— По школьным делам я, по школьным… Нельзя ли все же выяснить: дома Малышев или нет? — начиная сердиться, спросил Степанов. Он подозревал, что старуха явно хитрит.
— Проходите, проходите, здесь я… — послышалось в сенях, и на свет вышел хозяин, однорукий, маленького росточка, в армейских галифе и старом пиджаке. — Малышев, — подал он Степанову левую руку.
— Степанов, учитель.
Предложив приезжему раздеться и пригласив за стол, Малышев молча курил, ожидая, когда заговорит учитель, а Степанов все никак не мог взять в толк, что это за манера встречать людей… Со старухи, конечно, спрос небольшой, но тут дело, видно, не обошлось без самого председателя… Он-то чего от людей скрывается?
— Я приехал по делам школы, товарищ Малышев. Не буду рассказывать, что значит открытие школы после всего, что здесь было. Одно только замечу: учение и слово нужны так же, как хлеб.
Малышев кивнул, соглашаясь.
— Лес для школы выделен, а возить не на чем, — коротко сказал он. — Пока будем заниматься в одном из домов. Учитель есть.
— Учебников, тетрадей, конечно, нет?
— Спрашивали об этом, товарищ Степанов, многие спрашивали, уже раз семь. Нету.
— Чем мы вам можем помочь?
— Где вы возьмете тягло, плотников? — вопросом на вопрос ответил хозяин. — Город и тот… страшно смотреть… — Малышев отвернулся. — Все, конечно, поставим, и лучше прежнего. Только чего это стоить будет! — Лишь сейчас в голосе Малышева, до сих пор спокойном и даже почти лишенном страсти, отчетливо зазвучали нотки волнения. — Ладно! Хватит! — закончил Малышев. — Мать, накрывай-ка нам на стол, зови всех!
Зная, что сейчас появится на столе, Степанов упреждающе поднял руку:
— Погодите, давайте сначала дела завершим. У вас партийной организации нет?
— Воюет организация. Я да еще один коммунист — вот я вся партийная прослойка.
— Комсомол?
— Комсомольцы есть. Комсомола нету. Трудно собрать… Но стараемся…
— Кто-нибудь из райкома был?
— Как же? Сам товарищ Турин, Иван Петрович.
— Вот как?
— Да… Он тут бывает… То проездом, то так…
— Как же без учебников?.. — раздумывал Степанов. — Старых не удастся найти?
— Ничего не осталось. Часть порастеряли, часть сгорела вместе с домами… Да и сами пожгли много — на растопку, на самокрутки…
— Ну, а учитель? — наконец спросил Степанов. — Хороший?
— Ну как тебе сказать…
— То есть? — насторожился Степанов. — Сомневаетесь в нем, что ли?
Малышев помолчал, словно что-то прикидывал в уме… Потом ответил, взвесив каждое слово:
— Учитель-то я сам… Пока не будет другого, учить придется мне. Не могут сразу всем учителей прислать… Может, кто вернется из наших… Может, потом вы подошлете…
— А ваше образование?..
— Окончил библиотечный техникум. Библиотекой заведовал, на других службах был… Да что там! Придется вспомнить, чему в школе учили. В объеме четырех-пяти классов как-нибудь сдюжу, а старше у нас школьников и не будет, пожалуй. Старше уже работники… Ведь два года не учились…
Степанов понимал, что не так-то просто начать Малышеву педагогическую деятельность, но ведь учителя сейчас действительно найти трудно. Через какое-то время, конечно, полегчает…
— А как же председательские дела? — спросил он. — Ведь не мало и их?
— Невпроворот. Делаю самые главные: хлебозакуп, лес — семьям фронтовиков, помощь солдаткам-вдовам, сиротам…
Между тем дом давно уже пришел в движение: звякали тарелками, кто-то куда-то бегал, несколько раз глухо стукнула печная заслонка… Стол был накрыт свежей льняной скатертью, на ней появились стаканы, бутылка самогонки, капуста, хлеб, огурцы…
К отцу, поздоровавшись с гостем, подсела девочка лет восьми, появилась молодая еще жена Малышева. Одна старуха все продолжала суетиться, принося то одно, то другое, пока Степанов не попросил ее:
— Присядьте и вы, мамаша!
Хозяин угощал, ел, пил сам и часто гладил девочку по светловолосой головке, в эти минуты, казалось, забывая обо всем.
Никто еще не вызывал у Степанова таких симпатий, как этот председатель колхоза. Ему и хотелось помочь больше всего. Но что можно сделать? Выполняя поручение районо, он приехал и узнал, как обстоит дело со школой. А дальше что? Никто не даст Малышеву ни тягла для вывозки стройматериалов, ни учебников, потому что ни того ни другого в районе нет. Завтра утром он, Степанов, встанет и уедет, а этот однорукий председатель останется с тем, с чем был и до его приезда… Видно, не зря старуха оберегала своего сына от тех, кто регулярно или нерегулярно наезжает сюда из Дебрянска. Сколько их!
С чувством вины перед этим молчаливым, сдержанным человеком вставал Степанов из-за гостеприимного стола.
11
Не было еще шести часов утра, когда Степанов проснулся… Хотя его положили в отдельной маленькой комнатке рядом о печкой, дышавшей теплой глиной, он услышал приглушенный разговор, осторожные шаги. В доме шла работа: гремели чугунки, лязгала заслонка, переливали воду из ведра…
Надо было вставать, одеваться и ехать в Красный Бор. За час он доберется до него…
Едва Степанов появился на кухне, старуха всплеснула руками:
— Господи! А вы-то чего? Вам-то куда торопиться?
Она была убеждена, что городские, тем более начальники, спят допоздна, закусывают не спеша и, отдав соответствующие распоряжения, едут дальше.
— Надо… — нехотя ответил Степанов и осведомился: — А Иван Алексеевич?..
— Пошел народ собирать…
— Для чего?
Старуха, ставившая в печь чугунок с картошкой, обернулась:
— За лесом поедут…
— А на чем?
— Есть шесть коров, есть еще сильные бабы…
— И на коровах возят?
— Еще как! На бодливых не выходит, а на других — можно… Молока, правда, меньше дают, так что делать?
— Да, да… — пробормотал Степанов, который чувствовал себя все более неловко.
Старуха подвинула чугунок ближе к огню, подкинула дровишек.
— А то еще бабы… Которые сильные, говорю, те на себе…
Степанов молчал. Что скажешь!..
— Иван Алексеевич домой еще зайдет? — спросил, быстро умывшись.
— А как же? Завтрак приготовлю, и явится.
Действительно, когда старуха поставила на стол чугун с картошкой, огурцы, хлеб и молоко, пришел хозяин.
— Ну, товарищ Степанов, — сказал он, поздоровавшись, — вам, видно, полагается посошок на дорожку… — Малышев подошел к шкафу и достал бутылку с остатками самогона. — Выпьем — и с богом. Лошадь вашу дочка подкормила… Садитесь. И ты, мать, садись… Галя, доченька! Где ты там? Быстрее!..
Степанов сел.
— Пить не стоит, Иван Алексеевич… Хватит. Позавтракаем и поедем в лес.
— То есть?
— Повозим лес и на Орлике…
Малышев вскинул на гостя добрые серые глаза, с полминуты смотрел на него, словно изучая.
— Михаил Николаевич, лошадь райисполкомовская, одна, видно, на всех… — напомнил Малышев, чтобы Степанов хорошенько уразумел, на что он решается.
— Знаю, — ответил Степанов. — Позавтракаем и поедем в лес.
— Ну, смотрите, Михаил Николаевич… — сказал Малышев.
Старуха мелко перекрестилась, и только Галя продолжала жевать как ни в чем не бывало.
…До самых сумерек Малышев, Степанов, трое парней, два инвалида и семь женщин возили из ближнего леса строительный материал для школы и домов. Деревенские сначала все поглядывали на незнакомца и тайком от него осведомлялись у Малышева, кто ж это такой. Спешили. Как можно не воспользоваться счастливым случаем? Не обедали: послали ребят за хлебом и картошкой, пожевали на ходу.
Строевой лес возили из ближайшего бора на дрогах. Чтобы уместить пятиметровое бревно, задок оттягивался на нужную длину на распорках, которые здесь называли кривулями. Их можно было укрепить на води́ле и в двух, и чуть ли не в трех метрах от передка. Остальные нужные метры наращивали кривулями.
Корова, запряженная в такие дроги, выглядела странно: дуга над рогатой головой, приспособленный лошадиный хомут, на других — самодельное ярмо из кожи и войлока, на спине — чересседельник, на морде — аркан…
Пока грузили и веревками крепили бревна или, если тяжелое, одно бревно, корова стояла и, чувствуя непривычный гнет упряжи, тревожно мычала, призывая людей разобраться в странном явлении и помочь ей. А когда хозяйка брала ее за аркан и нужно было тащить дроги с грузом, не могла понять, почему становилось так тяжело, с таким трудом вдруг давался каждый шаг и почему люди кричали на нее и били по бокам хворостинами…
На подъемах, жалеючи коров, бабы сами хватались за оглобли: кто за одну тащил, кто за другую, кто толкал дроги сзади… В такие минуты корове идти становилось гораздо легче, но вскоре опять постепенно привязывалась эта тяжесть, и тогда чаще свистели хворостины…
