Снова лес. Снова болото, не осушенное на этот раз, с дедовскими гатями. И вот оно, За-галье, — большое село в подкове дубовых лесов.
Не отличаются еще особой современностью села. Об этом много говорят и пишут. Пиич. Но почти везде, где бывал, йаряду со старыми хатами он видел и новые строения: то это типовая школа, больница, клуб, то новые дома, светлые, просторные, хотя и не типовые (каждый строил по собственному проекту), зачастую каменные, под гонтом и шифером; и почти в каждом колхозе новые хозяйственные постройки: коровники, свинарники, над которыми возвышаются водонапорные башни, ветряные двигатели.
Ничего нового не было в Загалье. Село во время войны не горело. И все тут осталось по-прежнему. Хаты чуть ли не дореволюционные, приземистые, с низкими и маленькими оконцами, с замшелыми соломенными стрехами. Будто и не вырастали тут люди, не женились, не отделялись от родителей, не заводили свой угол, не старались, чтоб он был краше дедовского.
Колхозные нужды, по-видимому, удовлетворялись теми хлевами и амбарами, которые сколочены были после коллективизации из обобществленных гумен.
На длинной, заросшей травой улице играли ребята, паслись многочисленные стада гусей. Очевидно, поэтому шофер вел машину с осторожностью ученика; куда девался тот лихач, что несся по лесной дороге как шальной. Больше, чем вид хат, Шиковича поразили поневы на пожилых женщинах. Давно уж он не видел понев! Действительно, этнографический уголок. Кирилл почему-то подумал о костюме председателя и его потертой кирзовой сумке. Поневы хоть красивые, яркие.
Машина остановилась против дома, стоявшего в глубине старого и одичавшего сада: плодов на яблонях и грушах не было. В соседних крестьянских садиках краснощекие яблоки виднелись издалека.
Председатель выскочил из кабины и, не сказав ни слова Шиковичу, не пригласив с собой, быстро зашагал по дорожке к дому, помахивая своей сумкой. Машина отошла, и Шикович остался один на улице. Он даже не успел спросить у девчат, которые вслед за ним выпрыгнули из кузова, что же там в саду: квартира председателя или колхозная контора? Он только безошибочно определил, что это бывший поповский дом. По другую сторону улицы, или, вернее, центральной площади (тут был перекресток), возвышалась церковь. Шикович попытался отгадать, что сейчас в ней — клуб или склад?
Но тут появился Грак. Без сумки. С приветливой улыбкой во все широкое загорелое лицо.
— Товарищ Шикович?
Кириллу стало ясно, что произошло: пока они ехали, позвонил Березовский. Усмехнулся в ответ.
— Кирилл Васильевич! (Все было выяснено.) Как же так можно? Ай-яй-яй… — Председатель укоризненно качал головой, чмокал языком, словно пеняя ребенку. — Я понимаю, ваш брат — инженер наших душ — хочет поглядеть на людей так, чтоб они не знали, кто на них глядит. Но мне-то вы должны были сказать. Если надо, я — ни гугу.
— Да нет, я таиться не собираюсь. Доклад буду делать. Можно сегодня собрать людей?
— На ваше имя прилетят, как бабочки на огонь.
«Ого, — подумал Шикович, — да он галантный мужчина. Может и комплименты выдавать».
Учтиво отворив перед гостем дверь в контору правления, Грак закричал с порога:
— Тришка! Объявить по всему селу: к нам приехал известный писатель Шикович! В девять часов все как один — в клуб, слушать лекцию!
Паренек с очень красивой шевелюрой, светлой, волнистой (лучший парикмахер не сделал бы такой прически, какую создала природа), прежде чем кинуться выполнять приказ председателя, крепко, от всей души пожал Шиковичу руку и сообщил:
— Я читал вашу повесть. И фельетоны. Женщина-бухгалтер, наоборот, почему-то скептически улыбалась. Сразу можно было догадаться, что это молодая мать: блузку на кнопках распирала тугая грудь; с белого лица не сошли еще пятна. Лицо это, при полной фигуре, казалось худым, болезненным и, пожалуй, даже некрасивым, если бы не глаза — большие, черные, лукавые и умные. Да еще волосы, такие же черные, свернутые на затылке узлом, украшали женщину.
Неожиданно для Шиковича контора оказалась довольно чистой и уютной, даже вазоны на подоконниках. А стены оклеены сельскохозяйственными плакатами, подобранными больше по яркости и расцветке, чем по их пропагандистскому значению. Плакат, где из кукурузного початка сыплются, как из мешка, колбасы, сало, масло, сыр, ткань, резина и другие полезные вещи, оказался где-то в углу, у печки.
Грак открыл дверь с дощечкой «Председатель правления», но Шикович сделал вид, что занят разглядыванием табеля выработки трудодней, и не пошел в кабинет.
Председатель стал шептаться с женщиной.
Шикович догадался о чем и предупредил:
— Товарищ Грак, если вы насчет обеда, то не беспокойтесь. Три часа назад я обедал в районной чайной. За ужин буду признателен. В наши с вами годы и при нашей комплекции много есть — самоубийство.
Грак засмеялся.
— Я думаю, от еды никто еще не помер. Может, помидорчиков, огурчиков малосольных? А?
— С удовольствием. Но попозже. К ужину. — А полдничек, полдничек должен быть.
— Полдничают косцы. А мы с вами не косили.
Теперь уже засмеялась женщина.
— Энергия тратится при любой работе, — глубокомысленно заметил председатель, чтоб оправдать свое намерение пообедать.
— У меня, знаете, кроме доклада, еще одно дело есть. Суходол Клавдия Сидоровна жива-здорова?
— Баптистка эта? Она сто лет проживет! — кинул с раздражением Грак.
— Баптистка? — удивился Шикович.
— Да не баптистка она, — возразила бухгалтерша.
— Ну, не знаю, какому она там идолу поклоняется, но что шаманка то шаманка. Одним словом, дармоедка. Объявила себя знахаркой. Ворожеей.
— Не ворожит она вовсе. Травами лечит.
— Не защищай, Катерина. Ты и сама туда же. Стыд! Культурная сила!
— А что? Она вылечила меня.
— Вылечила. Лекарка! Профессор! По дурости вашей бабской себе карманы набивает. Хотите написать о ней, товарищ Шикович?
— Да.
— Дайте крепкий фельетончик. Я вам фактиков подкину. Может быть, и прокуратура тогда доберется. А то я сколько раз говорил нашему прокурору, так он все руками разводит: «Нет оснований, надо соблюдать законность». Я ей, правда, крылышки подрезал — усадебку по самые углы обкорнал.
Да, не такой представлял себе Кирилл эту женщину, когда после долгих поисков с помощью Яроша узнал наконец, куда исчезла из города бывшая сестра инфекционной больницы Клавдия Суходол.
«Медсестра — и вдруг знахарка, сектантка какая-то. Черт знает что такое!» — раздумывал он, недовольный, уже почти разочарованный, идя по длинной улице на край села. Вспомнил, как сразу враждебно насупилась бухгалтерша, когда услышала, что он хочет писать про Клавдию. Что писать — объяснять не стал, потому что вдруг потерял уверенность, что вообще что-нибудь придется писать после разговора с этой женщиной.
Найти ее хатенку было легко. Она стояла третьей с краю, у самого леса, и была одна такая в селе: маленькая мазанка, побеленная на украинский лад. Высокий лозовый плетень, которым со всех сторон был огорожен тесный дворик, показался Шиковичу крепостной стеной, за которой кто-то как бы хотел укрыться от людей и мира. Где у соседей были огороды, здесь сразу за плетнем шелестела кукуруза. Шикович вспомнил слова Грака: «Я ей крылышки подрезал», — и подумал об обиде, которую, верно, затаила женщина на местную власть и — очень может быть — даже на эту кукурузу.
От калитки к хате шла узенькая, посыпанная желтым песком дорожка. Весь дворик был разбит на крошечные аккуратные грядки, засаженные овощами и цветами. Без сомнения, не ходила по этому двору ни корова, ни коза, даже следов кур не было видно, хотя небольшой хлевок, тоже обмазанный и побеленный, ютился в углу за хатой.
Шикович разглядел все это, пока, просунув руку в щель, искал задвижку, чтоб отворить калитку. Да так и не нашел.
И тут появилась сама хозяйка. Наклонившись, она вышла из двери, широкими шагами приблизилась к ограде, через плетень глянула, кто там, отворила калитку, но загородила путь своей крупной фигурой, окинула непрошеного гостя вопросительным взглядом: что ты за птица?
Шиковича поразил ее вид. Женщина была на добрую голову выше его и значительно старше, чем он думал, — совсем седая уже. По-мужски костлявая, слегка сгорбившаяся, но, видно, довольно сильная еще, она стояла с пучком сухой травы в руке, как часовой с ружьем. Смотрела так, что Шиковичу показалось: вот-вот хлестнет его этим веником по лицу. Он не выдержал ее взгляда и поспешил заговорить:
— Клавдия Сидоровна?
— Чего вам? — сурово спросила она.
— Я хотел узнать…
— О чем? Кто вы?
— Я сейчас объясню… Я из редакции. Опытный журналист, он почувствовал себя
непривычно неловко, знакомясь с новым человеком.
У старухи гневно блеснули глаза.
