— Прекрасная обувь для бойцов, — сказал наконец Максим, решив похвалить Омарова.
— Так вот, — торжествующе ответил Омаров, — это брак.
Он посмотрел на Максима такими глазами, словно хотел сказать: «Видишь, как мало ты смыслишь в хорошей обуви».
В этой пимокатной Максим твердо решил уехать из Кара-Кургана. Да, надо заняться настоящим делом. Бессмысленно искать встречи с Клавдией. Ведь она умышленно ушла из дому, когда он появился в «Красном пути». Вдали от нее легче будет забыть прошлое.
Прощаясь, Омаров сказал:
— Что ж, друг, придется тебе снова жениться.
Максим промолчал. Омаров вскинул на него внимательные глаза. Черные зрачки, казалось, с трудом раздвигали узкие щели, словно стараясь вырваться из плена век.
— А мне и жениться нельзя, — пошутил он и горько улыбнулся. — А то еще дети пойдут безногие.
Максим оформил документы, купил билет. Он был уже настоящим пассажиром. Он старался уверить самого себя, что равновесие восстановлено — он уезжает деловым человеком, его ждет важная работа. К станции приближался поезд, который должен был увезти его из Кара-Кургана.
Он остановился, прикрыв рукой глаза, не замечая устремившейся к нему молодой женщины в синем берете и белом овчинном полушубке, подпоясанном широким красноармейским ремнем.
Женщина вдруг обняла его и крепко прижалась щекой к лицу. Он не успел еще сообразить, что произошло, как вдруг горячие слезы женщины брызнули ему в лицо. В первое мгновение он подумал, что это измученная ожиданием жена или сестра какого-нибудь фронтовика, обознавшись, бросилась на шею чужому человеку. На лицах перронных зевак он видел сочувствие и недоумение, даже невольную улыбку. Всем было ясно, что женщина в полушубке ошиблась.
Ничего и никого не замечая, женщина оторвалась на мгновение и посмотрела на Максима счастливыми глазами. Все лицо ее — мокрое, возбужденное — сияло от радости.
Максим сконфуженно заглянул в это лицо и вдруг сам обнял женщину в полушубке, прижал ее голову к груди и, склонившись над ней, разразился тяжелым, мужским рыданием.
Поезд с шумом отошел, но Максим даже не заметил. Не обращая внимания на собравшихся вокруг людей, он приподнял голову улыбающейся женщины и целовал ее мокрые щеки, вытирал своим носовым платком ей глаза.
— Как ты сюда попала, Аня? — спросил он охрипшим от волнения голосом.
— Как видишь, — говорила Анна Степановна, все еще держа руку Максима в своей руке и глядя на него сверкающими от слез глазами. — Я разыскивала вас всех, но разыскала только Клаву, через Бугуруслан. Она в Бузулуке жила. Мы с ней вместе переехали в эти края. Ты уже видел ее? Мне показалось, что ты уезжаешь.
Говоря так, Анна Степановна хмурилась. Она не знала, что и как сказать о Клавдии. Он понял ее и, стараясь говорить беспечным тоном, произнес:
— Да, собирался уехать… Что ж мне на Клаву смотреть? Пусть на нее теперь ее муж смотрит…
— Ну, все равно, ты сегодня не уедешь, — сказала Анна Степановна, — поезд уже ушел. Дай чемодан, я здесь пристрою.
Она быстро отнесла чемодан в помещение станции, затем вернулась, взяла Максима под руку и увела к пакгаузам, против которых подростки очищали от снега запасные пути.
Максим не мог понять, куда и зачем она его ведет. Он не успел спросить ее об этом. Анна Степановна подошла к ребятам и весело заговорила с ними. Мальчики и девочки окружили ее, смеясь и беззаботно болтая. Наконец Анна Степановна что-то сказала ребятам уже серьезно, и они снова взялись за лопаты, продолжая прерванную работу. Анна Степановна подошла к Максиму, еще раз оглянулась на ребят и, сдерживая довольную улыбку, крикнула им:
— Смотрите не опоздайте на репетицию!
Затем сказала, обращаясь к Максиму:
— Это мой драмкружок, а там дальше — хористы и танцоры. Хорошая самодеятельность, правда?
— Это школьники? — спросил Максим. — Значит, ты в школе работаешь?
— Не совсем так. Я работаю на станции. Что ты так удивляешься? Занимаюсь разной черной работой и…. на дежурного помощника учусь. Я сразу же на Турксиб пошла. Во-первых, здесь веселее, всегда много людей проезжает… Встретить можно кого-нибудь… А во-вторых, когда мы сюда приехали, в школе не было свободных мест. Пришлось искать любую работу.
— Это и есть «во-первых», — поправил Максим.
— Ну, все равно… Я очень довольна своей работой. И от школы я тоже не оторвалась — здесь, при десятилетке, руковожу художественной самодеятельностью. Устраиваем концерты в пользу семей фронтовиков. А в свободное время очищаем пути… Вместе с домохозяйками. В общем, интересно живем! — Анна сдержанно рассмеялась. — Вот мы какие! Турксиб теперь на фронт работает. Надо, чтобы поезда без помех, быстренько бегали. — Анна снова взяла Максима под руку. — Пойдем, мне надо еще к начальнику станции забежать… насчет лопат. Лопаты у нас дрянные… из фанеры.
Они вошли в узенький коридор, где суетились люди в черных шинелях, с фонарями или сигнальными флажками в руках. На одной из дверей висела табличка: «Начальник станции». Анна Степановна собиралась постучать, но дверь распахнулась, и из кабинета вышел Княжанский — в шапке-ушанке и пальто. Он сердито говорил, обращаясь к шедшему позади него человеку в железнодорожной форме:
— Вы обязаны позаботиться о дополнительных платформах. Мы даем сверх плана продукцию. А вы?
— Турксиб загружен по горло, — возразил начальник станции, запирая кабинет.
— Я говорю о платформах, — резко сказал Княжанский. — Позвоните в управление дороги. Иначе мы будем телеграфировать наркому.
— Управление не поможет, — также повышая голос, сказал начальник станции. — Платформ не хватает. Когда-то здесь был разъезд, а теперь что? Десять клиентов обслуживаем.
— Я еду в Алма-Ату, — сказал Княжанский. — Скажите, сегодня будет добавочный пассажирский?
— Будет, — пробормотал начальник станции. — Да вы не торопитесь, Леонид Петрович. Я сейчас свяжусь с диспетчером. Кроме того, саксаул сгрузим… Уладим как-нибудь.
— Ну, сегодня ему не до лопат, пойдем домой, — сказала Анна Степановна, подталкивая Максима к выходу.
Княжанский заметил ее и хотел подойти, но вдруг узнал человека, стоявшего рядом с Анной, и, поклонившись, с озабоченным видом достал из кармана папиросы. Начальник станции предусмотрительно вынул зажигалку. Пока они закуривали, Анна Степановна вышла на перрон, увлекая за собой Максима.
— Ты с ним знакома? — спросил он удивленно.
— Да, — сказала Анна Степановна. — Мы ехали вместе, в одном вагоне. Он, я и Клавдия… Он криворожец.
Анна Степановна принесла чемодан. Максима и заговорила шутливым тоном, уводя его в сторону поселка:
— Пойдем, Максимка, я тебя рисовой кашей угощу.
И, поглядывая на него блестящими округлившимися глазами, Анна Степановна без умолку говорила, расспрашивала о матери, Андрее, Викторе…
«Почему она про Романа не спрашивает? — мучительно думал Максим. — Неужели не знает, что он погиб?»
Он рассказал ей о встрече с матерью в колхозе «Луч».
Анна Степановна приостановилась, спросила:
— Помнишь, как она не любила меня?
— Мать всех нас любит, — возразил Максим.
— Нет, нет… Я для нее падчерицей была. Сознайся, Максимка, ведь она невзлюбила меня из-за Клавы…
— Ошибаешься. Мать думала, что ты к нашему Роману равнодушна.
— Я… равнодушна? — почти закричала Анна Степановна.
Они снова пошли, и Анна Степановна продолжала с какой-то торопливостью, словно хотела все сразу высказать или боялась, что ей помешают:
— Клавдия скрыла от меня мамин адрес. И свои адреса она меняла… боялась, что мать разыщет ее. Мы с Клавдией сначала вместе жили, но ей скучно стало жить со мной под одной крышей. Она все с Княжанским дружила, а мы с ней — разные. Княжанский тогда ее в школу устроил. В «Красном пути». Сказать по правде, он хороший человек, но я не люблю его — сама не знаю за что.
— Наверное, за то, что его Клава любит.
— Не думаю, — быстро возразила Анна Степановна. — Она тебя помнит и любит, Максимка. Это я тебе говорю как женщина.
Максим остановился посреди дороги, тяжело дыша.
— Она только в одном виновата — не дождалась тебя, — прибавила Анна Степановна сдавленным голосом. — А вот я жду Романа.
— Ты что-нибудь знаешь о нем? — осторожно спросил Максим, отвлекаясь от утомившего его разговора.
— Я все-таки разыскала маму и написала ей. Она, наверное, знает. Я так рада, что мне ее адрес прислали. Ведь я не знаю, где и как мне Романа искать.
Анна Степановна остановилась перед дверью маленькой, сложенной из самана избы:
— Вот мы и дома.
Пройдя сени, наполненные соломой и серебристыми ветвями молодого саксаула, они очутились в чистой комнате с корейским каном. На блестящей циновке сидели ребята — трое мальчиков. Один совсем маленький, в теплой розовой рубашке, пухленький, как все здоровые ребята; у него были большие серые глаза, похожие на глаза Романа. Второй был постарше; он с любопытством рассматривал затрепанную книжку с желтыми и коричневыми зверями. Третий — мальчишка лет семи, белобрысый, с жестким чубом, торчавшим над красивым круглым лбом, деловито помешивал ложечкой рисовую кашу в пиале, видимо собираясь кормить малышей. Все трое удивленно глядели на незнакомого дядю в шинели и молчали.
