Во время одной из поездок в Череповец я побывал в семье Алексея. Он то и дело поглядывал на часы: собирался на смену. Анатолий вбежал в дом радостный, раскрасневшийся. Мать усадила его за стол и заставила как следует пообедать.
— Сейчас мы его разыграем, — подмигнул мне Алексей Ефимович. — Толя, дядя пришел к нам магнитофон твой покупать.
— Магнитофон?! Не надо продавать. Мама, не продавайте.
— Дядя живет на Курильских островах, — продолжал отец. — Там негде купить магнитофон. Как же нам быть, Толя? Пожалуй, надо уважить дядю.
Анатолий на минуту задумался и, поглядывая на меня печальными глазами, спросил:
— А там, правда, нету магнитофонов, да?
— Нету, — поддержал я Лобанова-старшего. — Все есть, а магнитофонов нету.
— Ладно, — вздохнул Анатолий. — Я и пленки с песнями Зыкиной, Собинова и Шаляпина подарю. Пусть ребята слушают.
Лида, Алексей и я рассмеялись. Анатолий догадался, что мы над ним подшутили, тоже улыбнулся и, защищаясь, сказал:
— Я не жадный.
— Подай-ка, мать, нам по стаканчику чайку с клюквой, — попросил жену Алексей. — И ребятам надо банку клюквы на смену отнести. Вчера просили.
Лида угостила нас чаем с клюквой, и мы с Алексеем пошли на завод. Широкую дорогу присыпал мягкий, пушистый снежок. Она белым полотном бежала куда-то вдаль, к морю ярких огней над Шексной. Лобанов шагал неторопливо, спокойной походкой рабочего человека и с большой теплотой вспоминал хирурга Желтоногова, друзей, которые в трудную минуту помогли ему выдержать самый жаркий экзамен.
Дорога бежала и бежала вперед. Она мне чем-то показалась похожей на рабочий путь Алексея. Он у Лобанова такой же ровный, широкий, без перекрестков, глубоких ухабов, кривых поворотов: четырнадцать лет на Кузнецком металлургическом комбинате и одиннадцать на «северной Магнитке».
— Работать старшим оператором блюминга в Череповце, — поведал Лобанов, — меня пригласил заместитель главного инженера завода по прокату Анатолий Георгиевич Монид. Приезжал он в Кузнецк специалистов подбирать. Встретились мы, как старые друзья, еще по тем, военным временам. Анатолий Георгиевич тогда начальником прокатного цеха был, а я смазчиком. Я, конечно, удивился, когда он меня узнал.
Заместитель главного инженера «северной Магнитки» в Кузнецке «узнавал» не каждого. Такой чести удостаивались только люди особого таланта. Ведь хорошим оператором блюминга суждено стать не каждому, им надо родиться. Эта специальность у металлургов приравнивается к профессии летчика. Оператор, как и летчик, должен обладать большим чувством интуиции и безошибочной координации своих действий. Управлять процессом режима обжатия стали так же тяжело и сложно, как сажать многотонный реактивный самолет.
Старших операторов блюминга старые металлурги растят постепенно, заботливо и строго, как хорошие родители своих детей. Хороший оператор для завода — клад. Инженер-металлург технологию обжима стали решает теоретически, с помощью математических расчетов. Оператор по его расчетам должен дать готовую продукцию. Первую задачу осилить не так уж сложно. Но вторую… Вторая под силу только тем, кого «узнавал» в Кузнецке Анатолий Георгиевич Монид.
День и ночь ни на минуту не умолкает «северная Магнитка». Гудки работяг-электровозов, татахтающий перестук колес ковшевозных тележек, жужжанье заправочных машин, веселые звонки электромостовых кранов, неповторимые мелодии огненных рек сливаются на блюминге, где Алексей Лобанов каждую смену держит жаркий экзамен, в богатырскую симфонию металлургов. И звучит она гимном мира в прокатных цехах.
Молодые тополя, опаленные заморозками, роняли пожелтевшие листья. Я стоял у заводской Доски почета и долго смотрел на портрет старшего резчика металла Константина Александровича Иванова. В памяти ожил февраль сорок третьего, станица Пашковская, аэродром…
«Неужели это тот солдат? Лет-то сколько пролетело!»
В обжимном цехе, на обрезном посту, я сразу узнал бывшего солдата. Годы, правда, крепенько его изменили. Он раздался в плечах, поседел, розовый шрам на переносице стал белым, в ясных глазах поселилась едва заметная усталь, но окающий говорок остался прежним. Мне чертовски хотелось обнять этого человека и вспомнить прошлое. Константин Александрович, не подозревая о нашем знакомстве, извинился:
— Простите, я слишком занят. Потолкуем после смены.
В операторской кабине жара накалила воздух до звона.
Он стал густым, отдавал кисловатым запахом окалины и дрожал у вытяжных вентиляторов сизоватым, как степной зной, маревом. Константин Александрович изредка утолял жажду глотком газировки и, приглядываясь, как огромные ножи отсекают рыхловатость на раскаленных добела заготовках, советовал оператору:
— Лучше зачищай головы.
Павел Шишпанов подающими рольгангами возвращал назад светло-малиновую заготовку, зажимал ее тяжелой станиной, и огромные ножи мягко врезались в металл. Вторичная «зачистка головы» воровала дорогие секунды. Константин Александрович хмурился, но отчитывать напарника за промахи не торопился: садился в операторское кресло, едва касался руками рычагов управления, и металл, обрезанный без единой заусеницы, улетал на прокатные станы.
— У меня, наверное, руки кривые, — волновался оператор. — И так и эдак приноравливаюсь — не получается без ошибок.
— Руки кривые? — улыбался Константин Александрович. — Работа выправит! Линию отсечки рыхловатости определяй на ходу заготовки. Верхний нож опускай мгновенно…
Живая сталь, то яркая, как молния, то темно-багровая, как вечерняя заря перед ветром, пролетает за голубым стеклом кабины. Светло-оранжевая дымка, чем-то напоминающая первые лучи солнца на лесной просеке, тянется за ней следом и быстро тает в облаках горячего пара.
Константин Александрович, передав управление ножами оператору, часто выбегал из кабины, рукавом куртки прикрывал лицо и кронциркулем измерял точность обжатия раскаленного до тысячи двухсот градусов металла. Если оператор блюминга показывал «класс», Иванов возвращался на пост неторопко, спокойный. Но стоило тому сплоховать, Константин Александрович, не переводя духу, забегал в операторскую, включал селектор и строго предупреждал:
— Братцы, чистоту!..
Чистота — это миллиметровая точность обжатия слитков стали. Допустит оператор блюминга оплошку, металл, летящий по рольгангам с бешеной скоростью, «забурится» в клетях прокатных станов. «Бурежка» только одной заготовки приносит заводу пятьсот — тысячу рублей убытка.
Контроль за точностью обжатия слитков, отсечка рыхловатости, маркировка заготовок, связь по селектору с нагревательными колодцами, блюмингом, прокатными станами, регистрация и учет продукции… К этим обязанностям у Константина Александровича прибавляется еще одна, самая трудная: регулировать скорость проката.
Оператор нагревательных колодцев обеспечит бесперебойную подачу слитков, на блюминге их обожмут с «космической» скоростью, но, если металл задержится на обрезном посту, прокатные станы будут работать вхолостую. Цена такой секунды двадцать две тысячи рублей.
В операторской кабине плюс шестьдесят. Виски сжимает чем-то тяжелым, в ушах монотонный звон. Нудный, подтачивающий силы звон с каждой минутой становился громче. Константин Александрович включил кондиционеры воздуха. Прохлада помогает одолеть усталость. Операторская кабина становится шире, уютней. Я приглядываюсь к работе Иванова, стараюсь подметить в его деле «изюминку». Останавливаюсь на «трех китах»: интуиция, мгновенная реакция, спокойствие.
На рольгангах показалась заготовка с голубым флажком на «голове». Константин Александрович предупредил по селектору операторов прокатных станов:
— Идет спокойная[6].
Заготовки сверкают на рольгангах, вылетают одна за другой из клетей-тысячниц и, вытягиваясь алыми лентами, мчатся к летучим ножницам. Скорость проката нарастает с каждой секундой. На блюминге он глуховатый, надрывистый, после обрезного поста напоминает звенящую песню реактивного самолета, за клетями-тысячницами немного утихает и шумит, как горный водопад.
Константин Александрович, прикинув скорость проката, решает:
— Зашьется Павел. Подменить надо.
Напарник уступает ему место в кресле, признается:
— Не выдерживаю…
— Я поначалу тоже зашивался, — успокоил Шишпанова Константин Александрович. — Поработаешь годика три-четыре — любая нагрузка будет по плечу.
Рольганги с обрезного поста уносили и уносили раскаленный металл. Ни малейшей ошибки! Ни секунды задержки! Металлурги в километровом цеху понимали действия друг друга на расстоянии.
