уже обратно. Вдали показалась притрушенная снегом рощица. Приходько убавил ход. Притворяясь доброжелателем, решил «поделиться»:
— Понимаешь, Максим, если откровенно, думаешь у меня не дрожат поджилки? Но... Вот еще один самолетик и...
— Только чур без меня, — со страхом выпалил Никитыч.
Спаситель даже заскрипел зубами. Зло сказал:
— Смотри, Крайнин! Не вздумай сотворить глупость. Тот солдат выкинул коленце, и знаешь, чем это кончилось.
Они уже ехали мимо рощи. Утренний туман исчез, светило солнце, сверкала отполированная санными полозьями дорога. Кругом ни души. Спаситель остановил «Победу».
— Пока. Надеюсь, ты все понял?
Стрельнув сизым дымком, автомобиль побежал к городу, а Крайнин, ослепленный солнцем, стоял, щурясь, не решаясь двинуться в путь. В голове смешалось все: страх, неопределенность, тоска и пустота.
— Гад! — только и сказал Крайнин и поплелся по дороге.
Чуть в стороне курилась забегаловка Екатерины, где в прошлую среду он наступал с топором на солдата. Захотелось затуманить щемящую боль. Повернул к пивной.
Набрался изрядно. Вначале был молчалив и грустен, а, выпив, забубнил:
— Все, Катька! Конец нашему сожительству. Поеду хоть на часок в Энгельс, а потом — в Волгу, и поминай, как звали. — Он пьяно валился на стол, а из глаз текли горячие слезы.
Нет, Екатерина таким шальным и дурноватым его не видела. И об Энгельсе он никогда не говорил. Что творится с ним? — думала женщина. Впрочем, всю неделю он был каким-то странным.
О себе Крайнин ничего не говорил. Сразу уводил разговор в сторону. Одно твердо уяснила, что родом он из-под Смоленска. Что была у него семья и хозяйство, да все уничтожили немцы.
Обидно Екатерине. Свою биографию и ту по чайной ложке выдавал. Смоленск так Смоленск. Главное — холостой. Но тут Энгельс появился. Фигушки! Ее не провести. Что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. Надо дознаться.
Пока Екатерина мытарилась в думах, Крайнин плелся домой. На морозе голова малость посвежела, но от попойки стучало в висках.
В избе пахло прокисшей затхлостью и было прохладно. Уголь в плите едва тлел. Пошатываясь, Крайнин расшевелил его кочергой, бросил щепок и стал дуть в раскрытую дверцу, чтобы угольки возгорелись. Они долго мерцали красными и фиолетовыми глазками, снова притухали и, наконец, щепки вспыхнули. От натуги раздуть огонь голова у Никитыча еще сильней затрещала. С трудом набросал в плиту влажного угля и, в чем был, упал животом на незастеленную кровать.
...Как и предсказал Отто Грюнке, Крайнина из армии комиссовали. Вначале Максим хотел махнуть в Энгельс: «Хоть на денек. Хоть глазком глянуть, как там?» Но пересилил страстное желание и, как заключенный по этапу, направился в Ковров.
Шли годы. От Грюнке никто не приходил. Крайнин благодарно молился всем богам, что все так удачно складывалось, и в октябре 1951-го уже прицелился мотнуться в разведку на Саратовщину, как однажды поздним вечером тихонько постучали в его окно. Впустил пришельца и ахнул. Перед ним стоял Ткаченко.
На пароль Крайнин отвечать не стал. И так было ясно. А Спаситель улыбался щербатыми зубами.
— Устроился неплохо. Живешь один?
— Да, — зло буркнул Крайнин.
— Отлично. Только больно не гостеприимный стал. Хоть бы предложил раздеться.
— Что тут предлагать? Койка одна у меня.
— Ничего. Поместимся.
Малость перекусили.
— Значит, не ждал? Нет, браток! Не зря тебя от смерти спасли. Шеф велел кланяться. Заданьице приготовил.
— Никаких заданьицев! — вскрикнул Крайнин.
— Цсс! Да ты строптивым стал? — сменил ехидную улыбку на строгость Ткаченко. — Небось, когда драпал из-под Полтавы...
— Тогда было одно — сейчас другое. Все! Уезжаю в Энгельс.
— В Энгельс? Тебя как раз там ждут, чтобы на Колыму отправить. Хотя таких туда не направляют. Расстреливают! Нет, Максим, вернее, Михаил! Для семьи ты отрезанный ломоть.
— Неправда! — ударил кулаком по столу Крайнин. Глаза у него налились кровью, губы дрожали. Убил бы этого человека. Но что поделать? Он прав. Кто Крайнин сейчас для семьи?
А Спаситель не спеша закурил и продолжал давить:
— Хоть головой бейся, Максим, а связаны мы теперь с закордоном крепким узелком. Придется подчиняться.
— К черту! Все к черту! Завязал!
— Развяжешь. Больно много вреда государству советскому сделал.
— Это надо доказать. А чем? Чем?.. Я никого не убивал. Я честный разведчик Крайнин. Меня таким все здесь знают. Я... — в яростной злобе Максим сорвался на исступленный крик.
— Тише, болван! — не выдержали нервы у Ткаченко. — Докажут. Они тебя в Крайнина одели, они эту одежду и снимут. — Спаситель торопко распорол подкладку пиджака и извлек оттуда фотографию. — Узнаешь? Вот чем докажут.
Крайнин глянул на фото и побледнел. Это была фотокопия расписки, какую еще в войну он собственноручно написал Грюнке.
— Расписку давал Зайцев, а я...
— Ишь, как особистов озадачил! Глянет эксперт и сразу станет ясно, кто автор этого чистописания. Да и женка твоя на очной ставке муженька признает.
— Замолчи, Ткаченко!
— И это кстати. Не Ткаченко я.
— А кто? — ошалело вылупил глаза Крайнин.
— Приходько! Николай Афанасьевич Приходько. Чего уставился? — ухмыльнулся Спаситель. — Тот самый врач Приходько, чью шкуру помог снять никого не убивший Зайцев тире Крайнин.
— Врешь, гад! Не убивал я его.
— Ох, виноват! Действительно не убивал. Только метко нацелил... Так что же, посылать расписочку в Москву, а копию женке?
— Жену не трожь! — Крайнин рванулся к Ткаченко, но получил удар в скулу и растянулся по полу.
— Что делать-то? — простонал, скривившись.
— С этого и начинал бы! — сердито пробурчал Спаситель. — Слушай и запоминай. К июню следующего года рассчитаться с работой и переехать в Степняково. Это вот здесь, — он достал из чемоданчика карту и показал. — Там начинается строительство крупного военного аэродрома.
— Не могу. Шпионить не могу, — не выдержал Крайнин.
— Помолчи! — прикрикнул Спаситель. — Твоя задача скромнее. Купишь себе избушку и устроишься на работу. Лучше к военным, если будет возможность. Прислушивайся. Военные строители могут сболтнуть что-нибудь. Ценное запоминай. Понадобишься — кого-нибудь пришлют. Пароль тот же. И не трусь!
Крайнин угрюмо молчал. Он был потрясен. Жизнь бросала его, как штормовое море — легкую лодку. Терпящий бедствие лодочник уже, казалось, увидел берег, но злые волны вновь подхватили утлую скорлупу и унесли в неоглядную ширь ревущего моря, в другой мир от семьи. А пришелец доставал из
