А еще, гвардии старший сержант Галина Легошина, сообщаю, что вчера адъютант комбата, из новеньких, зачитал приказ про форсирование Немана. Поздравляю тебя с третьим орденом, с Отечественной войной второй степени, — ты опять отличилась в боях за свободу и независимость нашей Родины. А меня можешь поздравить с Отечественной войной первой степени. Скорее всего, меня отметили из-за тяжелого ранения.
А еще полковой писарь проболтался, что Дородных отправил наверх документы на присвоение мне звания младшего лейтенанта. Вспомнили, что я окончил полковую школу и что обучал зеленых радистов в батальоне связи. Вот тебе и Дородных! Похвалы от него ни разу не услышал, благодарности не дождался, он только дергал головой, морщился, вертел шеей, ругался, а успел напоследок позаботиться о тебе и о Павлушке, как отец родной. А здорово было бы переметнуться в офицерский состав! Может, ты еще и аттестата дождешься. Что-то моя военная карьера заторопилась. Расстались с тобой под Кенигсбергом, ты мной командовала, а пока рожала — я тебя обогнал. Прости, что расхвастался. Пока нет новой команды «Становись!», еще раз целую и поздравляю. Навсегда твой Павел Тальянов, гвардии старшина».
Костя Феоктистов первым заронил в ней тревогу — надвигается новая война? Осведомленность Незабудки питалась еще и соседством базара. Столько пестрого словоохотливого народа проходит ежедневно через двери парикмахерской!
Больше всех и раньше всех узнавала новости мастерица Вера, наверное, потому, что сама без умолку говорила день-деньской и вызывала ответную говорливость у своих клиентов.
Вера тоже сказала, что пахнет новой войной, а вслед за ней сосед Вашкевич шепнул: на Дальний Восток зачастили воинские эшелоны с 3-го Белорусского фронта. Сперва он приложил к губам палец, напомнил, что «болтун — находка для шпиона», а потом объяснил: на железной дороге Минск — Смоленск пока восстановлена лишь одна колея, и он пришел к выводу — пропускная способность той дороги не позволит справиться с предстоящим грузопотоком. Можно было понять Вашкевича так, что это он дал совет высокому начальству направить часть воинских эшелонов мимо Бобруйска на Гомель и дальше на Брянск. Их пропускают по графику скорых поездов, по «зеленой улице». Не приведи господи задержать эшелон на станции, не подать паровоз под парами, не простучать вовремя молотком по буксам. Свободно могут пригласить для задушевного разговора в военный трибунал.
У Незабудки в запасе было два отгульных дня да еще воскресенье, и она решила с утра уходить на станцию Березина и дежурить там дотемна.
Зачем ее несет туда с махоньким Павлушей на руках? Разве в станционной суматохе увидишь однополчан?
Она мытарилась на станции не в одиночку. Женщины толпой встречали и провожали воинские эшелоны, бегали вдоль состава, от теплушки к теплушке; иные тоже с детьми на руках. Жадно всматривались в лица фронтовиков, спрыгивающих на платформу и тоже кого-то ищущих, что-то узнающих, о чем-то расспрашивающих. Две женщины в этот день с криками радости, с рыданьем повисли на шее у своих мужей, а всем остальным не посчастливилось... Она вглядывалась в лица женщин, снующих вокруг, — глаза печальные, тревожные. Неужто и у нее такое же потерянное лицо?
И все эти незнакомые женщины — как одна семья, которую постигло одно большое горе...
Очередной эшелон уходил со станции, и женщины долго, неотрывно глядели ему в хвост; на тормозной площадке часовой, а на ступеньке стоял кондуктор с флажком в руке.
Незабудка тоже стояла и суеверно вглядывалась, как ее наставляла Данута, в уменьшающуюся грязно-красную спину поезда.
Грустная, она уходила со станции, чтобы назавтра снова прийти сюда на свидание со своим одиночеством.
В ожидании очередного эшелона она часами сидела на перроне, там же кормила сына, пеленала его. Мягкое тепло, тепло жизни, просачивалось сквозь платье, разливалось по всему ее телу.
Мальчонка притерпелся и спал под стук буферов, громыханье колес на стыках рельсов, овеваемый кочующим дымом, пылью и копотью. Впрочем, однажды его разбудил близкий, пронзительный гудок маневрового паровоза, в другой раз — станционный колокол, в третий раз — истошный крик над ухом: «Захвати мой чайник, кипятку не хватит!»
Несколько раз к скамейке подходил составитель поездов Вашкевич и сообщал о прибытии очередного эшелона. Он хвастался своей осведомленностью и важничал — ну прямо начальник станции! А то, что на нем нет красной фуражки, это лишь недоразумение.
Подошел еще один воинский эшелон, постоял минут пять, тронулся с места, быстро набирая скорость. Незабудка проводила эшелон печальным взглядом и запела тихонько:
Ты к глазам подносишь платок, —
Прощальный звонок,
Твоих не слышно слов,
И в светлом окне
Улыбаешься мне,
Прощай, моя любовь!
Как приспособить эстрадную песенку на колыбельный лад? Да и не видать светлых окон, а перед глазами мельтешат темные квадратные проемы раскрытых настежь теплушек. Никто ей не улыбнулся, никто прощально не назвал любимой, она сама подносит платок к глазам. Вот только дежурный по станции действительно ударил в вокзальный колокол перед тем, как отправить состав, — прощальный звонок!
На скамейку подсел железнодорожник в замасленной куртке. Он жалостливо посмотрел на молодую женщину с ребенком:
— Поматросил и бросил? Ищи теперь ветра в поле...
Раньше она бы не смолчала, она бы запретила смотреть с состраданием на себя, счастливую даже в своем тревожном ожидании. Она бы выругала его за такое сочувствие последними словами, послала бы подальше, а сейчас промолчала — пусть думает, что хочет.
Удивляется самой себе! Когда-то была такая вспыльчивая, как говорят у них на берегах Камы, вскидчивая. Умела на слово ответить десятью, да такими, что хоть уши затыкай. Она знала, откуда эта перемена. Не потому, что переехала с переднего края в тыл, а потому, что живет с ней маленький несмышленыш, у которого в свидетельстве о рождении в графе «отец» — прочерк. Но все равно она переборет все обиды жизни! А прорвется иногда из сердца крик, так это только, только миг...
Снова скоротечная толкучка на платформе, выпрыгивают из теплушек, спеша размяться, бегут за кипятком, на пристанционный рынок. Радостные возгласы, смех, пиликает губная гармошка, ее заглушает бархатный голос аккордеона.
Сколько Незабудка ни вглядывалась — ни одного знакомого. Да и откуда им взяться? Чужой полк, чужая дивизия...
Попробовала спеть на мотив колыбельной «Спи, младенец мой прекрасный» ходкую в иных медсанбатах песенку «Жду тебя», и слова так складно подошли к мотиву:
Жду тебя все ночи, дни,
Там, где ты, — там я,
Только руку протяни,
Вот рука моя.
Жду, когда метель метет,
Жду, цветет весна,
Жду среди дневных забот,
По ночам без сна,
Жду, когда вернешься ты,
Жду без слов, без слез...
Но именно слезы не позволили ей до конца допеть Павлушке эту странную колыбельную...
Разве у нее одной сегодня глаза на мокром месте? Лица встречающих-провожающих эшелоны отмечены тревогой и горем. И резким контрастом с удрученностью женщин была шумная радость теплушек — там горланили песни, оттуда доносились веселые окрики. Военные разудало заигрывали с незнакомыми молодыми женщинами на перроне, провожали их солеными шуточками, не находившими отклика. Вряд ли тревога совсем не коснулась фронтовиков, и вряд ли они позабыли, куда и зачем едут. Но им так обрыдло в этой Восточной Пруссии, с которой наконец расстались. Они чувствуют себя победителями, уверены в своих силах, верят в свою счастливую звезду, многие при больших наградах. После долгой разлуки они снова на родной земле, видят родные лица, слышат родные песни! Едут взводами, расчетами, все хорошо знают друг друга, долго воевали вместе, притерлись один к другому. Им предстоит проехать всю страну из края в край. И даже тот, кому не до веселья, не портит обедни всей компании. Не потому ли из теплушек вырывался такой шумный разноголосый гомон?
Пассажиры теплушек изголодались по безопасной жизни, жизни по команде «вольно». С любопытством прислушивались к звукам каждого транзитного дня — к паровозному гудку, дребезжащим или пронзительно звонким ударам станционного колокола, к рожку стрелочника, зазывным голосам торговок на платформе, к плачу младенца, к кукареканью петуха в пристанционном поселке.
Снова выходной семафор разрешающе подымает железную руку, свисток кондуктора, машинист откликается гудком. Военные бросаются в теплушки, иные с удалью прыгают уже на полном ходу, хватаясь за протянутые им руки.
