«Вперед!.. в бога мать!.. Идти нельзя! Ужи, ящерицы, черви и прочая болотно-водяная мразь не ходит… ползает она!..»
И пополз, распластавшись в трясине, широко расставляя ноги и руки.
«Физику не забыл, скотина? Ну так дави равномерно всем телом на эту дрянь! Иначе – провалишься!..»
Сгартывается псинистый, пузыристый застой к лицу. Как деготь, скользкая и липкая грязь переливается по телу…
«Вперед!»
Залетают в мучительный оскал рта брызги, гуммиарабиком склеивает ресницы волокнистая холодная жидкость, бритвенным острием распарывает перепонки между пальцев осока.
«Вперед!»
Черна октябрьская ночь. Водянисто прибалтийское небо, разбоен осенний ветер.
«В-пе-ред…»
Реже выбрасываются руки-плавники. Долго подтягивается правая нога, пораженная жестокой ревмой в тифу. Не слушается голова, клонится она на мягкую подушку трясины…
«В-пе-е…»
Расстилается перед глазами Сергея зеленая скатерть где-то давно виденного луга. Растянулся он в копне ароматами дышащего сена. Поправляет его изголовье, звонко смеясь, сестренка, сыплет, вкатывает в его волосы незабудки…
«Не надо, Аня… Мне так хорошо… Милая ты, славная у меня сестренка…»
Стоит на пороге мать, протягивает Сергею шарф, умоляет: «Кашлять будешь, родной. Одень…»
«Я сейчас вернусь, мама… Ты жди!»
Осколком разбитого зеркала мелькает перепуганная мысль, заставляет дрогнуть затихающее тело: «В болоте ты! Не отдыхай… Это смерть…»
«Ах да!..»
Хлюп.
Через три минуты:
Хлюп.
Через пять:
Хлюп…
«Какой мягкий наш диван… Ты не умеешь, Аня, вышивать медвежат на подушках… Выключи радио – шумит оно… Какие белые эти березки!.. Как тебя зовут? Ванюшкой? А-а!.. Почему тяжело, душно?… Болото? Умираю? Сознание… Считай до десяти… Раз. Два. Три. Четыре… Три…»
– Считай, считай!.. Ну, милый, хороший, считай!.. Четыре… Пять… Семь…
– Считай, сволочь!.. Восемь… Девять…
– Считай!
– Счи-та-ай!
– Счи-и…
«Смерть? Жи-ить хочу-у… Жи-и-ить…»
Хлюп.
Хлюп…
Отдыхающим аллигатором растянулась поваленная сосна. Как невиданный осьминог, разбросал-раскидал свои щупальца вывороченный корень.
Хлюп.
Хлюп…
Скользким от грязи животом перевалился Сергей через торчащую из трясины ветвь. Руки и ноги погрузились в ил.
«Не засосет… Как уютно и тихо. Сосны не растут в трясине… Значит – берег…»
От ветвей к корню пополз по сосне, скользя и срываясь. Сел на твердой кочке, не в силах ворохнуть ни единым членом.
«Можно застыть… Подохну сидя. Надо двигаться… Не важно куда… просто двигаться».
Опираясь на колени и локти, полез в сторону, путаясь в тростнике. Тело сжимали судороги. Вибрировало оно в мелкой нескончаемой дрожи, вызывая потягивание и зевоту.
«Болото. Нужно влево…»
– Болото!
«Некуда. Островок…»
Тогда забился в камыш, сел на колени и, сжимая руками изо всех сил бока, попробовал кричать в надежде согреть внутренности.
– Аа-ауу-о-о-аауу!..
Выл нудно, тягуче, и когда затихал – становилось самому жутко.
– Уу-у-ааа-ооо-ууу!..
Тогда была бесконечно долгая ночь. Обесчувственному Сергею казалось, что никогда уже больше не наступит день. Подогнув колени к лицу, он притих, выстукивая дробь зубами…
Мглистое, слезоточащее утро неохотно вступало в болото. Набуянившись за ночь, лес опустился и затих, поникнув мокрыми ветвями сосен. Набрякшие веки не открывались. Растянув их пальцами, Сергей оглянулся, и застланные мутной пленкой глаза резанул красный кафель крыши стоящего в лесу дома.
«Пойду. Все равно…»
До берега не было и двадцати метров. Ступая на кочки, Сергей легко вышел из болота. К дому шел решительно, стараясь ничего не предполагать.
«Хуже смерти ничего не будет!..»
По двору бесцельно бродили еще сонные куры. Громыхнув цепью, к Сергею рванулся рыжий лохматый кобель, и знакомый лай разлился по лесу. Дверь открыл молодой парень, одетый в черный элегантный костюм.
«Попал!» – решил Сергей.
– Пожалуйста! – свободно и просто проговорил парень, закрывая за беглецом дверь.
И то, что увидел Сергей, отняло у него способность выговорить слово. Он стоял у порога, оцепенев от изумления, уставившись на стол. Там, рядом с ломтями хлеба и стаканами недопитого молока, зеленела квадратная коробка советского «Беломорканала» и лежала, видать только что оставленная после чтения, «Правда».
– Пожалуйста, проходите вперед. Но… минуточку, вы мокрый, и… Соня, Соня! Приготовь побыстрей белье и все верхнее… Да садитесь же!
Сергей подошел вплотную к парню и, тяжело дыша, прохрипел:
– Скажите… откуда это?
– Только что ушли три товарища. Парашютисты ваши…
– Куда? – почти крикнул Сергей, не дав тому договорить.
– Понятно… в лес.
Толкнув грудью дверь, Сергей прыгнул из дома и, не обращая внимания на рвавший тело сухой кустарник и хлеставшие по лицу ветки сосен, побежал, задыхаясь, вперед, в самую чащу леса.
«Конечно, они там! Куда же они еще?»
Был почему-то уверен, что вот пробежит еще пятьдесят шагов – и мелькнут между соснами каплями родимой крови пятиконечные звездочки. Они вернут истраченные силы, они дадут жизнь!..
Молчит, злорадствует лес. Шепчут что-то невыразимо пошлое и нелепое друг дружке сосны.
– Ого-го-го! – закричал Сергей. – Това-аа-ри-щии! Ре-бя-та-аа!..
Молчит лес. Шушукаются и издеваются сосны. Тогда грохнулся на опавшие сырые иглы и затрясся в судорожных рыданиях, вцепившись зубами в высохшую кожу рук…
… Вновь установились погожие дни. По ночам звезды роняли на озимь полей седой бисер крепких заморозков. Затягивались лесные канавки пленкой еще робкого льда. Не выдерживал уже Сергей дневки в лесу. Перед рассветом, отшагав за ночь десять – пятнадцать километров, выбирал стоящий на опушке леса сарай и забирался в солому. Собираясь в путь, обматывал ноги кусками попоны, взятой им в одном сарае. Из этой же попоны смастерил себе и нечто вроде плаща-накидки. Попона был ярко-красного цвета, с клетчатыми протоками черной шерсти.
– Я похож на испанского мавра, – иронизировал над собой беглец.
Заходя в дом за хлебом, Сергей пользовался уловкой, не раз спасшей ему жизнь. Видя явное нерасположение хозяев кулацкого дома и угадывая их намерение задержать пленного, он смело просил хлеба на восемь человек:
– Семь моих товарищей за вашим домом… Ждут.
По паневежисскому округу разнеслась весть, что неделю тому назад были сожжены два дома полицейских, задержавших одного беглеца. Пожар вспыхнул с вечера, когда полицейские везли связанного «пленчика» в Паневежис.
«Я достойно отомстил за Ванюшку», – думал Сергей…
Прошло пятнадцать дней с тех пор, как Сергей остался один. Около ста пятидесяти километров прошел он, оставив далеко позади Паневежис. Однажды, проголодавшись, решил Сергей постучать в окно одиноко стоявшего домика близ шоссейной дороги. Сквозь неплотно прикрытые ставни в темноту ночи медными вязальными спицами пронизывался свет. Сбросив «плащ» и положив его под окном, Сергей постучал в ставню. Через минуту щелкнула задвижка, и к Сергею двинулась темная фигура.
– Простите, вы говорите по-русски?
– Немного.
– Я прошу у вас кусок хлеба…
В это время в сени вышли два молодых парня в исподних рубахах и галифе. Ранее вышедший живо начал что-то объяснять им, показывая на Сергея. Один из них поспешно вернулся в дом, другой стал сзади беглеца.
«Эсэсовцы!» – подумал Сергей. Мозг лихорадочно искал выхода. Пальцы рук стали липкими и холодными.
– Рэнки наверх! – по-литовски и по-русски крикнул выкатившийся в сени бандит, ткнув дуло винтовки в грудь Сергея.
– Ужейк и троба![21]
Сергей протиснулся в дверь и, оставляя следы на полу запеленутыми в тряпки ногами, прошел в угол. Комната была маленькая, но опрятная. Слева от двери стояла кровать, справа – стол и два стула; на полу была разостлана постель, и на ней спали два эсэсовца.
Введшие Сергея стояли у двери, о чем-то совещаясь.
– Что они со мной хотят делать? – обратился Сергей к хозяину.
– Отправят завтра в волость. В полицию…
– А-а!
Сидит, чешется Сергей обеими руками. Без стеснения залезает в разрез гимнастерки и в штаны, трется о спинку стула.
«Только бы не положили спать в комнате!» – думает он.
Исподлобья уставился на него хозяйский сынишка, с гримасой отвращения поглядывает жена.
– Что у тебя? – спрашивает хозяин.
– Короста… Знаете, такая?… Ну, чесотка… И вши. Полтора года в бане не был… Много вшей… ходят поверху. Остаются, где сижу… При огне не видно только…
Перевел хозяин слова Сергея. Всплескивает руками жена его, слышит Сергей частое: «Езус Мария! Езус Мария!» Возится хозяин с фонарем, гремит жестяной его дверцей, прилаживая огарок свечи. Осторожно протягивает Сергею хозяйка кусок хлеба, боится прикоснуться к его рукам.
