Дмитрий Матвеевич нервно кашлянул и поставил полную рюмку, небрежно подвинув ее за ножку на середину стола.
— Да ты что! — возмутился гость. — И выпить со мной не хошь? Эх, Митя-ай…
— Так… — Дмитрий Матвеевич приподнялся было со стула, снова сел, зачем-то поменял местами соусницу и вазу с салфетками.
Ольга Кирилловна, обойдя стол, наклонилась к гостю, чтобы сменить тарелку.
— Понимаете… Роман Тимофеевич, он не пьет, — проговорила она едва слышно. — И потом… так, как вы, его никогда никто не называет, вы уж извините…
Роман с силой хлопнул рукой о колено. Пудель, чинно расположившийся возле его стула, вздрогнул.
— Ну ты подумай… Дубина я стоеросовая! Думал, по-шаберски, по-простому — Митька и Митька… Дак его и не звали по-другому-т у нас. Митька Бурцев — и все тут… — вздохнул Роман. — Один на всю округу. Нет, вру, Парфенов еще, с нижнего порядка. Но того все больше Минькой, чем Митькой…
Все вдруг замолчали. Пудель, зайдя со стороны, присел у торца стола на задние лапы, передними упершись в палас и продолжая внимательно рассматривать гостя. А тот держал перед собой наполненную рюмку, не решаясь ни выпить, ни поставить ее на стол.
Дмитрий Матвеевич бережно взял в руки свою рюмку.
— Я слышал, он умер… Парфенов. Не помню, кого-то встречал я здесь из родионовских несколько лет назад…
— Эт Минька-то? — оживился гость. — Ну, ты даешь! Здоров, как бугай, еще сто лет проживет.
— Интере-есно. А я, как сейчас помню, встретил кого-то… сестру, кажется, его. Как раз возле больницы.
— Что верно, то верно. В больнице лежал он долго. Врачи говорили Зинке-то, жене его, помрет. Готовься, мол, от силы месяц осталось. Зинка кажду неделю к нему ездила, желтый, говорит, весь, худой, как мощи, был. Думала, и правда вот-вот… Федора Заовражного переночевать пустила. А Парфен-то возьми и сбеги из больницы. Врачи приходят на обход, а его Митькой звали! И с тех пор на поправку пошел. Сразу же врачи к нему домой зачастили, профессор даже приезжал один, назад звали, в больницу. А он на них с дрыной, не подпускает, денег, говорят, сулили — ни в какую! Вот так вот. Уж пятый годок — и хоть бы хны, еще здоровее бугай. Доктора недавно опять приезжали: дай хоть анализ, Митя, в склянку, прямо тута, дома, — послал к едрене фене…
— Н-да… — вздохнул Дмитрий Матвеевич. — Верно, стало быть, говорят в отношении скрытых резервов в человеке. Ну, ладно… за нашу Родионовку.
— Побудем… — гость смачно выпил и снова потянулся за селедкой. — Да-а… а на Хмелевских прудах сейчас карась берет — будь здоров! Пацанов и не загнать домой, и откуда он только взялся в наших местах, сроду не было. Сазан да окунь — вся наша забава была, ну пескаришки малые — это не в счет…
Ольга Кирилловна, накладывая Роману жаркое, внимательно слушала его. А он монотонно, вполголоса все что-то говорил и говорил ей. Дмитрий Матвеевич уже не слышал земляка, мысленно он был далеко и от гостя, и от жены, от заставленного посудой стола. Ему вдруг представилось пронзительно ясное, звенящее летнее утро, леденящая ноги густая росная трава на берегу залива, на глазах тающий туман над водой, голоса птиц, запахи разнотравья, красный поплавок, замерший на полированной глади среди кувшинок. Увидел он пацанов-односельчан с завернутыми до колен мокрыми штанинами, притаившихся кто в камышах, кто у корней нагнувшейся к воде старой дуплистой ветлы. И где-то тут же, в тальнике, то ли в камышах мелькнула знакомая рыжая голова с нечесаными, слежавшимися буклями волос.
— …ну вот, мы яблоков набузовали по пазухе — и через забор. А Митьки нет, — донеслось до Дмитрия Матвеевича приглушенно, точно откуда-то издалека, из-за стены. — Ждем-пождем, его нет. А он, оказывается, что учудил… К бабке Андрианихе в курятник забрался да из-под наседки-то яйца и выгреб. Андрианиха засекла и за ним, он через забор, бухнулся в крапиву, а у него из штанов яичница ползет. А бабка из-за забора вопит: разбойник, жульён! С тех пор его Митька-жульён и звали до того дня, как уехал.
Дмитрий Матвеевич, бледнея на глазах, медленно поднялся из-за стола, скомканной салфеткой вытер руки и, бросив ее на стол, прошел на кухню.
Ольга Кирилловна застала его за газовой плитой, возле раковины. Шумела вода. Дмитрий Матвеевич смотрел на тугую струю пристальным невидящим взглядом.
— Дмитрий, так нельзя, пошли за стол, неловко как-то…
— Чтобы я этого плебея не видел больше в доме, Лёля… — вполголоса, нараспев произнес Дмитрий Матвеевич, не отрывая взгляда от воды.
— Дима, но я-то тут при чем?..
— Лёля, я… — Дмитрий Матвеевич замолчал на полуслове, увидев за плечом Ольги Кирилловны рыжие лохмы гостя.
— Я это… — гость смущенно улыбнулся. — Где тут у вас руки помыть?
— Пожалуйста, Роман Тимофеевич, — хозяйка показала на узкую, окрашенную охрой дверь. — Санузел у нас совмещенный.
— Да-а… — вздохнул Дмитрий Матвеевич, когда гость скрылся за дверью. — Тяжелый случай… на производстве. И сколько он еще здесь пробудет?..
Ольга Кирилловна улыбнулась.
— Кто знает, может, и ночевать останется.
Дмитрий Матвеевич представил, себе, что этот человек будет еще и ночевать в их квартире, и на душе у него стало тоскливо.
— Что же делать?
— Идти за стол, Митя. И развлекать гостя.
Войдя в комнату, они увидели, как Роман, близко поднеся к глазам, рассматривал на свет хрустальный графинчик. Заметив их, он вскочил из-за стола, неловко отшагнул в сторону, наступив на лапу пуделю. Тут же раздался пронзительный визг. Ольга Кирилловна кинулась к собаке. Гость, густо покраснев, поставил графин на стол. Дмитрий Матвеевич, прислонившись к косяку, продолжал стоять у порога.
В наступившей тишине телефонный звонок прозвучал особенно резко и требовательно.
Дмитрий Матвеевич поднял трубку.
— Василь Палыч… прости, дорогой. Замешкался малость. Выезжаешь? Ну и я выхожу. Хорошо, хорошо, к подъезду.
Положив трубку, он прошел к столу.
— Лёля, ты собери там что надо. Машина через десять минут будет.
— Ну и мне пора, пожалуй… — спохватился вдруг гость.
— Рома-ан Тимофеевич, вам-то зачем спешить? Дмитрию Матвеевичу по работе надо…
— Действительно… — Дмитрий Матвеевич кашлянул, прочищая гортань.
— Нет, нет. Бог с ними, с покупками, поеду. Дел дома по горло. Все равно придется ворачиваться в «Сельхозтехнику» на неделе.
— Ну-у… — Дмитрий Матвеевич развел руками. И тут же засуетился, звякнул рюмками, разливая остатки водки. — Как говорится, на посошок. Лёля, сделай с икоркой бутерброд, гость-то у нас больно стеснительный, почти не притронулся ни к чему…
Роман стоял потупившись, не поднимая рюмку и будто раздумывая над чем-то.
— Сейчас машина подойдет, до станции вместе доедем, — весело проговорил Дмитрий Матвеевич, протягивая к нему свою рюмку. — Ну, еще раз за наших… за нашу Родионовку. И прошу извинить нас, не совсем складно получилось…
— Ничо… — Роман выпил и понюхал краешек бутерброда, поданного ему Ольгой Кирилловной.
Через несколько минут, выходя вслед за хозяином в прихожую, он обернулся и увидел пуделя. Его передняя правая лапа, приподнятая над полом, легонько подрагивала.
Этот крохотный угловой номер старой гостиницы многое, верно, повидал на своем веку. А сегодня он приютил двоих, что присели у окна на тесном диванчике и не могут разнять рук.
Луна посеребрила полукруглые звенья стекол за тяжелыми гардинами, где-то за стеной утробно журчит по трубам вода, у двери подтекающий кран роняет гулко разбивающиеся о раковину капли.
— Отчего же ты плачешь?..
— Не знаю… До сих пор не могу поверить, что это ты. Нет… и руки твои, и волосы, и глаза. Господи, это же можно умереть!..
— Да, ты знаешь, я и сам… Хотя я всегда знал, что многое, вся жизнь, пожалуй, может зависеть от одной секунды, от мгновенья. Не остановись на это мгновенье, или наоборот — остановись, поверни в сторону, или пойди иным путем, — и вся цепочка дальнейших событий, обстоятельств, вся судьба твоя может сложиться иначе.
— Да, да, ты прав…
— Но в такой-то сутолоке встретиться! Ведь это же узловая станция — десятки тысяч пассажиров ежедневно…
— Как увидела тебя, у меня и ноги отнялись. И одна только мысль: сейчас пройдет и не увидит, сейчас пройдет и… Потом, гляжу, а ты свою бандуру, чемоданы свои эти, как грохнешь об землю… Ой, моя рука чувствует, что ты улыбаешься, почему?..
— Кофры это…
— Что?
— Кофрами эти чемоданы называются. Заграничное слово… Много у нас еще иностранного при нашем-то богатстве…
— Господи, да при чем все это-то, да бог с ним… Смотри, как темно стало, луна, верно, зашла…
