Утром, когда радио опять сыграло «Интернационал» и Москва объявила, что начинает свои передачи, мадам Малая прополоскала рот водой, после ночи всегда чувствовалась на языке сильная горечь, набросила халат и побежала через двор, шлепая галошами, как резиновой мухобойкой, по гранитным плитам. Сперва она прислонилась к двери, прислушиваясь, нет ли звуков, и дала себе слово, что уйдет немедленно, чуть появится первый шорох: значит, Ляля дома и можно потерпеть.
Прошло уже, наверное, четверть часа, каждый раз Клава Ивановна назначала себе дополнительную минуту, но звуков от живого человека, когда он двигается по комнате или просто поворачивается на диване, не было. Тогда она постучала кулаком, тихо, чтобы человек со сна не испугался. Никто не отвечал, Клава Ивановна ударила сильнее, подождала и простучала пальцами два раза по два, вроде опять пришел вчерашний хахаль. В комнате зашуршало, как будто переворачивали страницы книги, у Клавы Ивановна от радости захватило дыхание и поднялся в ушах звон. Она забыла, что дала себе слово уйти молча, и сказала Ляле, пусть лучше откроет, иначе будут большие неприятности. Никто не отвечал, а шуршание, хотя Клава Ивановна ждала, что прекратится, наоборот, усилилось, по двери царапнули чем-то острым и сиротливо, по-утреннему, мяукнула кошка.
— Бедная, — прошептала Клава Ивановна, — сидишь одна, а хозяйка бросила тебя и убежала. Глупая, злая хозяйка.
Кошка опять мяукнула, Клава Ивановна не ответила ей, только покачала головой и зашлепала по железным ступенькам вниз. В парадном, где когда-то жил сам Котляревский, была хорошая, из настоящего мрамора, лестница, а здесь и в других местах — железная, со ржавыми перилами. Сволочи, выругалась вслух Клава Ивановна, кровопийцы, для рабочего человека они всегда делали лишь бы похуже.
Возле дворницкой горел свет. Клава Ивановна открыла форточку и крикнула:
— Настя, подойди сюда. Скажи мне точно, с которого часа ты была сегодня на улице и когда ушла на работу Орлова.
Тетя Настя поклялась богом, что с половины пятого была на улице, подметала и поливала, шланг насквозь дырявый, бьет фонтаном во все стороны, а новый каждый раз обещают то на Первое мая, то на Октябрьские. Хорошо, сказала Клава Ивановна, насчет шланга она поговорит, а сейчас хочет знать, когда Ляля Орлова ушла на работу. Тетя Настя ответила, что сегодня Орлову не видела, а вчера видела, как та бежала через весь двор на улицу.
— А на улице куда?
Тетя Настя не могла сказать, куда, ворота железные, за ними не видать, Клава Ивановна сердито спросила: «А для чего нам дворники? Чтобы гавы ловить?» — велела немедленно выйти на улицу и весь день следить в оба. Тетя Настя обиделась: с вечера надо было предупредить, а теперь получается, як тревога, так до бога.
— Не умничай, — одернула Клава Ивановна, но внутри хорошо понимала, что дворничка в данном случае права и надо было заранее предусмотреть.
Днем, хотя Иона Овсеич категорически запретил всякую панику и шумиху, Клава Ивановна позвонила на фабрику и попросила к телефону Лялю Орлову: приехала тетя из Херсона. Тетя или дядя, ответили в трубку, это все равно: Орлова не вышла на смену.
В одиннадцать вечера тетя Настя взяла ворота за замок. Жильцы, которые приходили позже — из театра, кино или просто с гулянья, — возмущались, потому что раньше двенадцати закрывать не положено, и обещали жаловаться лично товарищу Дегтярю. Сначала тетя Настя спорила и доказывала каждому, нехай занимается своим делом и не сует нос, куда не надо, а потом, сама, наперед, предлагала жаловаться Дегтярю, и людям оставалось только молчать.
Ефим Граник пришел около двенадцати и среди ночи затеял с Настей дурацкие объяснения через ворота. В руках он держал большую, с полведра, банку, тетя Настя сразу догадалась, что это краска, а Ефим, хотя никто его не спрашивал, стал оправдываться, что несет домой немножко очищенного бензина, и тут же перевел разговор на ворота: надо повесить замок с цепью, чтобы можно было достать снаружи, и каждой семье выдать ключ.
Тетя Настя ответила Ефиму, что он сильно хитрый: дай каждому ключ, а как что-нибудь случится, будут кивать один на другого. И то сказать, порядочному человеку нема чего шататься, а кому мало дня, за таким надо и ночью присматривать.
В ответ на эти слова Ефим вдруг разошелся и закричал, нечего бросать свои гнусные намеки, Граник до мозга костей советский человек и будет жаловаться в горсовет, обком партии и выше. Тетя Настя сказала, пусть жалуется, куда угодно, а если он такой нахальный, нехай остается на улице до утра и завтра товарищ Дегтярь будет знать весь разговор.
— Дворничка, — совсем потерял контроль над собой Ефим, — открой ворота или я утоплю тебя в этой банке, и ты сделаешься вся золотая, как статуя!
От бензина, ехидно засмеялась тетя Настя, она не сделается золотая, как статуя, а посмотрим, какой сделается завтра Граник за свою банку перед товарищем Дегтярем!
— Ладно, — взял, наконец, себя в руки Ефим, — прекратим дебаты и поставим вопрос где надо, кто дал дворнику право оскорблять даром старейших жильцов дома.
— Неси быстрей свой бензин, — крикнула вдогонку тетя Настя, — а то выдохнется!
В парадном Ефим на секунду задержался и шепотом, чтобы не разбудить людей, ответил:
— Стерва! Потанцуешь у меня фокстрот на коленях! Позже всех пришел доктор Ланда, положил тете Насте в карман сорок копеек и объяснил, что сегодня было трудное дежурство. Тетя Настя пощупала монетки в кармане и вздохнула: нехай ее режут на части, а врачом она бы не согласилась.
Доктор Ланда сказал, он хорошо понимает, тем более, что у них в работе много общего: ни дня, ни ночи, вечная тревога, и люди, каждый со своими претензиями.
Насчет претензий тетя Настя привела последний пример с Граником, как он по ночам золотую краску домой тащит и орет на всю Одессу, чтобы не запирали ворота.
Да, подтвердил доктор Ланда, Граник — человек со странностями, пожелал тете Насте спокойной ночи и сам горько усмехнулся: откуда при ее работе покой!
В окно заглядывал молодой месяц, тетя Настя долго не могла заснуть, вспомнила по очереди Лялю Орлову, как та бежала через двор, Ефима Граника с его очищенным бензином, доктора Ланду, у которого круглые сутки дежурство: можно подумать, кроме него, докторов в Одессе нет.
Раньше давал рубль, потом на полтинник съехал, теперь — четыре гривенника. Недаром люди говорят, жид за копейку держится.
На другой день во дворе все знали, что Ляля Орлова не ночевала дома и не вышла на смену. Иона Овсеич был возмущен до глубины души и требовал, чтобы Клава Ивановна дала ему убедительное объяснение, как получилась такая широкая огласка. Клава Ивановна пожимала плечами и на пальцах вела счет: она знала, сам Дегтярь, Дина Варгафтик, дворничка, а больше никто.
— Чудо! — громко смеялся Дегтярь, как будто ему очень весело. — Но здесь не церковь, чудес не бывает, и кто болтает, пусть пеняет на себя!
Клава Ивановна, как ни добивалась у Дины Варгафтик и тети Насти правды, получала на все вопросы категорическое «нет».
— Значит, — опять набросился Дегтярь, — чудес не бывает, но иногда случается. Так?
Клава Ивановна целый день терпела эти упреки, потом не выдержала и сказала Дегтярю: шила в мешке не утаишь, а если он хочет, чтобы сохранялась тайна, должны знать только они вдвоем.
— Нет, — закипел Иона Овсеич, — тогда будет ясно, что болтает сама Малая! Я запретил звонить на фабрику, а ты нарушила, я говорил, нельзя показывать страх и лишние опасения, а ты стояла у Орловой возле дверей и прислушивалась. Малая, я тебе по-товарищески советую: брось эту партизанщину!
Что Иона Овсеич знает о телефонном разговоре с фабрикой, Клава Ивановна не удивилась — наверно, сам звонил и ему сказали про тетю из Херсона, — но насчет дверей была просто загадка: допустим, Настя могла видеть, как она выходила из парадного, но возле дверей, когда она стояла и прислушивалась, не было ни живой души. С другой стороны, видели не видели, а факт есть факт: Дегтярь все знал и молчал, пока не пришлось к слову.
Вечером Оля Чеперуха принесла страшную новость: за Щепным рядом, возле трамвайного депо, на дереве повесилась женщина — лет тридцать пять, прилично одета. Говорят, красавица.
Лялю Орлову никто не считал красавицей, но, если трагический случай, человеку всегда добавляют хорошее, а возраст и одежда совпадали полностью.
У Клавы Ивановны, когда она услышала, оборвалось сердце. Дегтярь, хотя делал вид, что в данном случае целиком исключает совпадение, учитывая район и Лялин характер, согласился на одну экстренную меру: пусть Малая сходит в морг и посмотрит. Если спросят фамилию, имя, адрес, назваться Абрамович или Ивановой, на месте будет виднее. Адрес любой.
— А Орлову как?
— А Орлову, — разозлился Иона Овсеич, — назовешь Жопасрученко Хая Срулевна!
