— Врут. Никакой он не помещик. Кто с бандами в 21-м воевал? Вы сдурели, чего ли?
Игонин отвел ее довод.
— У нас некоторые красные партизаны из партии повыходили и кулаками стали. Мало ли кто кем был, надо поглядеть, кто он есть на самом деле.
Анна совсем побелела.
— Головой ручаюсь за Ивана Федоровича.
Она стала кусать свои посиневшие губы.
Игонин постучал по столу трубкой.
— Голова тебе твоя еще пригодится, не торопись. Ячейка хотит узнаты баба ты, мужняя жена, или сознательный член партии? Подписывай на него заявление.
Улитин подал Бурнашевой исписанный лист бумаги. Она узнала руку Алехиной. В заявлении коммунисты из Белых Ключей просили областную контрольную комиссию начать следствие против Безуглого. Игонин сказал Анне:
— Мне, думаешь, легко было, когда Морев пришел с фуражкой? Я и так, и эдак прикидывал. Социальное происхождение, может, еще и не факт. Ну а кепку из песни не выкинешь. Одним словом, обязаны мы оследовать все дело.
Бурнашева положила бумагу на стол.
— Вы его спрашивали?
— Кого?
— Ивана Федоровича.
Улитин поддержал Анну:
— Товарищи, на самом деле, надо добавить к заявлению его показания. Нам с ним в прятки играть нечего. Поручим Игонину расспросить его начистоту.
Все согласились с Улитиным. Анна сморщилась от боли в животе, пошла к двери. Игонин закричал ей вслед:
— Смотри, ему пока не заикайся!
Анна с трудом влезла в ходок. Безуглого испугали ее ввалившиеся щеки и невеселые, чужие глаза. Он сначала объяснил все болезнью Никиты, потом увидел, что она и сама нездорова.
Анна разожгла самовар, умылась и легла на кровать. Безуглый устроился рядом на стуле. Она тихо сказала ему:
— Погубила я себя, Иван Федорович.
Он встрепенулся, схватил ее за руку.
— Неладно мне бабка выкидыш сделала.
— Почему ты не пошла к врачу?
Анна облизала синие сухие губы.
— Доктора отказали. У тебя, говорят, муж есть, и можешь ты воспитать дите.
— Совершенно верно. Я был бы только рад. Почему ты со мной не посоветовалась?
Анна протянула к нему руки, взяла его за голову.
— Боялась я, уедешь ты опять на семь лет, бросишь меня брюхатую…
Безуглый поцеловал ее холодный и влажный лоб.
— Дурочка ты моя маленькая.
Она прижала его голову к своей груди.
— Нехорошо про тебя в селе говорят.
— Знаю.
— Ты пил у Агапова?
— Здорово напился малиновой настойки.
— Фуражку спьяна бросил?
— Сам не разберу.
— Как так?
— В другой раз поговорим, все это дело выеденного яйца не стоит.
Анна приподнялась не подушке.
— Гляди мне в глаза.
Безуглый посмотрел, но взгляда не отвел.
— Баб у тебя много было, а жена одна. Не должен ты врать жене. Объясни мне всю свою родовую.
Безуглый встал и раздраженно ответил:
— Мать — прачка, отец — бурлак. Все остальное — сплетни.
Он вышел в сени, принес вскипевший самовар. Анна медленно поднялась с постели, села к столу.
— Тошнехонько мне. Оба мы с Никитой ровно под одну машину угодили.
Она застонала.
— Никита если жив останется, женись на Сухорословой. На городской женишься, мальчонке плохо будет.
У Безуглого стали медленно холодеть руки. Он отвернулся к окну.
— Не говори глупостей. Я тебя лечиться в Москву отправлю.
К окну подошел Игонин, приложил руку к козырьку фуражки.
— Можно к вам, Иван Федорович?
Безуглый почувствовал в голосе и в глазах у него неприятную сухость. Игонин присел на край стула, от чая отказался.
— Мне нужно задать вам несколько вопросов по поручению бюро ячейки.
— Вы хотите узнать о приключениях моей фуражки и о том, кто был мой отец?
Игонин не донес до рта руку с трубкой.
— Вам Анна Антоновна рассказала о собрании актива?
— Ничего она мне ни о каком собрании не рассказывала.
— Откуда вы тогда узнали, зачем я пришел?
— Неужели для этого надо быть ясновидцем? Все село обо мне болтает. Сейчас жена допрашивала. — Безуглый вскочил со стула. — Все чепуха, дорогой товарищ Игонин. Вы вправе, конечно, спросить у меня объяснения. Со своей стороны я написал в ГПУ об Агапове. Вам следует для прекращения всяких кривотолков возбудить в партийном порядке против меня дело. Завтра утром в письменной форме я дам ответы на все ваши вопросы.
Безуглый разговаривал с Игониным и не спускал с него глаз. Он точно искал в его наружности новые, враждебные себе, черты. Игонин сидел прежний — широкоскулый, с косо прорезанными глазами, с толстым носом, и непотухающий вулкан, любимая трубка дымилась в его руке. Безуглый видел, что он стал для Игонина другим человеком. Он вдруг почувствовал вокруг себя глухую пустоту. Можно, конечно, было протянуть руку и погладить по голове Анну. Она, наверное, даже улыбнулась бы ему. Сам он только никогда ей больше не поверит, что у нее в голове нет затаенного вопроса: «А кто тебя знает?..» Игонин держался совсем как следователь.
В тяжелые для партии дни Безуглый бормотал или напевал свою спасительную формулу — препятствия, преодоление, победа. Себя теперь утешить ей он не мог. Он знал, что его социальное происхождение не имело особенного значения. В партию иногда принимают и выходцев из других классов. Мог и Безуглый родиться в усадьбе помещика. Никогда его никто бы этим не попрекнул. Все разговоры, на первый взгляд пустячные, приобретали значимость оттого, что возникло подозрение в его честности. Он скрыл свое происхождение, обманул партию. Одна мать знала правду. Кто поверит ей после революции?
Сам по себе ничтожный случай с фуражкой тоже разрастался в событие, подобно снежному кому, пущенному с горы. Ни одной контрольной комиссии в мире Безуглый не смог бы толком объяснить, почему он оставил у Агапова свою кепку. Самым правдоподобным оказалось бы утверждение, что он был пьян. Безуглый не мог с этим согласиться, так как утром он встал совершенно трезвым. Вообще опьянение было незначительным и кратковременным. Он проспал на крыльце у кулака два-три часа, вот и все.
Анна зажгла лампу.
Из окна тянуло свежей сыростью и запахом пихты с горьковатым привкусом дыма. Дым шел от костров, разложенных во дворах во время варки ужина. Село затихало. Вода реки с шумом вертела ворчащие каменные колеса вечной мельницы. На высоких полях, в спеющем хлебе, перепела отбивали звонкие секунды, коростели каждую минуту передергивали хриплую цепочку неостанавливающихся часов.
Часы эти Безуглый слушал и раньше. Он никогда не думал всерьез, что они отсчитывают и его сроки. Сейчас он с радостью ощутил неотвратимую мощь времени. Мысль о смерти впервые возникла в его сознании. Она была горька и сладостна.
Анна, кажется, тянет последние дни. Никита может отправиться за ней. Он жил без них, почему теперь… Тогда у него было дело, за которое он боролся всю жизнь… Не будут его исключать из партии… Ну да, останутся только омерзительные шепотки: «А кто его знает…»
Безуглый выглянул в окно. Луну закрыла лохматая черная туча. Она вздыбилась над горами, словно гривастое, безглазое чудище в стоптанных катанках. На село от него легла широкая и длинная тень. Коммунист пристально посмотрел на Анну и на Игонина. Ему показалось, что и у них потемнели лица.
В узком квадрате окна тихо появилась голова старшего сына Ефросиньи Пантюхиной — комсомольца Павла. Комсомолец глядел на задумавшегося Безуглого.
— Уполномоченный, заснул?
Безуглый чуть вздрогнул. Павел пожал ему руку.
— Выдь на улку. Дело есть к тебе.
Они вышли все втроем. Комсомолец сказал:
— Слышите?
Сквозь размеренный шум реки прорывались тихие, скребущие звуки лопат, визг свиней и мык коров.
— Хлеб, гады, прячут. Скот уничтожают.
Анна прислушалась и сказала:
— Мелентий Аликандрович старается.
Павел возразил:
— Один рази он?
Игонин зашептал Безуглому:
— Ровно германец на фронте окопы роет, скотину у поляка шевелит.
В селе сильно пахло палениной.
Безуглый, как командир в строю, приказал:
— Товарищ Игонин, соберите всех надежных коммунистов и комсомольцев.
Игонин успел сделать только один шаг. В рыхлую тишину ночи гулко рухнул выстрел, загрохотал по улицам села. Около сельсовета кричал дежурный исполнитель:
— Убег! Держитя!
За околицей рассыпалась бешеная дробь копыт.
Второй выстрел был тише. Коммунисты услышали звон железа и взвизг рикошетирующей пули. Игонин крикнул:
— По стремю угодил… созвенело… может, коня охватил по брюху!
Андрон не чувствовал, что пуля оторвала у него мизинец на левой ноге. Он стегал на обе стороны длинным поводом и бил ногами своего гнедого мерина.
