Наступило время, когда ей во что бы то ни стало нужно было поговорить с ним — такая неуемная радость внезапно ворвалась в ее жизнь, что уже нельзя было раздумывать о том, пропустить или не пропустить лекцию.
Варя так разлетелась, когда ее пригласили в кабину для разговора с Белопольем, что чуть не сбила кого-то с ног.
— Я готова бросить все и ехать сейчас же, — крикнула она в трубку, как только услышала голос Алексея...
Не словами, а взглядом хотелось ей выразить то, что она сердцем почувствовала в эти дни: о своем праве на жизнь заявило новое существо...
— Алеша! У нас с тобой большая радость!
С переговорного пункта Варя вышла взволнованная. Понял ли Алексей, почему она звонила?.. Воображение перенесло ее в донецкую степь, на холм, где раскинулось Белополье. Припомнилось, как грустно шумели деревья на станции, когда она уезжала в Москву. В эти минуты ей хотелось молча, как тогда, при расставании, смотреть на Алексея, чувствовать его близость.
Варя доехала на автобусе до общежития. Медленно пошла по гулким каменным плитам тротуара.
На окружной дороге гудел тепловоз:«В пу-уть!»
Звал с собой.
Потянулись над Белопольем в отлет птицы. То обозначались в сиреневой прозрачной вышине треугольники журавлей, то вдруг взметывались густые дымчатые стаи куропаток, то круглые тучки уток, откормившихся за лето на хлебах и рыбной мелочи.
Ночью кружили над поселком отставшие от стаи странники, будили степную тишину, не давали покоя охотничьим душам. Давно уже минуло начало отстрела дичи, а все еще не могли никак собрать компанию глубокинские любители охоты.
Ходили в степь поодиночке. Поодиночке да вблизи от дома — не охота. Настоящий охотничий азарт овладевает, когда с дружной компанией заберешься куда-нибудь в болотную глушь, отмеряешь десятки километров, изведаешь томление выжидания, стоя среди камышей по колено в воде... А потом где-нибудь в суходоле разведешь костер, заваришь крутой кулеш, испечешь в золе картофель, опалишь янтарную от жира куропатку...
Давно уже сшила Ганна Федоровна Миколе Петровичу охотничий халат, давно были набиты патроны, проверена на бой «тулка», а случая выехать на охоту все не выпадало.
— Дудаки уже пошли, — переживал Микола Петрович, — дождемся, когда вся птица за море помандрует. А дни какие! Выйду из хаты, посмотрю на небо — и лечу с птицами до самого моря...
Наконец условились в субботу выехать на приморский заповедный участок целинной степи, открыть сезон.
Компания собралась небольшая — Звенигора, Бутов, Шаруда, Коля Бутукин, Алексей.
Выехали в три часа дня на «Победе» Бутова, Ларион Кузьмич вел машину осторожно. Коля предложил начальнику участка сменить его за рулем, но Бутов не доверял никому руля.
— Вам, молодым, поручать нельзя. Как за руль, так на полный газ. Кровь еще не отбушевала. Ездить нужно с умом, без лихачества. Того и гляди в кювете окажешься...
Только выехали за Белополье, в степь, и началось колдовство.
Дышали ли вы когда-нибудь осенним воздухом донецкой степи? Вобрал он в себя все ароматы увядающих цветов и трав, молочные запахи стад, бредущих по стерне, полынную горечь и дикую пряность чебреца...
А сколько радости глазам! Разложило лето на холмистых перекатах пышные одежды из травяного бархата, да так и оставило в степи, уходя от осенней стужи за море... И лениво теребит их уставший за лето азовский суховей. Пробежит он волной по гречихе, качнет тяжелые метелки проса, поиграет алыми, точеными серьгами боярышника и утихомирится в какой-то безымянной балочке под густыми лопастыми листьями копытня, под кустами чилизника.
Едешь час, другой, третий, а все нет конца-краю степи.
Уже скрылись за холмами Миусского отрога трубы, эстакады, терриконники, уже не видно ни одной тучки дыма в небе... Вдруг зазолотилось средь серых чебрецов целое поле донника. Потом зарябило в глазах от сверкающей россыпи каких-то маленьких цветов, а еще дальше — заполыхали в овраге чертополохи...
Дивны краски осенней степи! Ясное, спокойное над нею небо, уже утратившее свою летнюю голубизну, но еще ласковое, веселое. Будто для того, чтобы познал человек, как недосягаемо высок купол небосвода, взлетел канюка — степной орел — к зениту и кажется еле приметной точкой...
Погруженный в раздумья, Алексей молчал всю дорогу. Сегодня, как никогда раньше, ощущал он полноту жизни, ее мудрость. То, что было сказано несколько часов назад Варей, разбудило в душе Алексея еще не изведанное им волнующее чувство... Перед глазами, будто на какой-то прозрачной ткани возникал образ Вари и сквозь него виделось это яркое степное раздолье...
Смеркалось, когда Бутов завел машину в крутую балку, к которой шла от большака полевая тропа.
— Вот и Чабаний гай,— сказал Ларион Кузьмич.
Чабаний гай, небольшой хутор на дне балочки, пропахшей овечьим молоком и пересохшим сеном, казался вымершим. Ларион Кузьмич подвел машину к дому старшего чабана, разыскал хозяина на леваде.
Алексей ожидал увидеть живописного старика с запорожскими усами, с просмоленным ветрами лицом, в свитке, чоботах, а чабан оказался его ровесником. Сухой, ловкий, он был похож на физкультурного тренера.
Накрыли стол в саду под вишнями, ели густой наваристый суп из баранины, заправленный чебрецом, пили бузу — хмельной, щекочущий ноздри напиток из проса. Хозяин дома рассказывал, как он всю зиму провел с чабанами в поле, приучая овец к зимнему отгонному выпасу. Потом отправились на сенник.
Алексей не смог заснуть и вышел из сенника в степь. Дул влажный, холодный ветер. В глубокой стылой синеве звезды казались стайками разлетевшихся в поисках ночлега птиц...
«Возьму отпуск, поеду, увезу ее с курсов, — размышлял Алексей. — «Что такое, милый, счастье двух?» — кружились в памяти чьи-то строки. — «Что такое, милый, счастье двух?» Алексей подумал: где они с Варей будут жить? И решил: конечно, в Донбассе! Вероятнее всего — на «Глубокой», здесь, где, как говорит Звенигора, «женили» его машину...
Он знал теперь твердо, что все пройденное — лишь начало пути. Нельзя было успокоиться на том, что хорошо работает «Скол». Предстояло механизировать и автоматизировать труд на всех этапах добычи угля — от проходки горных выработок до железнодорожных путей. Как всякий знающий горное дело человек, Алексей понимал, что там, где работают автоматы, не должно быть ручного труда. И весь досуг его уходил на вычерчивание эскизов шахт сплошной автоматизации. Он не увлекался, он видел, сколько рвов и ущелий на пути. Но надо же звать, торопить желанное завтра...
Лай собак вывел Алексея из раздумья. Неподалеку от шляха, серея, лежала отара овец, у потухавшего костра дремали чабаны. Алексей не стал их беспокоить. Он вернулся в сенник и вскоре уснул.
Поднялись до зари. Было холодно. Утренние звезды быстро мутнели. Дул низовой соленый и влажный ветер.
Они шли молча по мокрой траве — такой густой, что в ней путались ноги. За перекатами простиралась ровная степь с крутыми курганами, поросшими высоким чертополохом и дерезой. Где-то на курганах ночевали дудаки. Вдали вскрикивали во сне стрепеты.
«Проспали, — с досадой думал каждый из охотников, — уже снялись дудаки».
— Вон, вон они! — вдруг обрадованно зашептал Микола Петрович.
— Где? — Звенигора вскинул ружье.
У Миколы Петровича, несмотря на то что он провел век в шахте, глаза оказались зоркими, как у ястреба. Он стоял и считал: один, другой, третий...
— Семнадцать штук — целое стадо!
На взлобье кургана среди стаи ходил важный хохлатый дудак и настороженно поглядывал по сторонам.
По знаку Шаруды все легли на траву. Коля Бутукин проворно пополз вперед. Через несколько минут он был уже за курганом и, неожиданно встав во весь рост, каким-то половецким, всполошным криком поднял стаю.
— Эгей, эй-эй-эгей! — кричал Коля. Дудаки переполошились, стремительно взлетели прямо на охотников.
Они резко взмахивали крыльями, вытянув вперед пепельные головы с толстыми изогнутыми клювами.
Алексей взметнул двустволку, прицелился в вожака и выстрелил дуплетом. Тяжелая птица, судорожно хлопая одним крылом, силилась подняться выше, но ветер тащил ее в другую сторону, прямо на охотников. Вот крылья дудака прошумели над головой Алексея. Снова раздался дуплет — это Микола Петрович выстрелил в подраненную птицу.
Вожак упал почти у ног Алексея…
Охотникам удалось подстрелить еще тройку дудаков из этой стаи. А Коля Бутукин тем временем набрал кучу хвороста, поставил таган, сбегал куда-то с котелком за водой...
Вспыхнул костер, дружно затрещали стебли татарника, чернобыла.
Не прошло и четверти часа, как забурлил в котелке суп-полевичок.
В ожидании завтрака Алексей лежал на сухой траве лицом к небу, по которому лениво брела на восток отара курчавых облаков. Солнце припекало по-летнему. В татарнике, у подножия кургана, сражались осы и шмели. Откуда-то летела серебристая паутина.
