На переднем сиденье рядом с водителем сидел сухопарый немец с узким костлявым лицом. На коленях немца лежал светло-коричневый портфель. Немец повернул голову на длинной шее, взглянул на своих спутников, сидевших позади.
— Сейчас будет озеро, господин полковник, — произнес молодой капитан на заднем сиденье.
— То самое, где лежат русские? — спросил полковник. — Русские самоубийцы?
— Да, господин полковник, — вставил третий немец. — Русские не умеют воевать по правилам.
Немецкий полковник усмехнулся вполоборота:
— Они настоящие маньяки. Они задумали то, что еще никому не удавалось. Только наши тевтонские меченосцы были способны на такое. Помните Великого Альберта? Он приходил сюда, он умел драться на льду...
Машина вынеслась к повороту шоссе, выходившему на берег озера.
— Смотрите, — сказал молодой капитан. — Мне кажется, они лежат слишком близко от берега.
— Они же мертвые. Разве вы не видите? Они все замерзли. Ведь это безумство.
— И деревня совсем пуста, — сказал третий немец. — Только лошади стоят...
— Немецкие солдаты находятся на своих постах. Они выполняют приказ фюрера. — Полковник неожиданно увидел на шоссе две фигуры в грязных маскировочных халатах. Он вскинул голову, схватил портфель скрюченными пальцами. — Это провокация, капитан, что же вы сидите?..
Водитель не успел затормозить. Шмелев подождал, пока машина подойдет ближе, потом быстро вскинул автомат и пустил очередь по ветровому стеклу. Он вел стволом за движущейся машиной и видел, как гильзы вылетают вверх и вправо, а за вылетающими гильзами, за разбитым стеклом немцы нелепо взмахивают руками, словно о чем-то спорят друг с другом.
Машина круто вильнула, правое колесо провалилось в кювет и шумно лопнуло. Зад занесло. Разламываясь и треща, машина по инерции проскочила через кювет и застряла в нем задними колесами. Из дверцы, размахивая руками, выскочил молодой немец. Джабаров тут же уложил его, а потом дал еще две очереди в боковые стекла.
Первым из командиров рот подбежал Комягин, и они принялись вытаскивать убитых из машины. От мотора пыхало жаром, наверное, немцы ехали долго и издалека. В машине было четыре немца, один в форме полковника, видно, важная птица, если он ничего не знал о том, что тут происходит. В сухих скрюченных пальцах полковника был зажат портфель из светло-коричневой кожи. Шмелев с трудом выдернул портфель из рук немца. Бумаг в портфеле оказалось не много, Шмелев прочитал на верхней бумаге: «Geheime Kommandosache»[8] — и не стал читать дальше. Они обыскали карманы убитых, и Шмелев положил в портфель все, что показалось ему интересным. Джабаров вылез из машины и сказал:
— Чистота и порядок.
Шмелев застегнул портфель, передал Комягину.
— Большая шишка, — сказал Комягин.
На окраине Устрикова послышалась стрельба, взрывы гранат. Шмелев поднял голову, прислушиваясь, но стрельба утихла и больше не возобновлялась.
Джабаров вытащил из рукавицы часы с черным циферблатом, поднес к уху, слушая ход.
— Пятнадцатикаменочка, — сказал он, протягивая часы Шмелеву.
— Брось, — сказал Шмелев. Джабаров надел часы себе на руку. Комягин стоял и смотрел, как Джабаров надевает часы.
Вот что значит перерезать шоссе. Разбитая машина в кювете, четыре немца с выпотрошенными карманами в снегу, портфель с документами — это и означает перерезать шоссе. Теперь оно будет пустым, и ни одна машина не пройдет по нему — все равно что перерезать вену, и через несколько часов враг почувствует, что вена перерезана, и начнет задыхаться. Но чтобы он задохнулся совсем, шоссе должно оставаться у нас.
Подошли командиры батарей и доложили, что осталось всего четыре пушки. Потом пришел командир третьей роты лейтенант Ельников и стал выкладывать новости.
— Говорят, тут грузовик по шоссе проскочил. С шоколадом.
— Шоколада не было, — сказал Шмелев.
— А этих вы уложили? — Ельников пихнул ближнего немца ногой. — Неплохо сработано. Солдаты винный склад накрыли. Шуруют.
— Где? В какой роте?
— Если бы у меня! Во второй, говорят.
— Комягин!
— Я ничего не слышал, товарищ капитан. Я проверю. Лично.
— Шуровать не дам.
— Эх, завалиться бы теперь, — мечтательно сказал Ельников. — Перекур с дремотой. Два раза по двести и на боковую. Минут шестьсот.
— Отдыха не будет, — пообещал Шмелев.
Четко отбивая по асфальту шаг, подошел невысокий широкоплечий юноша. Каска прицеплена к поясу, он шагает, звякая ею. Остановился, отдал честь.
— Товарищ капитан, командир первого взвода младший лейтенант Яшкин явился по вашему вызову.
— Где Агафонов? — спросил Шмелев.
— Убило, товарищ капитан.
— Кто у вас стрелял?
— Немцев из блиндажа выкуривали, — ответил Яшкин. — Пять штук в блиндаже засело. И блиндаж очень крепкий.
— С рельсами? — быстро спросил Шмелев.
— Так точно, товарищ капитан. Три наката и рельсы. — Яшкин не мигая смотрел на Шмелева.
— Продолжайте.
— Так уже все, товарищ капитан. Выкурили. Всех пятерых. За нашего командира, за Витю Агафонова.
— За Агафонова пять немцев мало.
— Больше немцев не было.
— Немцы будут. Я вам обещаю, — сказал Шмелев и решил, что поставит Яшкина на самый опасный участок, и наперед пожалел его — потом жалеть будет некогда.
— Товарищи офицеры, слушайте приказ.
Все это время, начиная с того момента, когда он почувствовал под ногами землю, Шмелев думал о железной дороге. Она проходила в десяти километрах от берега, и, чтобы перерезать ее, надо было взять несколько деревень, прочесать большой лес, а потом удерживать все это в своих руках, когда немцы начнут контратаки. А сил для этого уже не было, слишком много мертвых осталось на льду.
Шмелев посмотрел на измученные, заросшие щетиной лица командиров рот и окончательно решил, что надо занимать круговую оборону. Зарыться в землю, запереть шоссе на выходах из Устрикова, заминировать подходы. Перерезать сейчас железную дорогу они не в состоянии.
— Каждая рота выделяет по одному взводу в мой резерв. — Шмелев повторил еще тверже: — Зарыться в землю. Теперь есть куда зарываться. Зарыться и стоять намертво. Вопросы?
Командиры рот и батарей по очереди взяли под козырек и сказали, что им все ясно.
— А как же железная дорога? — спросил лейтенант Ельников. — Оставим фрицам?
— Как ваша фамилия? — спросил Шмелев, вспомнив Дерябина. — Кажется, Ельников? Из первого батальона?
— Двадцать два года Ельников, — ответил тот. — Два года с Клюевым воевал.
— Вот что, лейтенант Ельников, — сказал Шмелев. — Обсуждать приказ будем потом. Сейчас не время объяснять причины и выводить следствие.
— Немцы бегут, а мы в землю зарываться. — Ельников стоял в расхлябанной позе, с усмешкой на тонких губах оглядывал офицеров.
— Через сорок минут я приду проверять систему обороны, — терпеливо сказал Шмелев. — Выполняйте.
— Ну тогда ясно. — Ельников повернулся и пошел, не отдав чести.
— Лейтенант Ельников, — негромко окликнул Шмелев, потеряв терпение.
— Что еще? — Ельников остановился, лениво повернул голову.
— Зайдите по пути в штаб и передайте Обушенко, что я снимаю вас с роты. Сдадите роту лейтенанту Войновскому.
Ельников вытянулся в струнку, лицо его расползлось, стало пунцовым.
— Как же так, товарищ капитан? — сбивчиво начал он. — Я же просто так спросил. Как же так?
— Идите. Я не привык повторять по два раза. Да и некогда к тому же.
Итак, с железной дорогой было покончено. Шмелев вспомнил о тех, кто остался на льду, и сразу почувствовал страшную усталость. Он перепрыгнул через кювет и схватил горсть снега.
Командиры батарей быстро шагали по шоссе. Они обошли Ельникова и свернули к церкви. Ельников постоял, потом побрел за ними. Комягин и Яшкин бежали вдоль домов в другую сторону.
Шмелев перебросил портфель в правую руку и зашагал к берегу. Джабаров за ним.
Они шли вдоль высокой железной ограды. За оградой было кладбище. Среди могил поднимались большие старые дубы с шершавой корой.
Белое поле просвечивало в конце проулка. Они прошли мимо сгоревшего сарая. У ворот валялась на боку красная облупившаяся молотилка, забитая снегом; напротив стояла черная длинноствольная пушка — «собака». Замок из пушки был вынут.
Озеро сразу раскрылось за сараем огромное, ледяное. Холодный ветер дул в лицо. Шмелев прыгал через окопы, мимо разрушенных блиндажей и ячеек, пока не вышел к первой линии.
Ледяное поле у берега было разбито, вода тускло блестела в воронках. Мертвые лежали на льду неровной прерывистой цепью, как оставили их живые. Мертвые сделали свое дело, и живые забыли о них. Никому не стало дела до мертвых, хотя на льду находилось немало народа: связисты сматывали провод, артиллеристы подкатывали к берегу пушки, обозники подтаскивали походные кухни.
