Иван Иванович не стал разъяснять сыну, что за последнее время он принимал участие и в раскрытии ряда других преступлений, но в трех случаях (два сельских промтоварных магазина и мебельный в Донецке) пока еще не нашел полного ответа. Приближается! Приближается, но...
Ему сейчас важно было иное: встряхнуть как-то Саню, наставить разговориться, обнажить душу. И он решил сыграть в поддавки. Развел руками, мол, ничего не попишешь, крутимся четыре месяца на одном месте и все без толку.
— Порою приходится иметь дело с неглупыми людьми среди преступников.
— Так стоит ли овчинка выделки? Может, плюнуть на все? — явно поддразнивал Саня отца. — Чем они там поживились? На прилавки сельских магазинов не попало три транзистора, четыре телевизора и с десяток пар женских сапожек... Да у нас в стране за сутки выпускается двадцать тысяч телевизоров, двадцать пять тысяч радиоприемников, два с лишним миллиона пар кожаной обуви!
— А в какое сальдо-бульдо мы с кандидатом геологических наук запишем судьбу Веры Сергеевны? Прапорщика Станислава Сирко?
Саня нахмурился еще больше, схлестнулись на переносице черные брови, в карих глазах — тоска.
Иван Иванович встал со стула, подошел к сыну, заглянул в глаза. В них полыхал злой огонь. Отец покачал головой:
— Злость еще никогда и никому не давала мудрых советов.
Конечно, в своих нападках на майора милиции Орача, который уже пятый месяц и все без толку ловит трех отъявленных негодяев, Саня прав.
Но если бы Саня ставил вопрос так, и только так, Иван Иванович остался бы доволен сыном. Пусть где-то и в чем-то он ошибается, неправильно представляет себе многогранность связей, существующих в жизни, в природе, а в главном прав — в стремлении восстать против гнусности, порока, косности... Но Саня пытался масштабами служебного преступления других обелить уголовное преступление своего друга.
Иван Иванович уже готов был в самой резкой форме пристыдить сына, но тот достал из кармана брюк смятый конверт и протянул его отцу. Внизу конверта — обратный адрес: крупным почерком старательно, по всем правилам каллиграфии, выведены буквы.
«Письмо от Славкиной жены!»
Короткое, всего в несколько слов послание женщины, потерявшей опору в жизни:
«Славик мне все рассказал. Это ты со своим Иваном Иванычем упрятал его за решетку! А он за тебя готов был — хоть в паровозную топку! Но чего можно ждать от Адольфика! Своими бы руками удавила такую гниду!»
Что можно было сказать по поводу письма?
— Ты, Саня, на нее не сердись. Впала в отчаяние, а оценить ситуацию — ума не хватает. Горе как бы раздевает душу недалекого человека. И сразу видишь ее бедность. Мещанин с удовольствием клеймит чужие промахи и прощает себе преступления, мол, обмишурился, с кем не бывает... А с настоящим человеком — не бывает! Ты, сын, потерял друга, а теперь готов потерять и веру в дружбу. А она есть. И любовь есть!
Иван Иванович краешком глаза глянул на газету с подчеркнутыми абзацами. Взгляд выхватил фразу: «На сотнях предприятий страны внедрена комплексная система управления качеством». Протянул «Правду» Сане:
— А газеты, сынок, надо читать думаючи, тем более «Правду». Тогда промахи и просчеты других вызовут в тебе не злорадство, а горечь. И взыграет возмущенная душа, и засучишь рукава, чтобы самолично, а не как иные чистоплюи, — мол, пришлите дядю-милиционера... Тогда и появится у Славкиной жены право на радость.
Саня обнял отца и, припав к его груди, стоял так долго-долго.
Потом тихо сказал:
— Спасибо.
У Ивана Ивановича защемила душа, запершило горло. И он отвернулся, чтобы не показать своей взволнованности. Как же, расчувствовался...
Куропат-Магеланский сначала признался лишь в том, что он «купил по случаю» четыре цветных телевизора. Но из благодатненского промтоварного магазина одновременно с телевизорами исчезли два кассетных магнитофона типа «Весна». Вряд ли Папа Юля повез их в иное место, если есть «покупатель». А Куропат-Магеланский — не из тех, кто «упускает свое».
Трое суток самых упорных разговоров на эту тему, наконец, убедили Куропат-Магеланского, что «отвертеться» ему не удастся, и он повинился:
— Были магнитофоны. Два. Кассетные.
А через день признался и в том, что заработал еще на двух пленочных магнитофонах типа «Маяк» и трех транзисторах.
Это уже был товар стретинского универмага.
— На чем привозили?
— На «красном кресте»...
Номеров машины Куропат-Магеланский не видел: опять дежурил с собакой в конце двора. Но это была машина «скорой помощи» — фургон. «В потемках — светлая»...
Вновь показывали Куропат-Магеланскому фотопортреты Папы Юли и Дорошенко. Телевизионный мастер, в конце концов, признал и Дорошенко.
— Он вел торг и принимал от меня деньги, а Колян за рулем сидел и разгружал.
От знакомства с Папой Юлей Куропат-Магеланский яростно открещивался: «Не видел! Не знаю! Не слыхал!»
— Где, по-вашему, вероятнее всего можно встретить Дорошенко?
— Не знаю. Он мне не докладывал. Но когда Колян приезжал на такси за деньгами, этот ваш Дорошенко был вместе с ним, правда, из машины не выходил. Я его видел из окна телеателье. Он сидел на заднем сидении.
Иных полезных сведений от Куропат-Магеланского получить не удалось.
Итак, санитарная машина типа фургон. В крупных городах их практически уже нет: ходят ЗИМы и «пикапчики», переоборудованные под носилки. Санитарные кареты остались в ведении предприятий: в колхозах, на шахтах и заводах... В период, последовавший за ограблением стретинского универмага, заявлений об угоне таких машин в райотделы области не поступало. Видимо, у шофера санитарного фургона была веская причина помалкивать о происшествии. Возможно, как и в случае с шофером из Огнеупорного Яровым. Семьсот рублей — это полтора процента от стоимости товара и процента три — от чистой выручки. Ничего не скажешь, у Папы Юли и его «корешей» — хитрая бухгалтерия.
Санитарным фургоном занялся капитан Бухтурма. Искал в своем районе, в соседних, особенно на шахтах. Злой на постоянные неудачи, этот себялюбец старался вовсю.
Себе Иван Иванович оставил задачку посложнее — Моспино. Где-то в этом городе, возможно, обитают искомые Дорошенко и Кузьмаков. Или один из них, или все трое вместе с Папой Юлей.
Не будь на свете несчастной любви, не пели бы песен
Иван Иванович начал кропотливейшую работу: необходимо было познакомиться, хотя бы в общих чертах, со всеми крупными кражами и другими преступлениями, которые произошли в округе за последние два-три года. Он отдавал себе отчет, что умный волк вблизи логова телят не дерет. Но с чего-то надо было начинать (в который раз начинать-то!).
Многоцветьем флагов, транспарантов и неоновых огней, многолюдными гуляньями и веселым, хлебосольным застольем отбушевал, отпел, отплясал свое день шахтера, пришел сентябрь. В школах прозвенел первый звонок: принаряженные, торжественные первоклашки сели за парты.
...Завтра 8 сентября — день освобождения Донбасса, один из самых памятных праздников для бывшего парнишки из Карпова Хутора. Восьмого сентября 1943 года (ох, как время бежит!) он спас кроху-мальчонку от злой судьбы, уготованной ему Гришкой Ходаном. В тот день Гришка Ходан замучил во дворе благодатненской школы Матрену Игнатьевну и тех других... Он расстреливал из пулемета своих соседей Ивана с Лехой и убил младшего из Орачей...
В тот день, 8 сентября, закончилась злая власть гитлеровского полицая над миром, и он сгинул. Появился другой человек: вор, грабитель и мародер Папа Юля...
Годы сделали свое — они осветлили траур в душе, оставили лишь тихую, блаженную грусть. Память возвращала Ивана Ивановича в Карпов Хутор, в юность.
...Побывать бы на могиле у Лехи, но нет уже хуторского кладбища, поднялась на его месте степная посадка. Если позволяет служба, Иван Иванович ездит в этот день к братской могиле во дворе благодатненской школы, погрустит там минутку-другую, положит к обелиску букетик астр — скромных осенних цветов: они с Лехой первыми увидели расстрелянных...
Сентябрь на юге Украины — месяц благодатный. Начинает пробиваться червонное золото в посадках, где первыми отдают дань времени ясени и тополя. Сады пока еще держатся, радуя глаз краснобокими яблоками и поздними грушами.
Время приятных хлопот, время заготовки на зиму продуктов, люди покупают на базаре картошку. (Своя картошка здесь только ранняя, поздней снабжают крестьяне из соседних областей).
Есть в базаре, в его цветастой суете, в азартно-возбужденном говоре что-то милое сердцу Ивана Ивановича, праздничное, как пикейная рубашка-распашонка. Купила когда-то мать по случаю такую рубашку. Берегла, берегла ее для школы, а сын вырос, вымахал за лето. И пропала рубашка...
