Сразу же вечером перед завтрашним полетом я начал, грубо говоря, подбивать бабки в ведомости индивидуальных заказов и в ведомости коллективного заказа. Должен я вам сказать, что это непростое дело — подсчитать все копейка в копейку и чтобы в ведомостях крест-накрест сходились итоги.
После первой попытки при сличении итогов двух ведомостей у меня оказалась разница в три копейки. Все, не совпало. Я бы и рубль свой не пожалел вложить, чтобы не пересчитывать, но нельзя, там же проверять будут. Что делать? Начал по новой пересчитывать, кто, чего, сколько подписал по одной ведомости и сколько, каких газет и журналов подписано по другой. А голова у меня не счетная машина. Раз прогнал столбиком на листе бумаги, второй раз, и уже рябить стало в глазах. Смотрю, показатели все дальше и дальше друг от друга расходятся. То в три копейки существовала разница, а то уже, грубо говоря, на четвертак набегает. А мне же хочется первому из всех подразделений подписку сдать.
Тут Тамара от подруги приходит. Вся такая душистая, веселая. В комнате от нее тесно стало. Не подумайте, что она таких необъятных размеров, нет, как раз очень даже наоборот, только быстрая очень.
Тамара сумочку кинула на диван, туфелька об туфельку сняла и пошлепала босиком. Сколько раз я ей говорил, что рукой надо снимать, так у культурных людей положено, потом туфелька к туфельке ставить — нет, не слушается. Легче самому встать и все поправить.
— Че не спишь? — Она ко мне обернулась. — Все мемуары читаешь?
Укоряет, что я, честно вам скажу, интересуюсь узнать про жизнь замечательных полководцев.
— Да нет, — жалуюсь ей. — Не до этого. Подписку считаю, а она не сходится.
— Всегда тебя куда попало определят! — Шутит она, конечно, а самой, вижу, спать не хочется. Сидит на диване, руки за голову заложила и смотрит куда-то вдаль черными глазами. Какая она у меня красивая: руки белые, сама, как говорится, брюнетка и такая мягкая-мягкая. Вижу, у нее настроение, что себя ей некуда деть. Мне тоже грустно, вздыхаю:
— Не сходится у меня.
— Дай посмотрю! — Она подошла, придвинулась грудью к столу, и чую я от нее винный запах. Опять они там отдыхали. Да разве скажешь? Как швырнет мои бумаженции и пошлепает спать в дочкину комнату. Тогда плакало мое общественное поручение. А она у меня на торговой базе работает и в счетах понимает.
— Вот это не сходится с этим.
— Эх ты! Неси счеты и лист ватмана!
Когда она про ватман упомянула, у меня аж болью в душе отозвалось. Мне его Василий Иванович Пилипенко, наш парторг, из рук в руки передал. «На, — говорит, — Мамаев, храни! Ты у нас самый твердый человек. Ватман только на стенгазету. Кто бы ни просил, ни в коем случае. Я буду просить, приказывать, требовать, тоже не давай. Кроме как на стенгазету!»
«Василий Иванович, — отвечаю, — все понял. Можете быть спокойны. Не дам! Благодарю вас за доверие и оказанную честь!» Как же мне теперь быть?
— Ватман-то зачем? — Надеюсь, может, она и передумает, изменит решение.
— Надо! Неси, говорю!
Что тут ей скажешь. Пошел, принес. Она ватман на стол и командовать.
— Вот тут, — пристукнула ладонью по левому обрезу, — перепиши сверху вниз все свои газеты и журналы. А тут, — провела она ноготком в сиреневых блестках маникюра по верхнему обрезу, — друг за дружкой, в колонну по одному, или как вы там стоите, всю свою дружину. Под каждым поставь палочки, кто какую литературу выписывает. Кстати, кто у тебя приложение к «Огоньку» забрал?
— Никто не забрал.
— Не дали, что ль?
— Дали, почему же. Я себе оставил. Как подписчик.
Она, должно быть, не ожидала такого оборота.
— Тебе-то зачем? — удивляется. — Ты ж над книжкой, кроме мемуаров, только спишь? — А сама, вижу, довольная, радуется женушка.
— Ну и что? За приложение, знаешь, какая война? А мне положено.
— Ох какой ты у меня! О-о-о!
Не знаю, что она этим хотела сказать, но начал я всех своих разносить по ватману. Смотрю, получилось все вроде турнирной таблицы. Все налицо.
Тамара моя за счеты — и давай щелкать. То по горизонтали, то по вертикали. И ни в каких бумагах не надо ковыряться. За двадцать минут она мне все балансы отрегулировала до точности. Так-то!
Встала она из-за стола, потянулась и пошла спать. Пока я свои бумаги собрал, пока деньги пересчитал и к ней, а она уже готова, уснула.
Утром я, естественно, быстрей в политотдел. Ответственный за подписку политработник уже на боевом посту, за своим столом в кабинете. Я ему так и так, важное событие нашей повседневной жизни в срок и без замечаний.
— Давай посмотрим, шо ты наробив!
Я перед ним все бумаги расстилаю, конверт с деньгами отдельно держу.
— Постой, постой, где ведомость коллективного заказа?
— Все вместе было.
— Где вместе? На, посмотри! — и поднимает у меня перед глазами листочки.
Действительно, наличие документа не наблюдается. Неужто дома оставил? Самого жуть берет. Это же сейчас кричать начнут, опять, скажут, Мамаев всю работу завалил. Принимаю предупредительные меры:
— Забыл, товарищ майор! Честное слово! Как сейчас помню, на столе осталась.
— Ну сходи, принеси!
— Мне же на полеты?!
— О чем разговор? В другой раз принесешь! Только первая эскадрилья вас тогда обойдет.
Э, нет, думаю. Завоеванные достижения нам нельзя упускать. Долго ли мне на машине?
— Побежал! Сейчас привезу. Так и быть, для пользы дела постараюсь.
Подлетаю к подъезду, заскакиваю к себе на второй этаж и, даже ключи достать некогда, звоню. И раз, и другой, и третий. Спешу же. Нет, не слышит! Неужто так крепко уснула? Звоню опять. Пока ждать, так быстрее своим ключом открою. Вставляю, пробую повернуть, а он ни в одну из сторон вращательного движения не совершает. Анализирую создавшееся положение и прихожу к заключению, что замок изнутри закрыт на защелку. Кроме как звонить, ничего больше не остается. Но сколько можно уже звонить? Наконец-то, идет!
— Кто там?
— Да я! Ну что ты, Тамара, не открываешь? Я же по срочной необходимости.
Смотрю, а она кутается в пуховый платок, вид такой больной и голос слабый:
— Ты почему не на полетах? Что случилось? — А в глазах у нее такой блеск, будто перед ней мировая буржуазия. Чувствую себя совсем даже неуютно.
— Коллективный заказ забыл! — винюсь без разговоров.
— С этими заказами ты меня в гроб загонишь. Заболела я! Грипп, наверное, начинается.
Прохожу в комнату — и замираю на пороге. За моим столом посреди комнаты сидит лейтенант Киян — наш лазаретный врач. Белый халат накинул и что-то пишет себе на четвертушке бумаги. На меня даже ноль внимания, как сидел боком ко мне, так и сидит. Я, признаюсь, отметил в тот момент отсутствие дара речи. А он поставил точку, опять-таки не глядя на меня, протянул моей Тамаре рецепт и поясняет: «Возьмите в аптеке этазол, по две таблетки четыре раза в день, и димедрол, по одной три раза за полчаса до еды, а также перед сном! До свидания! Поправляйтесь! Я денька через три к вам еще загляну!» Верить или не верить?
Я ему, подлецу, еще и фуражку подал, которую он на стуле забыл. Так и ушел. Однако мне не понравилось появление в моем доме, в моей семье, в мое отсутствие лейтенанта Кияна, известного в нашем гарнизоне как товарища, не совсем высокого по моральным характеристикам.
— Прошу мне доподлинно объяснить, что все это значит? — возмутился я совершенно открытым образом, укладывая коллективный заказ в портфель. — Почему здесь незнакомый мужчина?
— Не поняла!
Смотрю, моя Тамара приближается ко мне. Вроде и больная, а намерение у нее совершенно агрессивное. Нутром чувствую, сейчас нанесет физическое оскорбление. Может быть, я по своим пережиткам и унизил ее возвышенное чувство подлым подозрением.
— Тамара! Я прошу! Через три дня чтобы он пришел, когда я дома! — хоть и опасаюсь непредвиденного скандала в нашей дружной, заботливой семье, а все же стою на своем.
— Закабалил ты меня…
Не стал я больше разбираться, времени у меня не было. Решил окончательный наш разговор довести после полета. И так задержался сверх положенного. Смотрю на часы, час остался до вылета.
Завез в политотдел документ, а сам быстрей на автовокзал. Пока туда-сюда, пока на самолет приехал, а они, кажется, меня одного и ждали. Только увидели мое приближение на горизонте и стали запускать двигатели. Я шлемофон на ходу одевал. Только в кабину поднялся, за мной и люк закрыли.
Когда мне было проверять все как положено? Хорошо еще, что я Бориса Андреевича, командира своего, предупредил насчет задержки из-за подписки, чтобы он не волновался. Стал я привязываться, Борис Андреевич только оглянулся на меня и ничего не сказал. Другой бы тут сейчас начал выражаться как попало. Хороший, выдержанный, опытный командир у нас, и как человек он отзывчивый, чуткий товарищ. Не то что первый штурман товарищ капитан Чечевикин. Какими словами меня он только не обзывал, в том числе и в самолете! Если говорить по правде, то чеку из катапульты я и не должен был выворачивать. Это не моя обязанность, а старшего техника корабля. Он должен ее выкрутить перед полетом, о чем черным по белому записано в инструкции. Вот кто виновник катастрофы. Другое дело, что я должен был проверить, убедиться в готовности рабочего места к полету. Здесь я признаю со всей принципиальностью свое упущение. Но вы же сами знаете, как я спешил, и задержался я не по своим личным интересам, а по нашим, общим. Мне тогда быстрее бы одно: парашют надеть перед взлетом да командиру доложить о своей готовности.
