— Бетон любит чистоту, как хорошая женщина, — изрек он, глянув на наблюдателя снизу и как-то бочком. — Даже не всякая хозяйка так чисто моет полы в своей квартире, как бетонщики чистят блоки перед бетонированием. Тут ни одной щепочки, ни одной соринки не должно остаться, чтобы новый бетон намертво схватился со старым.
Юра слушал молча, и это поощряло словоохотливого студентика. Он и Юре повторил свою историю с воспалением легких и все продолжал делиться своими обширными познаниями в области бетонирования:
— Наш профессор утверждает, что плотина учит людей чистоплотности — как в работе, так и в отношениях между собой.
— Ты из Новосибирского политехнического, что ли? — спросил тут Юра.
— Ну! — обрадовался студентик. — А вы как узнали?
— Десять лет назад я слушал того же профессора.
— А теперь, значит, на нашем участке работаете?
— Точно, друг! На вашем.
— А вы не курите? — Студентик оставил свою щетку, разогнулся, но остался все же в просительной позе — на коленях.
— Что я тебе девка, что ли? — повторил Юра местную шутку.
Студентик весело рассмеялся.
— И правда: они теперь не хуже нас дымят!.. А вы когда кончали наш институт? — вдруг заинтересовался студентик.
Юра сказал.
— Я так и подумал! — обрадовался парень. — Вы не знали такого Игоря Столбикова?
Юра пригляделся к тощему труженику — и вот она, его собственная студенческая юность, вспыхнула отдаленным веселым светом, высветила забавную, так хорошо знакомую физиономию приятеля-однокурсника!
— Братан твой? — уверенно спросил Юра.
— Родной! — продолжал радоваться студентик.
— Где же он теперь?
— На Зее.
— Ну, привет ему от Юры Густова. А мне — адресок… Хотя Зея — это уже точный адрес…
Они поговорили немного об институте, немного о Зейской ГЭС, затем о том, почему парень не поехал на практику к братану («Не с моими легкими», — сказал на это парень), и Юра пошел в следующую бригаду, заразившись от неожиданного собеседника непонятной какой-то радостью. Длилась она, правда, недолго и сменилась не слишком веселым прозрением: Зея — это выход! Не зря она вспоминается уже во второй раз, как только возникает сложная ситуация. Может, и в самом деле махнуть туда, все здешнее забыть, заглушить — и пусть еще раз начинается для него отдаленная, отшельническая жизнь. По сравнению с какими-то другими местами и Сиреневый лог — суровая стройка, но Зея — это посерьезнее. Это вечная мерзлота и свирепые ветры в междугорье, и еще большая отдаленность, неустроенность, тоска. Ну что ж, пусть так. Думать о трудностях, борьбе, одиночестве было даже приятно. Пусть так. Чем хуже, тем лучше…
Юра попытался представить себе, как она может выглядеть — Зея. Но не вдруг нарисуешь себе то, чего не видел своими глазами. И почему-то увиделся взамен ближний ледник, на который он вместе с Ливенковым, уже давно, поднимался. Тоже суровость и ветры… И тамошняя каменная река — курумник — возникла, перед внутренним памятливым зрением, заставив еще раз пережить великое удивление и странное восхищение.
Долго они стояли тогда с Ливенковым на краю застывшего каменного потока, сами тоже окаменев от изумления. Гадали, как это могло получиться, что происходило здесь в давние непроглядные времена? Какая сила собрала столько валунов в одно место и пустила их вниз по ложбине, а потом вдруг затормозила, заморозила — и они застыли, где оказались, друг подле друга и один на другом, — на вечные времена? Смирились с мертвой неподвижностью. Состарились, обомшели, спрятав под этой шубой свой возраст и свою тайну… А какие тут бушевали силы и громы!
После смены Юра пришел в правобережную столовую «Под скалой», где провожали на пенсию единственного ветерана третьей бригады Степана Митрофановича Крутикова. Парни успели переодеться и почиститься, попричесали свои длинные космы, и, когда уселись за сдвинутыми столиками, их было просто не узнать. Сидели чинненько, переговаривались вполголоса и с полнейшим равнодушием, не то показным, не то искренним, взирали на бутылки сухого вина, расставленные по всей длине общего стола. Они, конечно, хотели бы чего-нибудь покрепче, но понимали: сухой закон — сухое вино. А может, и запаслись другим каким напитком и потому без интереса взирали на бутылки официального «сухаря».
Митрофаныч и бригадир уселись во главе стола. Оба были среднего роста, оба худощавые и жилистые, но и очень разные. Шишко светлоглазый и светловолосый с несколько удлиненным приятным лицом, а Крутиков — с черными, без седины, волосами, с круглым и темным, словно бы прокопченным, лицом, с узкими глазами неопределенного цвета. «У нас на Алтае говорят: глаз нет, нос нет, вся — лицо», — любил он веселить ребят такой прибауткой. Скажет — и радуется, сияет своими действительно узенькими, будто съежившимися, будто спрятанными от ветров и солнца глазами.
Сегодня он сидел серьезный, отрешенный, чуть окаменевший — как Будда. А бригадир волновался, снова и снова оглядывая стол и вопросительно посматривая то на завстоловой, то на Юру.
В комсомольско-молодежной бригаде, сколько она существует, никого еще не провожали на пенсию, и Славе Шишко хотелось, чтобы сегодня и старик Митрофаныч был доволен, и ребятам все это надолго и хорошо запомнилось. Он собрал на подарок ветерану триста рублей и долго советовался со всеми, что же купить на них, пока не догадался через кого-то третьего разведать у самого ветерана, что ему больше всего хотелось бы. Ветеран не раздумывал ни минуты. «Шифоньерку хочу», — сказал он. И пожаловался: «Жена ушел, шифоньерку увез — нет больше шифоньерки дома». Так выяснилось, что перед уходом на пенсию он еще и одиноким остался, и тут уж ребята на все были готовы, лишь бы поддержать человека. А жена ушла к другому. В пятьдесят-то с лишним годков…
Но вот бригадир поднялся, чтобы сказать речь. Юра стал слушать — и не мог не подивиться. Выбрал Слава очень верный тон — и задал его остальным. Все говорили и толково, и не длинно. Митрофаныч только и знал, что обходил всех по-за спинками стульев и повторял:
— Спасибо, ребята, спасибо!
А когда Женя Лукова, единственная в этом собрании женщина, подошла к нему и поцеловала, он прослезился и смущенно проговорил:
— Ну это ты, девка, поди-ка, кого же…
И снова повторил свое:
— Спасибо, ребята, спасибо!
Кто-то шепотом помянул его старуху-эмансипатку, а другой тут же предложил тост за верную мужскую дружбу. Тост подхватил Слава Шишко и сказал ветерану слова, которых он, может быть, особенно ждал в этот день:
— Ты, Митрофаныч, знай и помни: работа в бригаде по твоим силам и по твоим рукам всегда найдется. Отдохни пока, сколько тебе захочется, но если заскучаешь — иди к нам.
И снова повторил старик свое благодарственное заклинание:
— Спасибо, ребята, спасибо!
На стол было выставлено только сухое, но что за пир для бетонщика без водки? И вот уже начали склоняться волосатые головы к подстольным запасам, зазвенело горлышко посуды о стаканы, и кто-то затянул, для прикрытия звуков, «Ермака». Нашлись в бригаде запевалы, басы, баритоны — просто диво! Столько лет с ребятами видишься, ругаешься, шутишь — и не знаешь, как они поют! А бригадир еще раз удивил Юру: спел без аккомпанемента сложную длинную песню «Мадагаскар», а затем пел романсы. У него оказались сильный чистый голос и отличный слух.
К Юре подсела Женя Лукова и спросила о здоровье Николая Васильевича. Юра сказал, что шеф поправляется.
— Он ведь такой крепкий еще, — проговорила Женя, глядя на Юру не то с вопросом, не то с ожиданием.
— Он и не считает это болезнью. Тихая симуляция, говорит. — Юра неосознанно, из какой-то мужской солидарности, поддержал авторитет «шефа» в глазах молодой женщины.
— Передай ему привет.
— Спасибо.
— Ну вот…
Она начала как-то замедленно улыбаться, приоткрывая чудесный ряд своих ровных и плотных, один к одному, зубов. А в глазах ее разрасталось почти озорное нетерпение. Ей так хотелось что-то сказать, выплеснуть, что она еле сдерживалась. И было в этих глазах уже знакомое Юре чарующее бабье колдовство. Он даже съежился внутренне под этим ее взглядом, под этой улыбкой тайного вызова, ему даже подумалось, что Женя возьмет да и предложит сейчас пойти с нею — и что тогда делать? Что придумать?
— А ты похож на него, — сказала наконец Женя.
— На кого? — не понял Юра.
— На отца своего. На шефа.
— Удивила!
— Удивила бы я тебя, Юрочка, ох, как удивила бы, да вот все еще не могу понять, надо ли.
— Не надо, — попросил Юра.
— Не буду! — решила Женя. — Потому что уважаю обоих… На свадьбу-то позовешь? — быстро и вроде бы ловко перескочила она с одного на другое.
— Может, сперва твою сыграем? — в тон ей ответил Юра.
