— Мы потому встретились, — сказал Костя, — что я очень часто вас вспоминал.
В этот момент в дверях, ведущих из мужского зала в подсобное помещение, появилась Данута с плачущим Павлушкой на руках.
— А это мой сыночек, — сказала Незабудка. — Он сейчас обедать будет. Время кормить его...
Незабудка не помнила — сказала она тогда летчику-погорельцу о своем замужестве или не сказала? Но о сыне заговорила без тени смущения, даже со сдержанной гордостью. И в самом деле, разве может ребенок, при каких бы юридических обстоятельствах ни явился он на свет белый, хоть в чем-то уронить достоинство матери?
— А я и не знал, поздравляю, — смутился Костя. — От всего личного состава эскадрильи, как сказал бы «огородник» Никита.
Незабудка перепоручила капитана Вере с просьбой побрить его очень осторожно и скрылась за дверью подсобки.
— Я не хотел бы с вами так расстаться, — сказал свежевыбритый Костя, дождавшись Незабудку. — Часто о вас думал. А благодарность моя так велика, что...
Она перебила его обещанием взять на полное парикмахерское довольствие, пока он дислоцируется в городе.
— Всего на две недели, — с сожалением сказал Костя.
Скоро они расстанутся. Эскадрилью комплектуют истребителями последней модели и отправляют на Дальний Восток.
Разговаривая столь откровенно, он подчеркивал, что, хотя Незабудка и демобилизовалась, для него она по-прежнему старший сержант.
Незабудка позвала его вместе с «огородником» в гости на субботний вечер и дала адрес.
Она решила пригласить и Веру. Но та прийти отказалась — по субботам танцы, ее будет ждать лейтенант. Незабудка заверила ее, что лейтенант в субботу занят, она это точно знает. И только тогда расстроенная Вера поблагодарила за приглашение и обещала прийти.
Личный состав эскадрильи в лице капитана и лейтенанта заставил себя ждать. Гости не сразу нашли улицу и дом, сбились на форштадте с курса. Костя признался, что на земле ориентируется хуже, чем в воздухе.
Трудно описать удивление, с каким встретились «огородник» Никита и Вера.
— Но все проходит, подругу друг находит, — пропела Незабудка Вере и Никите, которые долго удивлялись своей встрече — она безмолвно, а он шумно.
Никита притащил объемистый сверток. Одеяло, что ли? Оказалось, немецкий парашют.
— Хочешь — сшей себе шелковое платье. Или порежь на пеленки...
А капитан приволок пакет с продуктами — сахарный песок, сгущенное молоко, банка с обязательной свиной тушенкой под названием «второй фронт», кулечек риса, пакет с яичным порошком, что-то из сушеных фруктов. Даже бутылка со спиртом оказалась в пакете.
— Одного тольки птушаччаго молока хиба нет, — сказала Данута, принимая продуктовый дар летчиков.
— Если память не изменяет, летный паек номер пять? — глухо засмеялась Незабудка с набитым ртом. — Давненько мы с Данутой и Павлушей так не отоваривались.
Никита умилился при виде малыша, несколько раз подходил к люльке, тряс погремушкой и все недоумевал — когда это мамаша успела так быстро обогатиться потомством, да еще таким черноглазым? А уши-то розовые и совсем прозрачные!
— Весь в отца, — сказала Незабудка с улыбкой.
Она вглядывалась в лицо Павлушки, пытаясь отыскать какие-то черты Павла, уловить сходство. Он чему-то улыбнулся — прислушался к погремушке или к шумному застолью?
Костя предложил выпить за благополучие отца семейства, сержанта Павла Тальянова.
— Он теперь старшина, — поправила Незабудка, настраивая гитару.
— Мы тоже в сапог не сморкаемся, — кивнул Никита в сторону капитана.
Не обошлось без душещипательной песни летчиков.
Машина в штопоре вертится,
Ревет, летит земле на грудь.
Не плачь, родная, успокойся,
Меня навеки позабудь.
И вынут нас из-под кабины,
Поднявши на руки каркас,
Взовьются в небо «ястребочки»,
В последний путь проводят нас.
И понесутся телеграммы
Родных и близких известить,
Что сын ваш больше не вернется,
В дом не приедет погостить...
Заплачет горько мать седая,
Слезу с усов смахнет отец,
И лишь невеста не узнает,
Каков был летчика конец.
И будет карточка валяться
За грудой пожелтевших книг —
В знакомой форме, при погонах,
Невесте дела нет до них...
— Если бы тогда опоздали на пожар, — невесело усмехнулся Костя, — пришлось бы писарю и моих родных и близких известить...
— Надеюсь, у вашей невесты не такая короткая память?
— Наш капитан со своей невестой еще не познакомился, — внес поправку Никита.
Незабудка посмотрела на Костю и поняла, что шутка ее была неуместной. Она резким движением отложила гитару, будто не она была виновата сейчас, а инструмент. Плохо настроила — вот и фальшивит...
Незабудка пошла провожать гостей.
Тополиный пух уже отлетал свое, собравшись белыми невесомыми наметами у края тротуаров, и теперь с неистовой силой цвела липа, подтверждая древнее право белорусского июля называться «лiпень».
Сколько обугленных, разрушенных домов в центре города! И в близком соседстве с ними зеленеют тополя, каштаны, липы.
Незабудка задумалась и неожиданно сказала:
— Как пахнет медом! Вам не кажется, что деревья скрашивают развалины?
— А по-моему, эти красивые липы в цвету делают городской пейзаж еще более мрачным...
Никита шел впереди с Верой под ручку и любезничал.
Костя намеренно отстал. Все пытался начать разговор, но не хватало решимости. Наконец отважился и вручил записку, заранее приготовленную.
— Тут адрес родителей. Мы ведь земляки. Только вы с Вишеры, а я с Южного Урала. Возможно, через неделю меня мимо дома провезут. Если наш эшелон направят на Златоуст — Челябинск... Хорошо, если моя помощь вам не понадобится. Но если случится вдруг... Если нужно будет выручить... Я родителям про вас и мальчика написал.
Она не перебивала сбивчивого признания, только вглядывалась при свете звезд в его рябоватое лицо.
«Такой смелый, а боишься сказать правду. Твердишь о своей благодарности для того, чтобы скрыть другое, более сильное чувство. Только от меня скрываешь или от себя тоже?»
— За адрес спасибо. — Она спрятала в карман записку, в порыве признательности обвила его шею руками и поцеловала в губы.
Нет, он не обрадовался прощальному поцелую, наоборот, помрачнел и, не поднимая головы, не оборачиваясь, прибавил шагу, догоняя Никиту с Верой.
Незабудка смотрела вслед с чувством неловкости и мимолетного стыда.
«Павел бы меня не похвалил... Как это в романсе поется? Ты узнал эту ласку прощанья, ты опять одинок... Захотела утешить из жалости. Это при ранении помогает обезболивание. А безвзаимную любовь нежностями не лечат...»
Медленно повернула она к дому, нащупывая в кармане листок с адресом Феоктистовых.
Она твердо знала, что никогда не напишет ни Косте, ни его родителям, как бы ей туго ни пришлось. Кто он для нее, этот милый парень, — запасной жених?..
«30 мая 1945 года.
Родная Галя, добрый день и час! Имею личное время после строевых занятий и пишу, пока старший лейтенант снова не скомандует «Становись!». Вот не думали, что после войны будем жить по команде «Смирно!». Идут строевые занятия — на первый, второй рассчитайсь! А плац у нас наподобие пляжа, рядом с дюнами, ноги тонут в песке. Начальство так перед боем не волновалось, как сейчас, когда готовимся к параду в честь Победы. И наши вояки, конечно, беспокоятся — возьмут на парад или не возьмут? Иные столько по-пластунски проползали, что маршировать разучились. А слухи-то, слухи! Сказывают, будто от Кремля и до Белорусского вокзала расстелят ковры для пехоты. Прошел слух, на парад отправят тех, у кого внешность соответствует празднику, не меньше трех орденов в наличии, а ростом не ниже 172 сантиметров. По наружности, а тем более по сантиметрам нашего Коротеева забраковали, хотя он и становился в строю на цыпочки. И так он близко к сердцу принял свою отставку, так разобиделся, что с горя напился и попал на гауптвахту. Первый штрафник в полку после победы! С демобилизацией у нас не торопятся. Но девчата медицинской службы, телефонистки и зенитчицы, а также два старших возраста, 1904 и 1905 годов рождения, собираются домой.
Перед отъездом каждый по очереди выходит из строя, опускается на колено и целует полковое знамя, шелк в слезах. Девчата вечерами собираются и поют песни, все больше фронтовые. Домашние песни, вроде «Распрягайте, хлопцы, коней» или «Прощай, любимый город», они и в мирной жизни споют, когда уже позабудут, какая у кого группа крови, кто сосед слева, кто сосед справа. А вот фронтовых песен им вместе уже никогда не спеть, и они это понимают... Жаль, мой возраст не поспел для гражданской жизни. Не скучает ли маленький Павлушка по отцу? А я, признаюсь, просто извелся от тоски по своему семейству. Я, кажется, уже признавался тебе в этом? Но все равно надеюсь, тебе приятно это прочесть еще раз.
