Из-за сильного волнения я стал заикаться, и голос мой сел — сам его не узнавал, будто чужой. И выражение лица, наверное, стало чужим; во всяком случае, все замолчали и с недоумением на меня смотрели, а Птичка — та даже со страхом: видать, ждала чего-то, не слепая, уж она-то чувствовала, что со мною что-то происходило.
— Ты что, Гриша? — посерьезнел Вася.
— Ладно, давайте сначала за светлую память, — я залпом выпил водку. Налил еще, выпил один. Потянулся к бутылке, но Костя молча ее убрал.
— Что с вами, Гриша? — тревожно спросила Елизавета Львовна.
А я не мог сказать ни слова — спазм в горле. Птичка взяла мою руку, нащупала пульс.
— Наташа, возьми из моей сумки валокордин, — попросила она.
— Не надо, уже прошло, — сказал я. И тут же перехватил Мишкин взгляд: в нем было понимание!
— Мишка, ты у нас оракул, — пошутил я. — Может, за меня скажешь?
Мишка ничего не ответил.
— Гриша, — тихо проговорила Птичка, — ты нас пугаешь. Говори.
— Хорошо, — согласился я. — Хотя, ребята, ничего хорошего в этом нет. Андрюшку предал один из нас.
XXIII. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
(Окончание)
Сказал — и обомлел. Не стану лукавить, месяц готовился к этой минуте, сто раз воссоздавал в уме возможную реакцию, но никак не ожидал, что она будет такой. Теперь, когда все позади, честно признаюсь, что поначалу здорово пожалел и даже струхнул. Я себя переоценил, никакой я, к черту, не психолог. И вообще нельзя играть в такие игры, когда имеешь дело не с прохвостом-маклером или Петькой Бычковым, а со старыми друзьями.
Я ожидал упреков, негодования, даже взрыва ругательств, а ничего подобного не произошло. Наступило молчание, нестерпимо долгое и угнетающее. Только что я говорил чужим голосом, а сейчас на меня смотрели чужие люди. Теперь-то я понимаю, что иначе на тебя не могли смотреть те, которым ты обдуманно и расчетливо плюнул в душу, но тогда это было невыносимо. Минуту назад веселые, жизнерадостные, свои в доску, они молча смотрели на меня, сникшие и постаревшие, будто отгороженные каким-то барьером. И с каждой секундой этого молчания я все больше проникался мыслью, что совершил непростительную глупость, вдребезги разбил все, что было дорого в жизни. Как Андрюшка «Тощим Жаком», я тоже вынес себе приговор: такого они мне не простят. И еще, помню, подумал, что если так и будут молчать или, хуже того, встанут и начнут расходиться — пойду к реке и утоплюсь.
Но меня все-таки пожалели.
— Ты сказал и слишком много, и слишком мало, — начал Вася. — Придется тебе, Гриша, доложить, почему ты решил, что кто-то из нас.
— Чушь собачья! — Это я смягчаю. Володька выругался грубее. — Не для того я сюда приехал, чтоб получить по морде!
— Не тебе одному, нам всем врезали, — сказал Костя. — Давай, Гриша.
Это другое дело, бойкота нет, мне дали слово и должны меня понять. Я подробно, в деталях рассказал обо всем, что предшествовало встрече с Лыковым и о самой встрече. Видя, какое впечатление это произвело, я вставил в диктофон пленку с записью разговора с Лыковым, и мы дважды ее прослушали. Тут очень важны были нюансы — мои вопросы, его ответы, истерический смех.
И снова наступило молчание, но оно уже было совсем иным. Пленка потрясла, в ней была какая-то жуткая достоверность, она обвиняла всех, вместе и каждого в отдельности. Теперь мне уже никак не хотелось топиться, тайна больше не давила, ее тяжесть была разделена на всех.
— Но это немыслимо! — вырвалось у Елизаветы Львовны. — Извините, Гриша, но я не верю ни единому слову этого очень скверного человека.
— Костя, — сказал Вася, — ты поднаторел в такого рода делах, тебе и карты в руки.
— Эмоциями, Елизавета Львовна, ничего не докажешь, — сказал Костя. — Бывает, что даже последний подонок, когда его припрут к стене, говорит правду. А Гриша Лыкова припер, грубым шантажом — но припер. Я тебе, Гриша, аплодирую, с таким джентльменом, как Захар, и я бы допрос поставил примерно так же. Ладно, — Костя с силой ударил ладонью по столу, — к делу. У меня есть два соображения. Первое: профессиональный подлец и провокатор, Захар снабдил Гришу этой версией, чтобы просто ему и всем нам отомстить. Классический пример — взял и подбросил яблоко раздора. Поди проверь! Он ведь не так давно из органов уволился, вполне мог кое-какие материалы из Андрюшкиного досье повыдергивать. Такие случаи бывали, можете поверить на слово — бывали, и не раз. Второе соображение: печенкой чувствую, а я этому органу придаю большое значение, что в лыковской версии имеется какой-то элемент достоверности, в этом меня, Гриша, убедил не столько твой рассказ, сколько пленка. Поэтому предлагаю пока что отбросить первое соображение и сосредоточиться на втором, к первому мы всегда успеем вернуться.
— Пусть будет так, — кивнул Вася. — Но разговор, как я понимаю, предстоит долгий и нешуточный, Гриша выпил, а теперь и я хочу. За Андрюшкину светлую память!
Не чокаясь, выпили, долго закусывали. Такой угрюмой наша компания была разве что тогда, когда взяли Андрюшку: все, как один, пришли, и мы здорово надрались. И разговор у нас был такой, что «Тощий Жак» мог показаться невинной шуткой, каковой он, в общем, и был на самом деле. Но — внимание! — о том разговоре никто не донес! А это значит, что единственной мишенью доносчика был Андрюшка.
Так я и сказал.
— Гриша, — Птичка потемнела лицом, — мне страшно. Ты будто заживо сдираешь с нас кожу.
— Боже мой, — прошептала Елизавета Львовна, — Андрюшка… У кого могла подняться рука…
Костя усмехнулся.
— У меня, у вас, у Птички… у всех нас. Пока что мы все подозреваемые, Елизавета Львовна. Кстати, и ты, Гриша, ты ведь тоже присутствовал.
— Да, — кивнул я. — На равных.
— Не все, Сережа еще в Германии служил, — напомнила Наташа. — Господи, позор какой, я еще утром свечку поставила…
— Не обижайся, Серега, бери удочку и топай на речку, — сказал я. — Ты здесь белая ворона.
— Не уйду! — Серега решительно отмахнулся. — Может, я и виноват перед Натальей, но в такой ситуации я ее не оставлю.
— Твое право, — решил Костя. — Что ж, начнем. Гриша, ты уверен, что Андрюшка читал «Тощего Жака» только нам?
— Уверен.
— И я тоже, — сказала Птичка. — Вечером, когда я пришла помогать Кате, Андрюшка рассказ еще не закончил, а Гриша перепечатывал готовые страницы на «ундервуде», медленно, одним пальцем. Утром, когда я снова пришла помогать — мы лепили пельмени, — Андрюшка сам допечатывал последние страницы. Вечером он нам читал, а на следующий день его взяли.
— С этим ясно, — сказал Костя. — Второй вопрос: не мог ли кто из соседей подслушать?
Вопрос был ожидаемый, я к нему готовился заранее. Вытащил из кармана схему барака, положил на стол.
— Вот здесь была наша комната, угловая. Соседи, дядя Коля с тетей Надей, уехали в деревню, в отпуск. Мы еще радовались, что можно пошуметь и патефон послушать, никто в стену стучать не будет.
— Да, помню, — кивнул Костя. — Вопрос третий: а окно? В июле было дело.
— Тоже отпадает, — сказал я. — Во-первых, перед самым нашим окном вырыли траншею для газа, и, во-вторых, в тот вечер и всю ночь лил дождь, даже ливень. Если помните, Володька прибежал мокрый до нитки, мы ржали, когда он штаны и рубашку на кухне сушил.
— Да, всю ночь, — подтвердила Птичка. — Когда я провожала под утро Елизавету Львовну, Андрюшка набросил на нас плащ-палатку, трофейную.
— Значит, только мы, — расстроился Володька. — Черт бы нас побрал, тошно, ребята, давайте выпьем… И на хрена ты мне позвонил? Еще бы два дня отдыхал от перестройки, отсыпался, загорал. Твое здоровье, Гришка, живи сто лет и радуй друзей.
— Только, чур, не так, как сегодня, — вымученно улыбнулась Наташа.
— Иван Кузьмич заходил, — припомнил Костя. — А, мог бы и не вспоминать, на минуту-другую.
— А если б на час-другой? — проворчал я. — Иван Кузьмич — как жена Цезаря, вне подозрений.
— Опять эмоции, — возразил Костя. — Все мы, выходит, второй свежести? Если б на час-другой, Гриша, я бы извинился перед Героем Советского Союза, но лично съездил бы и привез сюда.
— А где Лыков тогда жил? — спросил Серега.
— Через барак, — ответил Вася. — Сначала в одной комнатушке, а потом получил вторую, рядом со своей, соседу другую жилплощадь выхлопотал, бесплатную.
— Чтобы предупредить вопросы, — волнуясь, сказала Елизавета Львовна, — в этом же бараке жила я с детьми и Вася.
— Нам с вами удобнее всего было: возвратился домой — и в гости к Лыкову, — усмехнулся Вася. — Извините, Елизавета Львовна.
— Замминистра шутят, — без улыбки сказал Костя. — Пока что мы сошлись на одном: кроме нас, рассказа никто не слышал. Установку подслушивающего устройства я считаю слишком маловероятной, хотя бы потому, что и в тот день, и на следующий болтали мы многое, а взяли одного Андрюшку. Да и не такая собралась компания, чтобы техникой ее разоблачать… Словом,
