Неужели завтра все кончится?.. Даже не верилось в это. А о результатах Сергей почти не думал, был как-то равнодушен к ним. Очень уж устал, выдохся...
И все-таки опять до позднего часа танцевали они с Карзановым возле синего гидропресса П-156, в который уже раз проверяя надежность блоков. Вроде бы все в порядке. Аварии не будет.
Алтунин не помнил, как добрался домой. Считал, что сразу же заснет мертвецким сном, но, как ни странно, сон не приходил. Одолевали разные размышления: о Скатерщикове, о завтрашних испытаниях. Только бы сработала система! Только бы довести все до конца, вздохнуть свободно: тогда можно будет заняться и личными делами. Так условились с Кирой. И снова пришла радость, пришло удовлетворение жизнью. Да, все хорошо...
Он спал и не спал. Опять пригрезилось что-то об отце. Самарин говорил о нем с большой теплотой, как бы объединяя себя с отцом и не отъединяя его от Алтунина-младшего. Поглядел бы на все отец! Автоматизация свободной ковки с помощью изотопов. И Сергей — правая рука изобретателя. Такое отцу, конечно же, и не мерещилось. А ведь он и сейчас был бы еще нестарым человеком. Таким, как Юрий Михайлович Самарин. И возможно, порадовался бы, что скоро, очень скоро их семьи породнятся... Отец уехал на Западный фронт, а был убит на Дальнем Востоке, в Маньчжурии, под Хайларом. Человек не может знать, где умрет. Ты, Алтунин, проходил действительную в Забайкалье и все расспрашивал бывалых людей о Хайларе. Все, что имело отношение к отцу, было для тебя важно всегда.
Хайлар... Хайлар... Пояс хайларских укреплений японцы строили десять лет, а отцу нужно было разрушить их за три дня. Враг засел за четырехметровыми стенами дотов. Доты необходимо взорвать — иначе батальон не выполнит поставленную задачу.
— Рядовой Алтунин!.. — произносит комбат. И больше ничего не говорит. Зачем? Отец уже берет, не торопясь, несколько брикетов тола, пару гранат. Его лицо торжественно-сурово, лохматые брови насуплены, губы сжаты. Он не знает, что это последний час его жизни и что никогда не увидит своего сына. Он выпрыгивает из траншеи и под ураганным огнем ползет прямо на японский дот. Пули ложатся почти у самой головы, поднимают пыль. Он один-одинешенек между жизнью и смертью, но он должен добраться... Из окон двухэтажных особняков выбиваются языки пламени, пылают бараки, бензоцистерны, фанзы. Из пепла торчат широкие кирпичные трубы. Над городом поднимаются вышки железнодорожных прожекторов и серые водонапорные башни со шпилями. Сквозь вой и скрежет металла доносятся крики, стоны...
Отец застыл у груды камней. Лежит без движения лицом вниз. Уж не случилось ли несчастья? Всего каких-нибудь семьдесят шагов до вражеского дота... Дот останется невзорванным... И батальон не сможет продвинуться дальше.
Но солдат ожил, снова переползает от камня к камню. Это уже ползет не отец, а ползешь за него ты, Сергей. Ползешь сквозь огонь, сцепив зубы, не ощущая страха смерти. Тебя, должно быть, заметили: враг открыл огонь из всех амбразур. Ты приближаешься почти вплотную к доту. Не поднимаясь, швыряешь гранаты в амбразуры. Взрыв... Пулеметы противника стихают. По-видимому, там, в доте, уцелевшие побежали в нижние этажи. Ты подаешь сигнал. Батальон поднимается в атаку. Товарищи твои рвутся вперед, сжимая винтовки, автоматы. Вон он, Букреев. Вон он, Пчеляков. И Сухарев тут... Остается не больше полусотни шагов... И внезапно огонь из дота возобновляется. Один за другим падают бойцы. Ты мечешься взад-вперед, не осталось гранат. Что же делать?.. Что делать?.. Каждая секунда уносит человеческие жизни.
Ты поднимаешься во весь рост, страшный в своей решимости, и припадаешь телом к амбразуре дота...
Ни сон, ни явь... Сотни раз мысленно повторял ты все это, хоть и не знал, как на самом деле погиб отец. Но если на войне человек погибает даже от шальной пули, он все равно закрывает собой все амбразуры всех вражеских дотов. Так должен поступать и ты всегда и во всем...
Загремел будильник. Алтунина словно выбросило с кушетки. От неожиданности все внутри трепетало. Светло! Начался день. Новый, необыкновенный день...
В экспериментальном цехе собрались все. Алтунин увидел здесь Пчелякова, Носикова, Букреева, Рожкова, Пришел и Белых. Большой, плотный, как всегда, спокойный, с лукавой усмешкой... Был и главный инженер завода Лядов. Стоял, подбоченясь и надув красные щечки, Самарин. Завидев еще издали Алтунина, изобразил на лице дружелюбную улыбку: мол, не робь, Серега... Кузнецы, которых не пустили в цех, несмотря на дождь, прилепились лицами к широким окнам с наружной стороны здания. Кира встретила Сергея у дверей, легонько сжала ему руку выше локтя, шепнула:
— Держись!
Твердыми, широкими шагами подошел Карзанов. Отрешенный, холодный, без привычной иронической складки у рта.
— Можно начинать, Сергей Павлович!
— Как вы думаете, Андрей Дмитриевич, после всего этого огросянут нас или не огросянут?
Карзанов вскинул бровь:
— Что вы имеете в виду?
— А я и сам не знаю.
— Пора!
Все было готово. Стоит Алтунину нажать кнопку, и электрогидравлическая следящая система с радиоактивной ампулой придет в действие. На подвижной поперечине четырехколонного гидропресса был укреплен тот самый блок из стальных листов и труб, который Алтунин впервые увидел на столе Карзанова в физической лаборатории. Там, внутри блока, пряталось «активное тело». Чуть в стороне стоял пустой теперь контейнер, с четкой белой надписью по серому полю: «Изотопы для Алтунина».
Алтунин остановился около пульта оператора. Здесь, на пульте, было закреплено программирующее устройство — трехрядный клавишный сумматор. Алтунин стал нажимать на клавиши: десятично-двоичный преобразователь задал скорость. С помощью кругового установочного лимба задал величину продольной подачи...
Сейчас, когда требовалось завершить усилия многих месяцев, он вдруг почувствовал, что не в состоянии собрать волю в комок. И все же собрал ее, прорвался сквозь мгновенное безволие: выпрямился, улыбнулся, взглянул на часы, поднял руку.
Все так же посмотрели на часы и застыли в ожидании, с напряженными лицами.
Карзанов включил сирену. Ее резкий звук всколыхнул цех. Мысли Алтунина окончательно прояснились, приобрели остроту. Он снял берет и нервно провел пальцами по своим густым волосам.
Мостовой кран подавал нагретый слиток от печи на приемный стол. Стол мгновенно повернулся на девяносто градусов. Гидравлический рельсовый манипулятор зажимными губками ухватил слиток и сунул его в рабочее пространство пресса. Ковка началась.
Слиток поднимался, опускался, перемещался в разных плоскостях... Это было как во сне. Сложный ковочный агрегат все делал сам. Цифровой код приказывал:
— Закатать хвостовик...
— Сбиллетировать...
— Осадить...
Знакомый ритм, знакомый напористый звук. Он все набирал и набирал силу, обретая устойчивость, будто ухал филин в таежной глуши. С невероятной быстротой совершалось таинство деформации металла. Темно-синий пресс казался радостно воодушевленным. Он пел свою песню, широко раскрывая черный рот, а вокруг сгущалась духота. Алтунин рванул воротник рубахи, разодрал его. Но легче не стало. Влажно дымилось все. Пот струился по вискам и щекам.
Алтунин стоял с каменным лицом, внешне бесчувственный, немой. Но внутри у него кричали, орали восторженные голоса.
Он не видел Киру, не понимал, что говорит ему смеющийся Белых. Наконец Карзанов махнул рукой и под крики всей группы выключил агрегат. Настала тишина. Будто все сразу провалилось, исчезло.
— Победа, Сергей Павлович! Эта дата войдет в календари! — Карзанов настойчиво тряс его за плечо.
Наконец Алтунин встретился взглядом с Кирой и увидел, как смеется все ее лицо, как собираются мелкие морщинки вокруг глаз, как сверкают зубы.
Он вышел из цеха, чтобы подставить лицо холодному хлещущему дождю. И замер у стеклянной стены: там, под дождем, с непокрытой головой стоял Скатерщиков! Стоял, наверное, давно: его плащ-болонья потемнел от влаги. У Петра было усталое, заостренное лицо. И синие глаза словно бы вылиняли, утратили живой блеск. Вода струйками стекала с его светлых волос. На лоб свисал редкий чубчик. Какой-то маленький, словно детский.
Скатерщиков подошел к Сергею, дрогнувшим голосом сказал:
— Поздравляю! Я все видел...
Алтунин разглядывал его. Зачем пришел?..
— Ты пришел только за тем, чтобы поздравить нас? — спросил он. — Мог бы это сделать телеграммой. Да, телеграммой.
И отвернулся. Сейчас присутствие Скатерщикова было невыносимо.
— Прости, Сергей, — проговорил Скатерщиков торопливо и с каким-то отчаянием, — прости, если можешь... Я и не знал вовсе, что у вас тут испытания. Тебя разыскивал.
— Это еще зачем?
Скатерщиков подступил к нему вплотную, горячо задышал.
— Глупость я сделал, А после опомнился. Не могу без своего завода. Не могу! Прирос к нему всеми потрохами...
