— Уйдите, Иван Федорович, от ребенка! Вы его без нужды расстраиваете. Смотрите, какой он молодец.
Никита перестал плакать, сказал отцу:
— Не реви, тятя, я оздоровею.
Безуглый выскочил на улицу. Он бесцельно закружился по двору, стал заглядывать в окна. Бабушка от мух закрыла лицо ребенка кисеей. Никита под покрывалом побледнел и пожелтел, как покойник. Отец со страхом смотрел на его неподвижный профиль и часто вытирал глаза.
В больницу Никиту увезла бабушка Анфия.
* * *
Безуглый нехотя пожал руку Леонтия Леонтьевича Желаева. Он обругал себя за медлительность с перевыборами сельсовета. Желаев и Помольцев стояли у порога. Он подал им стулья.
— Я вызвал вас для производства обыска у гражданина Морева.
У Желаева дернулись бесцветные щетинистые брови.
— Разве что заметили за им? Мужик он будто справный.
— Мы должны будем арестовать его независимо от результатов обыска.
— Чем он вас прогневил, Иван Федорович? Вы ведь у него и от белых спасались, а на охоту с им ездили.
— Он мне предлагал сегодня взятку — раз, пытался шантажировать меня — два, спрятал хлеб — три. Я думаю, что сельсовет не может оставить без внимания историю с жеребцом.
Безуглый подтянул ремни у сапог, пощупал в кармане маузер, надел фуражку. Он не дал мыслям о сыне снова овладеть собой.
Желаев сказал:
— Жеребец, можно сказать, был первый производитель по всему сельсовету.
Безуглый посмотрел на него с изумлением. Он не мог разобрать, издевался Желаев или просто не понимал, что речь шла не о лошади.
На улице Безуглый стиснул в кармане кривую рукоятку револьвера. Ни одной мысли о сыне. Он должен думать только о деле. Сын поправится. Нога срастется правильно.
Малафей успел ободрать вороного. Конь лежал голый, черный от крови. Около трупа грызлись собаки. Безуглый отвернулся.
Бабушка Анфия — надежная сиделка. Никита не может умереть. Довольно о нем.
Дома застали только Андрона и Малафея. Безуглый попросил хозяина открыть амбары и кладовки. Обыск был непродолжительным. Закромы оказались совершенно пустыми. Морев не оставил ничего даже мышам. Коммунист спросил кулака:
— Где у вас спрятан хлеб?
Андрон стоял среди двора, накручивал на палец бороду и смотрел на темное звездное небо.
— Бог дал, бог и взял.
— Не валяйте дурака.
— Дураков из нас советская власть сделала, Иван Федорович.
Безуглый услышал шепотки и хихиканье за воротами. На улице около дома шмыгали друзья и сочувствующие.
В узкой ограде заднего двора с ревом носились и стучали рогами коровы, опоенные пьяной медовухой. В стайке валялась врастяжку опьяневшая двадцатипудовая свинья и блаженно взвизгивала.
Коммунист приказал коммунисту принести топор и пешню. В голобец они спустились вдвоем. Желаев с Помольцевым остались в горнице. Председатель сельсовета жадно втянул в себя воздух, пропитанный запахом медового пива и воска. Лепестинья Филимоновна поставила на стол туяс. Желаев зачерпнул ковш и торопливо выпил, обливая щеку и рубаху. Помольцев покосился на люк и тоже опрокинул одну посудину. Лепестинья Филимоновна стояла, подперев рукой подбородок, тихо всхлипывала. Малафей, разинув рот, прислушивался к голосам отца и коммуниста. В большом доме было тихо. За окнами только усиливался шум и разговоры. На стеклах плющились носы соседей.
В голобце Андрон обмяк, разрыхлел, растаявшей восковой куклой повалился в ноги Безуглому. Борода его липкими медовыми струями растекалась по сапогам коммуниста.
— Федорыч, дружок… помиримся… у меня всем хватит… ничего для тебя не пожалею…
Безуглый высвободил из рук кержака свои ноги.
— Не тратьте напрасно время.
Андрон по голосу коммуниста понял, что никакие просьбы и обещания до него не дойдут. Он стал с пола взлохмаченный, багровый. Фонарь с тонкой восковой свечкой слабо и неровно освещал лицо кержака. Безуглый не видел его глаз. Пальцы Андрона судорожно вздрагивали на топорище. Коммунист бессознательно опустил руку в карман, на маузер. Они стояли молча друг против друга. Один — с топором, другой — с револьвером. Мгновение было долгим и тягостным. Андрон вздохнул со стоном:
— Спас ты меня от медвежьей казни, видно, на муку вечную.
— Ломайте стену.
Морев повернулся спиной к Безуглому, осторожно отодрал топором несколько досок, пешней продолбил глинобитную перегородку. Свет фонаря упал на серые мешки с зерном. Коммунист спросил:
— Пшеница?
— Сортовая, зерно к зерну.
— Зачем спрятали?
— Свое спрятал, Иван Федорович, не краденое.
— От кого спрятали?
— От воров.
— От каких воров?
— Воры известно какие, которых замки ни днем ни ночью не держат, которы хрестьянина грабят и его же без стыда, без совести расхитителем объявляют.
Андрон нагнулся за топором. Безуглый навел ему на грудь револьвер.
— Положите, он вам больше не нужен.
Морев засопел, разжал пальцы. Топор стукнулся об пол.
— Зря, командер, испужался. Я жить еще не соскучился.
— Поднимайтесь наверх.
В горнице кержак открыл окно и заговорил громко, чтобы его услышали на улице:
— Пиши, Леонтий Леонтьевич, протокол…
Желаев заерзал на лавке.
— Наше дело маленькое, Андрон Агатимыч, как играют, так и пляшем.
— Пиши: так и так, мол, нашли у хрестьянина Морева в голобце хлеб, который он сам посеял, сам со своего поля собрал…
Безуглый перебил его:
— Прошу не заниматься контрреволюционной агитацией. Вы арестованы. Товарищ Помольцев, отведите гражданина Морева в сельсовет.
Андрон делано засмеялся.
— По каким-таким статьям-законам меня за мое кровное добро в каталажку?
— Вы привлекаетесь к ответственности по 107-й статье за сокрытие в спекулятивных целях хлебных излишков и за ряд других преступлений, о которых с вами подробно поговорит судебный следователь.
Малафей зашмыгал носом. Лепестинья Филимоновна заголосила, запричитала:
— Змея лютого на груди у себя пригрел ты, мой Андрон Агатимыч… Не послушался ты тогда меня, бабу глупую…
Морев строго посмотрел на нее и сказал:
— Молчи, не позорься перед народом. За свое страдаем, не за чужое.
Он надел похожую на пирог длинную войлочную шляпу.
— Сухарей насуши. Путь мне дальний.
Андрон с подчеркнутым спокойствием сошел с крыльца, перекрестился на восток, поклонился дому, амбарам, стайкам и народу за воротами.
— Гражданы, вор и злодей Андронка Морев прощения просит. Добром моим теперь честные люди распорядятся.
Он подошел к раскрытому окну.
— Иван Федорович, счастливо вам оставаться в моем доме. Жизня, милый дружок, загогулина не простая. Гляди, еще повстречаемся мы с тобой.
В толпе кто-то крикнул:
— На трудящихся руку подымают!
Толпа молчала. Лицо у Морева окаменело. Помольцев шел сзади со своей ржавой берданкой под мышкой. Кулак спросил конвоира:
— Нефед Никифорович, бороду мне сейчас будешь резать на мушки аль повременишь, покудов меня расстреляют?
Помольцев слова не проронил до самого сельсовета.
Безуглый высунулся из окна, фонарем осветил столпившихся у дома. Головы поникли. Бороды завиляли лохматыми собачьими хвостами. Сообщники Андрона, укрыватели его хлеба, его родственники, дружки стояли перед коммунистом в величайшем молчании.
Безуглый захлопнул окно. Он ни к кому больше не пошел с обыском. У него созрел другой план. В доме Морева коммунист сидел до рассвета, составлял подробную опись имущества.
* * *
Телеграмма мужа о несчастье с Никитой была для Анны новым неожиданным горем в день ее выезда из Улалы. Она и без того чувствовала себя плохо. После слета селькоров Анна ходила во врачебную комиссию. Она хотела прервать свою беременность. Разрешения на аборт не дали. Анна обратилась к бабке. Бабка сделала ей операцию вязальной спицей.
Анна приехала в Белые Ключи осунувшаяся, бледная, с темными подглазницами. Игонин увидел ее в окно, крикнул:
— Бурнашева, зайди ко мне на минутку!
Анна попросила ямщика остановиться.
В избе у Игонина были Улитин, Рукобилов и учительница Алехина. Игонин сказал Анне:
— Видишь, весь актив в сборе. Других членов я не собирал.
Он внимательно посмотрел на нее.
— Дело у нас узкое, касаемое твоего мужа.
Игонин передал ей все разговоры о Безуглом, начавшиеся в селе после приезда Шеболтасова с фуражкой коммуниста. Анна, не задумываясь, возразила:
— Врут. Никакой он не помещик. Кто с бандами в 21-м воевал? Вы сдурели, чего ли?
Игонин отвел ее довод.
— У нас некоторые красные партизаны из партии повыходили и кулаками стали. Мало ли кто кем был, надо поглядеть, кто он есть на самом деле.
