– Да уж будет тебе, папа, – отвечала дочь, с печальной улыбкой пожимая его руку. – Вот так-то целыми часами и днями греемся на солнышке и дремлем под шум прибоя. И никаких картин ему больше уже не надо. Говорит, что новые впечатления его утомляют, – обратилась Анна Семеновна к Лаврову.
Лавров объяснил ей, зачем они приехали.
– Ну что ж… Отца и спрашивать нечего, – ответила Анна Семеновна. – Сами видите, в каком он состоянии. Делайте все, что необходимо, только осторожно. Варвара Львовна и Иван Константинович помогут вам, – и указала глазами на сиделку и санитара.
В кабинете Михеева не было лабораторных условий: стены и потолок не изолированы, и, кроме того, в комнате находилось несколько мозговых генераторов. Поэтому Лавров не решился принимать электроволны мозга Михеева на антенну, а захватил с собою для верности надевающийся на голову колпак.
Михеев поворчал немного и даже помотал головой, пока с его головы снимали шелковую шапочку и надевали колпак аппарата. Затем утих и задремал.
Так как необходимо было, чтобы мозг Михеева проявлял возможно большую деятельность, Лавров попросил санитара пустить на ученого струю свежего воздуха. Михеев поморщился и приоткрыл глаза. Лавров сейчас же начал громко рассказывать о последнем научном эксперименте ближайшего ученика и заместителя Михеева – академика Наумова и молодого ученого Малинина, продолжавших работы Михеева над получением внутриатомной энергии. Все свое остроумие, весь свой ораторский талант призвал Лавров на помощь, чтобы заинтересовать Михеева. И это как будто удалось. Лицо Михеева несколько ожило, он даже попытался задать какой-то вопрос. Он был похож на человека, отчаянно борющегося с сильной дремотой. Но… дремота одолела. Михеев закрыл глаза и пробормотал:
– Как неприятно подуло с моря холодным воздухом…
Лавров недовольно крякнул и буркнул, даже не понижая голоса:
– Больше из него, кажется, ничего не выжмешь.
Колпак сняли с головы Михеева, аппарат унесли.
Лавров, Сугубов и Нина распрощались с дочерью ученого – сам он продолжал дремать – и вышли.
* * *
В голубой эмалевой гостиной аппарат уже стоял на овальном столе. Лавров быстро подошел к столу:
– Интересно посмотреть цереброграмму Михеева!
Сугубов безнадежно махнул рукой:
– Да разве это мозг Михеева?! Это развалина великого здания. Какое печальное зрелище!
– Вы слишком мрачно настроены, Леонтий Самойлович, – возразил Лавров. – Не все же процессы необратимые…
– Так, по вашему мнению, и старческий маразм Михеева – процесс обратимый? – колко возразил Сугубов.
– Я совсем не утверждаю, что патологическая старость – процесс обратимый. Но мы можем…
– Поздно, поздно, Иван Александрович. Вы знаете, я больше на профилактику налегаю. Ортобиоз, правильный образ жизни должен обеспечить нам здоровую, бодрую, нормальную старость без ослабления памяти и…
– А разве Михеев вел неправильный образ жизни?! – воскликнул Лавров. – Не вы ли сами вырабатывали для него жизненный режим?..
Обычный спор между «друзьями-соперниками» зашел бы далеко, если бы внимание ученых не было отвлечено лентой, которую Нина тем временем извлекла из аппарата. На ленте видна была кривая работы мозга Михеева.
– Смотрите, смотрите! – уже совершенно дружеским тоном обратился Лавров к Сугубову. – Это что-то совершенно исключительное…
На ленте сначала шла тоненькая вибрирующая ниточка. Размах зигзагов, то есть амплитуда колебаний, «пульсация», был совершенно ничтожен, почти незаметен для глаза. Это характеризовало вялость мозговой работы Михеева… И вот эта тончайшая линия в нескольких местах вдруг как бы раздулась. Размах отдельных колебаний был так велик, что выходил за пределы ленты.
– Вот он, взлет гения!.. – тихо проговорил Лавров, почти подавленный грандиозностью явления. Нечто подобное, вероятно, испытывает сейсмолог, просматривая необычайную сейсмограмму. В зигзагах, ничего не говорящих непосвященному человеку, он отчетливо видит взрывы грандиозных сил природы.
– Вы помните тот момент, когда мне удалось оживить внимание Михеева? Вот оно, видите? А ведь мозг его и в этот момент работал не на полную мощность. Значит, сила мысли у Михеева не исчезла совершенно, а лишь ослабла и как бы дремлет… А вы говорите: «Необратимый процесс». Я решительно утверждаю, что если мозгу Михеева дать «костыли» – искусственное электропитание, – то на этих костылях он еще пошагает…
Сугубов задумался. Да, под пеплом старости еще тлеют угли былого огня. Кто знает, может быть, их действительно удастся раздуть в яркое пламя?
– Я первый поздравлю вас, если это вам удастся, – сказал, наконец, Сугубов. – Но ведь это было бы довольно рискованным экспериментом. Нужны предварительные опыты, но над кем? Над животными? Они не показательны. Над людьми? Недопустимы.
– Вы опоздали, Леонтий Самойлович! Я уже проделал ряд опытов над животными, и, представьте, довольно показательных… Проделал опыт и над человеком…
– Как?! Вы осмелились? – взволнованно воскликнул Сугубов. – И кто же тот несчастный, над которым вы…
– Я сам. Да, я сам этот счастливый человек! – торжествующе улыбнулся Лавров.
– Вы?
– Да, я. Теперь об этом можно говорить… Я думаю, что каждый из нас сделал бы то же самое.
– Да, но…
– Простите, Леонтий Самойлович: я наперед знаю все ваши «но», потому что они одновременно и мои «но». Я моложе Михеева – это раз. То, что перенес мой мозг, может не перенести мозг Михеева. Второе – качественные показатели мозга Михеева тоже совершенно иные, чем мои. Нынешний мозг Михеева стоит ниже качественного уровня моего мозга. Но в его гениальных взлетах… На низком теперешнем уровне работающий мозг Михеева излучает столь слабые электромагнитные колебания, что их едва воспринимает даже этот сверхчувствительный аппарат. Ну, а во время вспышек былого проблеска сознания этот необычный мозг вырабатывает электрическую мощность, превышающую чуть ли не в десятки раз мощность «мозговых генераторов» среднего человека. Мы должны дать мозгу Михеева эквивалент той электроэнергии, которая когда-то вырабатывалась этим необычным мозгом самостоятельно. Эквивалент же этот является даже не лошадиной, а слоновьей дозой по сравнению с электромощностью среднего человеческого мозга. Выдержат ли эту дозу изношенные мозговые клетки Михеева? А дать дозу меньшую – значит не поднять работу мозга Михеева до былой мощности.
– Что же вы предполагаете делать? – спросил Сугубов.
– Продолжать опыты.
– Над собой?
– Зачем над собой? Над собой продолжать опыты не имеет смысла. Новый эксперимент будет показателен лишь в том случае, если мы произведем его над таким же дряхлым стариком и с таким же старческим слабоумием, как у Михеева… Ежели этот мозг выдержит максимальную дозу электропитания, выдержит ее и мозг Михеева.
– Неужели же вы хотите?.. – в ужасе воскликнул Сугубов.
– Я ничего не хочу. Я только сказал, какой эксперимент мог бы быть вполне показательным, – быстро возразил Лавров. – Ничьей жизнью рисковать не собираюсь… Впрочем, при известной осторожности и последовательности риск может быть сведен до минимума. Можно подбирать для опыта стариков сначала бодрых, затем все более дряхлых и усиливать дозы электропитания их мозга с крайней осторожностью и самой пунктуальной последовательностью. В таком случае, я полагаю, никакого серьезного вреда здоровью испытуемых мы не причиним.
– Может быть, вы и правы, – не совсем твердо сказал Сугубов. – Во всяком случае, прошу вас: прежде чем мы произведем опыт над Михеевым, ознакомьте меня с результатами ваших предыдущих опытов.
– Контроль? Охотно принимаю! – воскликнул Лавров. – Будет исполнено. Вот вам в залог моя рука! – И он протянул Сугубову руку.
* * *
Размеренная жизнь ВИЭМ неожиданно резко нарушилась. Из клиники исчезли двое больных – Кудрявцев и Голубев. Весь институт был поднят на розыски стариков, и, наконец, их нашли в дальнем секторе Парка культуры и отдыха. Оба они в течение нескольких дней проявили одинаковую и непонятную возбудимость и странное для старческих организмов ослабление тормозных процессов.
Наблюдая больных, Нина следила и за Лавровым. Ей казалось, что ему известны причины отклонения больных от психической нормы, но он скрывает эти причины. «Неужели, – задавала она себе вопрос, – неужели Лавров вопреки своему слову начал тайно производить рискованные опыты?» Нина вспомнила классическое определение высшей нервной деятельности:
«Это – сила обоих основных нервных процессов: раздражения и торможения, затем – соотношение по силе их между собою – уравновешенность и, наконец, подвижность их. Эти пункты, с одной стороны, ложатся в основание типов высшей нервной деятельности, а эти типы играют большую роль в генезисе нервных и так называемых душевных заболеваний; с другой – представляют характерные изменения при патологическом состоянии этой деятельности».
