— Господи… откуда вы? — Смутилась еще больше, заливаясь румянцем. — А я как чуяла…
— Да ты-то сама как здесь оказалась? — спросил Огородников, скосив глаза на стоящего чуть в стороне парня. Варя перехватила этот взгляд, догадываясь, о чем подумал Степан, и улыбнулась:
— Это мой сродный брат.
Парень, поправив картуз, вернулся и подал руку:
— Тихон Мурзин. Слесарь механических мастерских…
— А я Огородников.
— Огородников? — с неподдельным интересом смотрел на него парень. — Тот самый Огородников, который дал перцу каракорумцам?
— Смотри-ка! — усмехнулся Степан. — А я и не знал, что слава об нас идет по всему свету.
— То-то, что идет! — сказал Тихон. — Ну, а теперь куда? На чехословаков? Надо б и этих как следует проучить.
— Надо бы, — сдержанно согласился Огородников. Однако шапкозакидательский тон Тихона Мурзина ему не понравился, и он прибавил: — Силу сломить — сила нужна. Вот если рабочий класс Бийска поддержит, не останется в стороне…
— Рабочий класс никогда не стоял в стороне, — обиженно ответил Тихон. — Так что будь спокоен, товарищ Огородников, не подведем. Ладно, — резко повернулся и глянул с прищуром на Варю. — Дом-то сама найдешь? Бывайте пока, — кивнул. И быстро зашагал вниз по переулку, плисовые шаровары слегка пузырились и поблескивали на солнце…
— Лихой у тебя брат, — улыбнулся Огородников и внимательно посмотрел на Варю. — Ну вот и встретились опять. Одного не пойму: как ты в городе оказалась?
— Приехала в гости.
Огородников взял ее руку, осторожно, потом покрепче сжал горячую и враз повлажневшую ладонь.
— А мы в Шубинке ночевали позавчера, — тихо сказал. — Вечером зашел к вам, а Корней Парамоныч сказал, что ты к деду на заимку уехала.
— Так я и была на заимке, — подтвердила Варя, быстро и вопросительно глянув на Степана. — И в Бийск с дедом приехала.
— Надолго?
— Дедушка вот управится со своими делами… Завтра, должно, и уедем.
— Дед-то по отцу или по матери? — спросил Огородников, будто это имело какое-то значение.
— По матери.
Огородников вздохнул и помедлил:
— Увидеть я тебя хотел. Очень. Слышишь, Варя?
— Слышу. Господи, Степан… — других слов не нашла, умолкла. Они пошли по узкому пыльному переулку и шли до тех пор, пока переулок не кончился и низкий, пологий склон, поросший редким белесоватым кустарником, не вывел их к реке. Бия здесь круто поворачивала, замедляя течение. Тальниковой свежестью тянуло от воды.
— Ну вот и пришли. Дальше некуда… — сказал Огородников и взял сначала одну, потом другую ладони ее, соединил и сжал своими сильными жестковатыми пальцами. — Вот мы и пришли!..
— Куда? — не поняла она.
— Друг к другу. И никого мне, кроме тебя, не надо. Слышишь? Никого.
— Правда? Господи, Степан… Неужто это правда?
— Да, да, Варя. Да!
Она зажмурилась и, чуть запрокинув голову, качнулась к нему, прижалась.
Закатное солнце расплескало по воде красные живые блики, полыхнуло в окнах зареченских домов — и сожгло в этом пламени, испепелило остаток дня…
Двадцать седьмого мая Бийск был объявлен на военном положении. Город притих, насторожился. Тревожные слухи поползли от дома к дому. Говорили, что чехословаки уже заняли Бердск, Черепаново и движутся к станции Алтайской… «Бийская правда» напечатала обращение к населению города, призывая сохранять спокойствие и выдержку. Отряд Плетнева спешным порядком был отправлен по железной дороге на соединение с основными красногвардейскими силами. Отряд Огородникова оставался пока в городе. Степан был решительно против этой непонятной и ненужной, как он считал, отсидки.
— Захар Яковлевич, товарищ Бачурин! — горячился он, обращаясь сразу к обоим. — Вы ж сами говорили, что мой отряд наиболее подготовленный и проверенный в деле… Зачем же тогда отсиживаться, чего выжидать? Прошу, нет, я требую немедленной отправки на фронт!
— Погоди! — остановил его Бачурин. — Фронт сегодня там, а завтра может оказаться здесь…
— Вот и нужно быть сегодня там, чтобы завтра фронт не оказался здесь. Нельзя время упускать.
— И мы так же думаем, — сказал Двойных. — Как ты не можешь понять, что нельзя сейчас отправлять ваш отряд. Нельзя!
— Это почему же нельзя?
— Да потому, что отряд ваш на сегодня, можно сказать, единственная опора и сила в городе. А ты хочешь лишить город этой опоры. Подумай: сегодня мы ваш отряд отправим на чехословаков, а завтра со стороны Улалы нагрянут каракорумцы. Что прикажешь делать, какими силами обороняться?
— А пополнение мобилизованных?
— Какое пополнение? — возразил Бачурин. — Пресное тесто, сам понимаешь, еще не калачи. Двести человек вон призвали, а среди них всего лишь два десятка фронтовиков. Остальные, кроме вил да пил, ничего в руках не держали.
— Вилы держать тоже надо уметь.
— Правильно. Кто спорит? Правильно, товарищ Огородников, — согласился Бачурин. — Только настало время создавать по-настоящему организованную, боевую красногвардейскую армию. И Ленин об этом сказал: нужна регулярная революционная армия, без нее Советскую власть не отстоять. Так что вилы придется поменять на винтовку. Теперь вопрос: как в короткий срок подготовить такого бойца, который мог бы обращаться с винтовкой не хуже, чем с вилами? А главное — сознательного бойца. Как? Может, у тебя, товарищ Огородников, есть на это резонный ответ?
Степан хмуро молчал, отвернувшись к окну. Гулко и почти непрерывно хлопала внизу входная дверь. Напротив совдепа, через дорогу, у длинной бревенчатой коновязи — со второго этажа хорошо было видно — стояло несколько оседланных лошадей.
Мимо окон прошла группа бойцов, с красными повязками на рукавах, с винтовками за плечами. Отсюда, от совдепа, начиналась главная улица города — Успенская, имевшая, впрочем, не одно, а два названия: от совдепа до Нардома улица называлась Успенской, а дальше именовалась Большой. Сейчас и по Успенской-Большой, и по улице Льва Толстого, но всему городу, круглосуточно патрулировали усиленные наряды красногвардейцев. Степан проводил взглядом патруль, направлявшийся вверх по Успенской, узнал в одном из бойцов брата и подивился, радуясь в душе, его хорошей выправке — настоящим бойцом становился Павел. Когда патруль скрылся за углом, Огородников повернулся к Бачурину и сказал:
— Ответ может быть только один: не ждать, когда калачи сами на березах вырастут.
— Значит?… — прищурился Бачурин.
— Значит, обучать надо людей.
— Согласен. Вполне с тобой согласен. — Бачурин подошел ближе. — Вот тебе и поручим это важное дело, товарищ Огородников. Будешь отвечать за подготовку боевых кадров для революционной армии. Общая задача ясна?
— Ясна.
— Вот и хорошо, — кивнул Бачурин. — А детали обговорим чуть позже. Подумай, как лучше поставить дело.
— Подумаю. Но прежде чем взяться за обучение, людей надо обуть, одеть.
— Вчера я видел в цейхгаузе тюки обмундирования, — вспомнил Двойных. — Как привезли, так и лежит нераспакованное. Там его на целый полк.
— Белогвардейское, что ли?
— Солдатское, — поправил Бачурин. — Какая разница? Я тоже видел эти запасы. Сапог там нет. Гимнастерок и нижнего белья много, а обувь не завезли… Ладно. Будем искать выход. Найдем! Главное, за эту неделю сформировать отряды, подготовить людей… Вот тебе, товарищ Огородников, сроки: пять дней. Достаточно?
— Пять — значит пять! — И если бы ему сказали не пять а четыре, три или даже два дня, он бы не счел это невозможным, а воспринял как должное и выполнил бы задание беспрекословно и в срок, ибо революция, как он считал, выдвигала свои сроки и свои требования — и он, Степан Огородников, ко всему был готов.
Ночью прошел дождь с грозой. Ударило так, что дрогнули и затрещали бревенчатые стены казармы. Мертвенно-синим светом полоснуло по окнам, послышался звон… Кто-то вскочил, белея исподниками, метнулся к двери.
— Братцы, артиллерия! — истошно завопил. Среди новобранцев началась паника. Кое-как их успокоили, привели в чувство.
Утром Степан Романюта (это в его взводе случилось недоразумение), прохаживаясь перед строем, сердито выговаривал:
— Стыд, позор… Бойцы первого взвода революционной Красной гвардии испугались грозы. Теперь вы понимаете, какую смуту может посеять один паникер? А завтра… — Он круто повернулся на осклизлой от дождя дорожке и зашагал вдоль строя, но, сделав несколько шагов, остановился. — А завтра встретитесь с настоящим противником, и он вам задаст такого грому… Тогда как? Затылки врагу показывать? А ему только этого и надо!..
Взвод стоял в две шеренги. Лица у новобранцев напряженные, растерянные. Гимнастерки, три дня назад полученные в цейхгаузе, еще не обмялись, сидели мешковато, косо и слабо затянутые ремни свисали, как опояски… Романюта поморщился, глядя на это воинство, и коротко приказал:
