— Говорят, ты, слава богу, образумился. Уезжать собрался?
— Собираюсь, да.
— Што, лошади не найдешь?
— Хотя бы так.
Лобачев потер переносицу, из-под руки мельком оглянулся на Трофима, который чему-то улыбался, потом, хлопнув ладонь о ладонь, предложил:
— А хошь, я тебя сам отвезу, а?.. Хошь парой? А телега у меня на железном ходу, на рессорах. Бубенчики подвяжу. Кричать буду: «Алексей в город едет! Отойди, не мешай!» Ну, готово дело? Завтра утром чуть свет… ну?
Алексей тихо заметил:
— Как тебе захотелось отвезти-то меня.
— А чего канителиться? Чего, говорю, канителиться тебе тут?
— Подожди немного, Семен Максимыч. Вот отрежу артели все бывшие ваши отруба, поповскую землю да фондовскую, тогда и отвезешь. А сейчас еще рано. Поживу.
— И живи… Ну, живи… Мути людей… мути!..
Отойдя к дороге и услышав вслед смех Алексея, прокричал:
— Землю отбить ты, Алеша, того… умом не вышел!
Алексей тоже поднялся и пошел на огород в штаб-погребицу. Возле нее прислоненные стояли снопы душистой поскони для просушки, сухие снопы лежали на скошенном жнивье костра [2]. По коноплям и огородам из края в край шумно носились жуки, неумолчно стрекотали кузнечики.
Лежал долго, но спать не хотелось. Сильно ломило поясницу. Будто по ней или телегой проехало, или он поднял непомерно тяжелую кладь. Тревожила и пугала его далеко где-то воющая собака, раздражал неумолчный плач ребенка у соседа, и страшной казалась эта упирающаяся в тучу колокольня.
«Пойти разве? Что со мной, лихорадка?»
Вышел на дорогу и направился вдоль улицы. На него, не отходя от своих изб, лениво брехали собаки, а навстречу, непрерывно стуча колотушкой, шел ночной сторож. Заметив Алексея, остановился.
— Кто?
— Свой.
Подошел ближе, пошарил в карманах и сокрушенно вздохнул:
— Курить хоцца, а курить нету.
— Хошь папироску?
Подумал и решительно махнул рукой:
— Давай. Все равно сойдет.
Алексей дал папироску, зажег спичку и осветил рябоватое молодое лицо сторожа. Тот жадно вдохнул дым, долго держал его в себе, потом, улыбаясь и тонкой струйкой цедя дым, определил:
— Папироска — это вроде легкого вина. Дорого, а толку мало. Махорка — это самогонка. Дешево, а берет сердито… Что спать-то не ложишься?
— Не спится.
— В городу избалован. Небось там ночью не спят, а день весь дрыхнут.
— Да, да, — усмехнулся Алексей.
— А у нас солнце на бок — мы на бок.
И неожиданно так дробно застучал, что Алексей вздрогнул, а соседские собаки тревожно завыли.
С крыльца одной избы, к которой подходил теперь Алексей, в белом подрубашечнике и черной юбке сошла женщина. Она торопливо направилась в мазанку. Алексей прибавил шагу и, не зная зачем, громко кашлянул. Женщина остановилась. Алексей тоже остановился. Так они постояли некоторое время молча. И вот Алексей заметил, что женщина шагнула к дороге и пристально, не сводя глаз, всматривалась. Затем торопливо, совсем забыв, в каком она виде, шагнула за мазанку и удивленно окликнула:
— Алеша!
Крадучись, тихо подошел Алексеи, оглянулся, не видит ли кто его, еле слышно отозвался:
— Я!
Дарья совсем вышла на дорогу, насмешливо спросила:
— Ты что же ходишь, как лунатик? Да и ночь-то без луны. Аль чего ищешь?
— Тебя, — не задумываясь, ответил Алексей.
Только тут спохватилась и стыдливо замялась:
— Эх, какая я…
Хотела бежать, но Алексей поймал ее за руку.
— А ну тебя, что ты! — рванулась Дарья.
Отбежала от Алексея, постояла, потом спокойно произнесла:
— Ты чуток погодь. Я оденусь…
Алексей оглянулся на избы. Показалось ему, что у всех вдруг зажглись огни, все открыли окна, высунулись и, показывая на Алексея, смеются. Закурил папиросу, но тут же смял ее в пальцах, не чувствуя ожога.
Вышла Дарья с другой стороны мазанки. Поправляя на ходу кофту, она оглянулась на свою избу и, как бы оправдываясь проговорила:
— Я ведь спать шла.
— Ничего, — ответил ей Алексей.
— В сенях я легла, да мухи не дают.
— Ничего, — повторил еще и взял ее ладонь в свою руку.
— Мы куда? — спросила Дарья, когда уже подошли к церкви.
— Так… пройдемся, — неопределенно ответил Алексей.
На голове ее кружалом повязан платок. Чуть виднелись концы узла. Вся ее статная фигура с упругими, крепкими мускулами все больше раздражала Алексея, заставляя учащенно биться сердце. Он шел и не отдавал отчета, что отвечает и что ему говорит Дарья. Да и она, сначала рассказывавшая, как работали в поле, кто с кем косил, тоже, видя Алексея в таком состоянии, умолкла. Зябкая дрожь его передалась и ей, по она следила за каждым его движением, и когда тот свернул в переулок, круто остановилась.
— Куда?
— Пойдем! — настойчиво проговорил Алексей.
— Я… не пойду. Домой надо.
— Домой? Ты не пойдешь домой.
Тогда вырвала руку, оттолкнула его. Погрозилась пальцем и прошептала:
— Это ты брось…
Стояли друг от друга поодаль. Алексею хотелось крикнуть так громко, чтобы слышали все, но о чем крикнуть, не знал. Повернулся и, не оглядываясь, пошел один. Дарья видела удаляющуюся спину Алексея, равномерную раскачку плеч, и ей стало тоскливо, захотелось вернуть его, походить с ним еще, поговорить, но… боялась этой дрожи, этого страшного трепета жарких рук. И к ужасу заметила, что у самой — от испугу, что ли, — дрожат ноги и необыкновенная тяжесть во всем теле.
— Алеша!
— Ну!
— Ты… уходишь?
— Да! — резко отозвался он.
— Иди, иди… Не спотыкнись.
И обидчиво рассмеялась.
— Хорош! Я прогуляться с ним пошла, а он меня в переулке волкам на съедение оставил.
Помолчав, как-то по-особенному, таинственно окликнула:
— Подь-ка…
Алексей вернулся, взял ее за руку, и она пошла туда, куда ее повел.
… Утром встал поздно. Слегка кружилась голова, тонко ощущался острый и чужой запах пота. На белой наволочке подушки, изогнувшись, лежал тонкий черный волос.
В дверь просунулось лицо Петьки. Он долго смотрел на Алексея, потом пытливо спросил:
— Ты ничего не знаешь?
— Нет, — испугался Алексей.
— Эх, соня!
— А что?
— Землемеры приехали!
… Артельщики сортировали рожь на семена. Крупное, отборное зерно тяжело ложилось на торпище. Егор проверял сошники у сеялок, регулировал выбросную шестеренку. Кривой Сема брал отсортированную рожь на ладонь, встряхивал и тяжело вздыхал.
— Ты что? — спросил Ефимка, вертя сортировку.
— Жалко. Само чолышко [3] и на семена.
— А по-твоему охвостьем [4] засеять? Засеешь хорошим, и получишь хорошее. Погляди, сколько вниз дохлого зерна отошло.
Дробно стучал «триумф», вскидывал непокорными космами Ефимка, засыпал рожь кривой Сема.
… А вдоль гумен, окруженные толпой ребятишек, ходили землеустроители. Впереди, на далеком расстоянии, виднелся мужик, державший высокий шест с белым, трепыхающимся флажком. На него направлял трубу теодолита молодой парень в комсомольском костюме и то махал, чтобы мужик двинулся вправо, то показывал рукой влево.
— Лента, пошел! — кричал ом двум мужикам, тащившим за собой десятиметровую металлическую ленту.
— Сколько у тебя? — обращался к мужику, собиравшему колышки.
— Девять, Иван Семеныч.
— Девяносто.
Старший производитель работ, а с ним Лобачев, Митенька и другие мужики шли сзади. Митенька оживленно что-то рассказывал и то и дело подбегал к землеустроителю-комсомольцу, пробовал заглянуть в его записную тетрадь, пялился на мужика с флажком и, наконец, попросил:
— Дай-ка мне поглядеть в трубу.
— Пожалуйста, смотрите!
Митенька сожмурил левый глаз, прицелился, долго смотрел и расхохотался.
— Ты что? — спросили его подошедшие мужики.
— Он там с вешкой-то вверх ногами стоит.
— Только это и увидел?
— Больше ничего, — ухмыльнулся Митенька.
Артель уполномоченными к землеустроителям назначила Алексея с Петькой, но они, узнав, что работа пока шла подготовительная, не ходили с ними. Только когда землеустроители произвели обмеры и подсчитали все количество надельной и усадебной земли, установили разверсточную единицу, возле дома Лобачева было созвано общее собрание.
На крыльцо, тяжело отдуваясь после сытного у Лобачева обеда, вышел производитель работ Грачев Александр Иванович, старый землемер, отрезавший когда-то леонидовским мужикам отруба. Он отерся большим, с цветными каемками, платком и окинул собрание ленивым взглядом.
— Граждане, — чуть поморщившись, начал он, — с завтрашнего дня мы начинаем производить отрезку земли. По утвержденному узу плану в вашем селе, согласно заявлениям, надлежит вырезать два участка земли. Эти заявления таковы: первое, товарищество по совместной обработке — «Пример»; второе — артель под названием «Левин Дол». Как товарищество, так и артель претендуют на один и тот же участок. Кроме того, товарищество и артель подали заявку в губзу прирезать им госфондовскую землю. По земельному кодексу, каждая группа имеет право выбрать любой способ землепользования. Зачем мы вас созвали? От вас нужно сейчас? Нет ли каких-либо возражений, жалоб? Ваше мнение, чью из двух претензий желательно удовлетворить и кому целесообразнее прирезать госфондовскую землю.
