И он завел было длинный рассказ про необыкновенный двухпудовый арбуз, который отец его получил в премию от самого директора, но посмотрел на Митюхину мать, вздохнул и взялся за шапку.
Минут пять он стоял на кунинском крыльце, слушал, как стучит дождь о железную крышу, и думал о том, какой он несчастный человек: даже погреться как следует не дадут, гонят, как собаку бездомную…
И как раз, когда он подумал об этом, в кунинский сад забежала с улицы маленькая, похожая на лисенка собака. Володька даже испугался, когда увидел перед собой это жалкое рыжее существо.
– А ну, пошла! – закричал он, нагибаясь и делая вид, что берет с земли камень или палку.
Собака не испугалась, отбежала в сторону, присела и стала ждать, что будет дальше.
– Пш-шла! Кому говорят?! – еще громче закричал Володька, сбежал с крыльца и, схватив с земли кусок кирпича, кинулся за собакой.
Собака заметалась по саду, нашла выход и юркнула в калитку.
Володька помчался за ней, в калитке споткнулся о какую-то доску или корень, еще больше обозлился, размахнулся кирпичом – и вдруг увидел учительницу Елизавету Степановну.
* * *
Учительница шла по другой стороне улицы. Когда Володька закричал на собаку, она оглянулась. Но Володька успел вовремя отскочить и спрятаться за деревом. Учительница постояла, посмотрела и пошла дальше.
«К нам идет, – подумал Володька и почувствовал, как холодная струйка пробежала у него по спине – от затылка к пояснице. – Ох, так и есть… За угол свернула!»
Он добежал до конца улицы и осторожно, как вор, выглянул из-за угла забора. Елизавета Степановна уже стояла у крыльца их дома и, поставив ногу на ступеньку, счищала палочкой грязь с ботинка.
Володька смотрел на нее и чувствовал, как от страха, от жалости к себе и от ненависти к учительнице у него пересыхает горло и начинают дергаться губы.
«Тоже! – подумал он. – Еще учительница называется!.. За четыре километра по грязи притащилась – ябедничать! Делать ей больше нечего…»
И все-таки маленькая надежда на чудо еще теплилась в его душе. А вдруг учительница почистит ботинки, постоит, отдохнет и пойдет дальше?..
Но нет, чуда не получилось. Учительница дочистила ботинки, вытерла платком руки и стала подниматься на крыльцо.
На одну секундочку мелькнула где-то в закоулках Володькиной головы мысль: а что если побежать, опередить учительницу, не дать ей слова сказать, а самому первому встать и повиниться во всем: дескать, да, виноват, обманул и вас, Елизавета Степановна, и тебя, батя… Поругайте меня, накажите как полагается, а я прятаться не хочу, я не трус, я не какой-нибудь, а – пионер, советский школьник.
Конечно, так ему и следовало поступить. Но он только подумал об этом, а сделать не сделал.
«Нет, – сказал он себе. – Уж теперь поздно».
В это время откуда-то из-за пожарного сарая опять выскочила рыжая собачонка. Заметив, что в руке у него все еще зажат грязный кирпичный огрызок, Володька размахнулся и изо всей силы пустил этим кирпичом, – да не по собаке, а себе под ноги, по дождевой луже.
– Во! Так и надо, – сказал он, морщась и вытирая забрызганное и заляпанное грязью лицо. Потом постоял, подумал, повернулся и зашагал к мельнице.
* * *
Спешить ему было как будто и некуда теперь, а все-таки шел он почему-то очень быстро. Только у продуктового ларька он слегка замедлил шаги и даже приостановился на минутку, – очень уж вкусно пахнуло оттуда печеным хлебом, колбасой, селедками, обсыпными сахарными подушечками…
«Эх, жалко, кости не продал еще!» – со вздохом подумал Володька.
Под мостом, на деревянном тычке прилежно висела повешенная там еще утром холщовая Володькина сумка. Он деловито пощупал ее – не подмочил ли ее дождь, – потом сунул в сумку руку и пошарил – не завалялась ли, на счастье, где-нибудь между книгами корочка или кусок сахара?
В это время над головой у него послышался какой-то жалобный визг. Он испуганно посмотрел наверх, ничего не увидел и поспешил выбраться наружу.
На берегу, у обочины дороги, сидела и ждала его, сиротливо поскуливая, рыжая собака.
– Ведь вот подлая тварь! – рассердился Володька. – И чего ты, скажи пожалуйста, ко мне прилепилась?! А ну, убирайся!..
Он опять замахнулся на собаку сумкой.
Собака отбежала в сторону и опять присела.
Володька пошел по дороге, отошел шагов двадцать и оглянулся. Собака бежала за ним, помахивая как ни в чем не бывало пушистым хвостиком.
Володька хотел еще раз закричать на нее, но в эту минуту опять одуряюще-сладко дохнуло на него колбасой, хлебом, копчеными селедками… Голова у него закружилась, в животе забурчало. Не думая о том, что он делает, он подошел к ларьку, привстал на цыпочки и тоненьким, не своим голосом сказал:
– Тетенька, у вас огрызочка какого-нибудь не найдется – собаке?
– Какой собаке?
– А вот… песик у меня.
Толстуха-ларечница с усилиями высунулась из окошка.
Маленькая тощая собачонка сидела у Володькиных ног и, закинув остренькую морду, уныло, без всякой надежды смотрела на колбасу, баранки и прочую снедь, висевшую над головой продавщицы.
– Да как же тебе не стыдно, мальчик! Ты, наверно, совсем не кормишь своего песика? – воскликнула продавщица.
– Да! Кормишь! – мрачно усмехнулся Володька. – Разве ее накормишь, обжору!
– Ну, на, на, возьми, пожалуйста, – заторопилась ларечница, поискала в хлебных обрезках и протянула Володьке порядочную горбушку черного хлеба.
Он отошел от ларька, воровато оглянулся и, отщипывая на ходу кусочки, стал торопливо есть. Собака молча бежала рядом, так же безнадежно заглядывая ему в лицо. Володька почувствовал что-то вроде стыда.
– На, ешь, брюхо ненасытное, – сказал он и, отломив, кинул собаке половину хлеба.
На дворе уже сгущались сумерки. Опять заморосил скучный осенний дождик.
«Куда ж мне идти?» – подумал Володька.
За спиной его, на мосту, затарахтела телега. Володька сошел с дороги, пропустил ее. На телеге стояли большие бидоны с конопляным маслом. Знакомый федосьинский мужик, накинув на голову рогожный мешок, боком сидел на передке, раскуривая папиросу.
– Со школы? – крикнул он, узнав Володьку.
– А то откуда же еще? – мрачно ответил Володька.
Телега прогромыхала, оставив в воздухе сладковатый запах конопляного масла.
«На мельницу пойти, что ли?» – подумал Володька и вспомнил, как в прошлом году они ходили сюда с учительницей на экскурсию. Ох, как давно это было! И как хорошо, шумно, светло, весело было тогда… Они все обсмотрели: и где хлеб мелют, и где масло из конопляных семечек давят… Но приятнее всего было вспомнить сейчас, как принесли им тогда каравай хлеба, нарезали его, роздали ребятам и позволили им «макать» – окунать свежий хлеб в только что выдавленное, еще теплое, душистое, горьковато-сладкое масло.
От этих воспоминаний у Володьки даже слюнки побежали.
«Пойду… схожу, – решил он. – Может, и мне помакать позволят».
На всякий случай он даже не стал доедать, а сунул в карман маленькую, величиной с мизинец, корочку хлеба.
Но на мельницу его не пустили.
Оглушенный шумом, который стоял на мельничном дворе, с трудом протиснувшись между людей, машин, подвод, бочек, мешков и бидонов, он сунулся к проходной конторе, и здесь его остановил старик сторож:
– Ты куда, герой?
– На мельницу, – сказал Володька.
– По какому делу? К кому?
Володьке неудобно было сказать, что он идет макать хлеб в масло.
– Ни к кому. Так просто, – сказал он.
– А ну, поворачивай оглобли…
Володька хотел поспорить, хотел попросить как следует, хотел даже соврать что-нибудь, но в это время над головой его раздался хриплый окрик:
– Эй, мелюзга, с дороги!
Володька отскочил в сторону. Высокий дядя, согнувшись в три погибели, тащил на спине огромный, пятипудовый куль с мукой.
Пропустив его, Володька опять было сунулся к сторожке, но тут снова кто-то заорал на него:
– Эй, пистолет, не вертись под ногами!..
И громадная бочка, выкатившись из проходной, чуть не столкнулась с Володькиным лбом.
Володька обиделся, постоял, посмотрел, плюнул и отошел от конторки.
С полчаса он толкался без всякого дела по двору. Дождь загнал его под навес, где сидели, дожидаясь очереди, человек двадцать подводчиков. Володька присел на корточки и стал слушать, о чем говорят мужики. Но оказалось, что говорят они о вещах не интересных ему, – о том, что лето в этом году было отличное, что урожай собрали повсюду неплохой… Хвалились, у кого какие достатки, много ли получают на трудодень, где чего строят или думают строить.
Володьке опять захотелось есть. Он вспомнил, что в кармане у него лежит корочка, достал ее, положил в рот и, чтобы продлить удовольствие, стал потихоньку сосать. Какой-то усатый старик долго, внимательно смотрел на него, потом улыбнулся Володьке, подмигнул и спросил:
