Пока все это совершалось – то есть печатались нужные справки, заверялись выписки и копии документов, относящихся к уточнению гражданского состояния новоиспеченной вдовы, – произошли следующие события.
Николай Чунихин откровенно признался в своих темных махинациях и, «расколовшись», выдал всю гопкомпанию, которая уже не первый год занималась хищением сплавного леса.
Гражданин Писляк М. С, бывший директор кладбища, уже не руководил вверенным ему «производством», а пребывал в довольно тесной и малокомфортабельной КПЗ, где в тысячный раз проклинал как свою непростительную оплошность, так и знаменитого кугуш-кабанского долгожителя Селима Алиева за его азиатское коварство…
Антонида пока еще носила своему благоверному передачки, но, судя по всему, неминуемо должна была вот-вот присоединиться к супругу и разделить его одиночество.
Олимпиаду оштрафовали и предупредили в последний раз, что, если она не оставит свои волхвования, то ей придется отсиживать солидный срок в местах, расположенных значительно севернее Кугуш-Кабана.
Гелий тайно спроворил письмецо своему старому другу в столицу одной из отдаленных южных республик, где тот занимал весьма видный пост по линии министерства народного просвещения. Младший Мязин заметно сжался, притих, ожидая ответа, чтобы затем решительно, разом отряхнуть со своих ног прах опостылевшей ему кугуш-кабанской земли.
Прислушавшись к разумным советам Максима Петровича, Баранников срочно затребовал из Свердловской научно-исследовательской лаборатории судебных экспертиз опытнейших экспертов. Ученый-минералог, академик с мировым именем, тщательно изучал химический состав камня, найденного возле трупа. Едва ли когда все трое – Максим Петрович, Баранников и Костя – переживали подобное нетерпение, ожидая результатов этих сложных и, как оказалось, чрезвычайно трудоемких исследований.
Но надо было уезжать, билеты лежали в кармане. До отправления самолета оставался час с небольшим, у подъезда уже дожидалось такси, и предстояло еще завернуть в гостиницу за Изваловой. Баранникова, собравшегося проводить Максима Петровича и Костю, неожиданно вызвали к академику.
– Валяйте, – сказал Баранников, – а я, как отделаюсь, примчу в аэропорт: надо же все-таки помахать платочком…
– «Согласно законов гостеприимства»? – усмехнулся Костя.
– Ну так ведь!
– Послушай, Виктор Иваныч, – сказал Максим Петрович, когда Баранников был уже у двери, – отдай-ка ты мне своего Валета… Пропадет ведь он у тебя, ей-ей, пропадет! Ну, сам подумай – когда тебе с ним возиться? А у меня сад станет сторожить, получит нормальное собачье воспитание…
– В люди выйдет, – добавил Костя.
С минуту лицо Баранникова выражало сложную игру чувств.
– Берите! – наконец махнул он рукой. – Все равно, мне не до охоты… Но помните, Максим Петрович, что это – бесценное сокровище, редчайший экземпляр…
Привыкший за неделю к Максиму Петровичу и даже подружившийся с ним, Валет послушно и охотно пошел за новым хозяином и, весело прыгнув в такси, сразу же примостился у него на коленях.
Не доезжая аэропорта, там, где дорога поворачивала на кладбище, они обогнали странную похоронную процессию: в кузове огромного МАЗа тряслись четыре простых, жиденьким фуксином покрашенных гроба. Своей особой заменяя провожающих родственников и друзей, на передней скамейке одиноко и чинно сидел лейтенант Мрыхин, безуспешно пытавшийся придать своему веселому круглому розовому лицу соответствующее моменту выражение строгости и скорби.
По-разному прожившие век, по-разному мыслившие, по-разному страдавшие и радовавшиеся люди сошлись наконец в одном месте, на замусоренной платформе тяжелого грузовика, и сообща совершали свой последний путь, чтобы под могильными холмиками, увенчанными голубыми кладбищенскими табличками с порядковыми номерами, успокоиться навеки…
Это были: Мязин Илья, Мухаметжанов Яков (он же Леснянский, он же грузинский князь Авалиани и проч. и проч.), Евгений Алексеевич Мировицкий и Таифа, фамилию которой пришлось выяснять в местном обществе по охране памятников истории, где она значилась сторожихой островного храма.
И вот Костя носился на своих длинных ногах по зеленой муравке аэродрома в погоне за «бесценным сокровищем и редчайшим экземпляром». Поймав наконец спаниеля и схватив его в охапку, запыхавшись, подбежал он к самолету, где у трапа дожидался Максим Петрович, внешне невозмутимый, но внутренне весьма обеспокоенный непредвиденным происшествием и получившейся из-за него задержкой. Извалиха и прочие пассажиры уже сидели в самолете, с любопытством глядя в иллюминаторы.
– А Витька? – еле переводя дыхание, еще издали крикнул Костя.
– Садитесь, садитесь! – сердито замахала руками проводница. – Собак, между прочим, надо в намордниках возить! Где у вас на нее билет?
На все поле гремел голос диспетчера, приглашавший пассажира Поперечного немедленно занять свое место. Звонко заливался радостным лаем Валет, играя с Костей, норовя вырваться из его рук, впервые, может, за все свое сонное прозябание в элегантной баранниковской квартире познавший сладость настоящей собачьей жизни.
Взревел мотор. Поднятая винтом, завихрилась золотая пыль.
Следом за Костей Максим Петрович полез по ступенькам трапа.
Но сзади раздался отчаянный крик, заставивший обоих оглянуться: преследуемый аэропортовскими служащими, к самолету по зеленому полю резво несся старший следователь кугуш-кабанской прокуратуры товарищ Баранников…
Он прорвался сквозь заслон дежурных не просто для того, чтобы распрощаться с земляками, «махнуть платочком», – он хотел что-то сообщить: что-то крайне важное, крайне значительное, удивительное даже, такое, от чего он сам еще не пришел как следует в себя…
Костя попятился назад, но проводница энергично подтолкнула его в дверь и скомандовала рабочему, чтобы убирал трап.
Пыльный ураган остервенело рванул на Баранникове одежду.
– Гражданин! Вы что – сумасшедший? – заорала проводница. – Под винт захотели?
Схваченный сзади настигшими его преследователями, Баранников что-то закричал друзьям, складывая ладони рупором, но летчик, пробуя мотор, прибавил оборотов, и Костя с Максимом Петровичем увидели, как Баранников, загораживаясь от ветра и пыли, лишь разевает рот, точно на немом экране.
Трап буквально выдергивали у них из-под ног. Проводница с мужской силой одной рукой впихивала Костю и Максима Петровича в кабину, другой нажимала на дверь, чтобы ее захлопнуть.
Баранников понял, что напрасно надрывает горло.
У него оставалось всего несколько мгновений.
Выскользнув из цепких рук аэродромной прислуги, он отважно кинулся в стремительную струю урагана. Казалось, его сдует, унесет на самый край поля. Выхватив из кармана какие-то бумаги, он в самый последний миг успел сунуть их Косте в дверную щель…
– Максим Петрович, голубчик, попросите мятную конфету… Ведь пассажирам обязаны давать мятные конфеты! – с тревожным лицом, прислушиваясь к чему-то внутри себя, потянула Извалова Максима Петровича за рукав, лишь только самолет, вздрагивая, двинулся по взлетной дорожке.
– Хорошо, хорошо, сейчас попрошу… – ответил Максим Петрович рассеянно, всем своим вниманием устремленный в Костину сторону, к бумагам, что передал Баранников. – Это, наверно, акты экспертиз?
– Они самые… – отозвался Костя, отделяя для Максима Петровича из пачки первые, уже просмотренные листы.
– Вот как? Ну-ка, ну-ка, что в них? – Максим Петрович жадно схватил бумаги и жадно впился в них глазами, одновременно дрожащими от нетерпения пальцами поспешно нацепляя на нос очки.
– Ага, медицинская! Так… так… – засновал он взглядом по абзацам. – Ну и длинно же пишут!.. Батюшки, еще страница! Еще! Где же конец? Ага! Так все-таки смерть от удара камнем! Отлично! Так, это что? – потянул он из Костиных рук другой акт – на плотной, гладкой, мелованной бумаге с типографским тиснением у верхнего обреза. – Ага, анализ повреждений на ветряке! «Для выяснения и разрешения указанных вопросов были произведены… Химико-минералогический анализ крупиц, обнаруженных в бороздах и царапинах на металле, сравнение микрофотографий…»
Промычав остальные фразы про себя, Максим Петрович вдруг дернулся в кресле, сильно толкнул Костю локтем в бок.
– Вот это да! Одним и тем же камнем!
Он выглядел немало удивленным, даже озадаченным, хотя кто-кто, а уж он-то не должен был удивляться.
Костя не почувствовал толчка в бок.
С удивлением, только еще куда большим, чем было у Максима Петровича, круто выгнув брови и даже приоткрыв рот, пробегал он текст последней бумаги.
Это было заключение знаменитого академика.
«…Суммируя вышесказанное – наличие на поверхности черно-бурой коры плавления, возникшей при очень высоком нагреве (порядка 100–200 тысяч градусов), какого никак не могло получиться в огне пожара, заметно выраженных регмаглиптов («А, это наверно, мелкие вмятинки!» – догадался Костя), наличие в обшей массе редко встречающихся на Земле минералов: шрейберзита, маскелинита, вейнбергерита, а также лавренсита, который известен как очень нестойкий в земных условиях и в исследуемом предмете найден уже вступившим в соединение с кислородом, учитывая также указанные выше особенности структуры, а именно…»
