— Благодарю вас, — чуть чопорно ответил Савицкий. — Итак, я должен стать компилятором собственной гипотезы, защищать тему, ссылаясь на вас как на первопроходца. И считать вас своим оппонентом…
— Другого выхода нет, — подтвердил Киреев, не меняя тона.
Савицкий жестом прервал его:
— Тогда я хочу сказать несколько слов, — он потер длинными пальцами лоб. — Ирония судьбы, говорите? Нет, Петр Александрович, не ирония. Вы много говорите о государстве. Но государству-то ведь я был нужен. И ведь нашлись люди, поступившие иначе, нежели вы, они-то и шли на все ради государства… Теперь, почему вы не передали мою работу Вадиму или кому другому? Вы ведь знали, какие между нами отношения сложились. Однако вы ее делали сами…
— Позволь! Я предупреждал тебя, что есть интересное решение, — прервал Киреев.
— Да. Предупреждал… Но ты знал, что я ничего не приму от тебя. Ты хорошо это знал. И ты создал обстановку…
Киреев хлопнул ладонью о подлокотник кресла и, нарочито засмеявшись, обернулся к Вадиму:
— Что я говорил? Ни черта он не остерегался… Ты спроси у этого дурака — какую обстановку я ему создал, а? Какую?
— Страх! Я столько лет боялся! — выкрикнул Савицкий. — История с локатором подкосила меня, а вы стали лауреатом. А где Семен Ильич? Он спился, а вы стали доктором наук. А где Славка Медведев?! А ведь это были талантливые люди. Огромные таланты. Они могли стать гордостью России. А кто их знает? Знают вас!.. Теперь новый инструмент строите. В Академию пройти хотите. — Савицкий вытянул в сторону Вадима сухой длинный палец. — Говорят, птица не чувствует боли, Вадим Павлович, когда ей подрезают крылья. Но летать она уже больше не может… Вы — страшная фигура, Петр Александрович Киреев… Вы неблагородный человек.
Несколько минут они молчали. В прихожей послышались шаги. Скрипнула дверь на кухне. Вероятно, вернулась Люба.
Савицкий не двигался. Он смотрел прямо перед собой. Куда-то в окно и дальше….
— Неблагородный? — тихо произнес Киреев, — Эх, Валя… Да. Таланты. Но этого мало… Твой Семен Ильич — алкоголик. Что бы он дал без меня? А у Медведева на уме одни женщины были… А кто предложил тебе защищать диссертацию, кто?
— Нет, Петр Александрович… Вы предложили мне предать себя. Свою совесть, свои принципы… Чтобы не терзать то человеческое, что, возможно, еще не покинуло вас… Не удастся. Я честный человек.
Киреев поднялся. Достал платок, протер очки.
— Всю жизнь для тебя, Валя, небо с овчинку, потому что тебя однажды в жизни обидели… Вадим Павлович! — Киреев кивнул, что надо уходить.
Вадим, не шевелясь, сидел в кресле. Сигарета давно погасла, но он все держал ее, сильно сжав пальцами.
Киреев подождал, затем решительно направился к двери. У порога его остановил голос Савицкого:
— А знаешь, Петр Александрович… Я буду драться. И за свою работу. И за Семку… Буду. Не знаю, как, но буду…
— Ничему жизнь тебя не научила, Валя, — глухо проговорил Киреев. — Я перед совестью своей чист, но тебе этого не понять. Слишком ты считаешь себя обиженным. У нас разный взгляд на вещи, Валя… Драться так драться.
Вышел. Через минуту хлопнула дверь.
3
Был объявлен перерыв минут на тридцать. После будет доклад Устиновича.
Сообщения Устиновича обычно собирали такое количество народу, что один из обсерваторских мудрецов предложил продавать билеты. Возможно, это была шутка…
Бродский настиг Вадима в дверях:
— Сыграем блиц?
У Вадима не было настроения. Но делать нечего — в буфете такая давка, словно это последний пункт в городе, где еще сохранились продукты.
Они стали протискиваться через толпу. В фойе конференц-зала устроена выставка картин какого-то самодеятельного художника, студента университета. Вадим давно порывался ее посмотреть, но все не было времени. Говорили, что интересно. Соединение Рериха с Гогеном плюс собственное видение.
— Слушай, может, посмотрим картины? — предложил Вадим.
— Какие? Вид на затылки? — Бродский прислонился плечом к стене и вытащил карманные шахматы.
— Удивительно, сколько интереса вызывают доклады Виктора Семеновича, — произнес Вадим.
— В основном скандального, — Бродский сделал первый ход и передал шахматы Вадиму. — Ваше слово.
Вадим не любил карманные, шахматы. Невозможно сосредоточиться, все мельтешит. Но блиц есть блиц, и он сделал, ответный ход…
Между двумя затылками виднелся кусок картины — вытянутые голубые руки на красном фоне.
— Эту картину, кажется, купил Селехов. С физической кафедры, — говорил один из стоящих, долговязый мужчина.
— Что-то от раннего Шагала, — поддержал второй, лысый и в очках.
— Да, что-то, — согласился долговязый.
Вадим крутил головой. Ему хотелось увидеть всю картину. Никак не удавалось…
Бродский протянул ему доску:
— Да играй же… Они выпендриваются, а ты уши развесил.
Он нисколько не обращал внимания на окружающих.
Долговязый оглянулся. Эдуард невозмутимо смотрел на шахматы.
— Вы видели когда-нибудь Шагала? — нервно спросил долговязый.
— Вы ко мне? — предупредительно переспросил Эдуард.
— Да, — с готовностью подтвердил долговязый.
— Ах, ко мне! Извините, нет времени ходить по галереям. Я работаю «от» и «до». А в свободное время торчу в кабаках. Да-с.
— Оно и видно, — поддержал лысый и потянул приятеля к следующей картине.
— А ты нахал, Эдя, — сказал Вадим, ему никак не удавалось всадить ладью в ячейку.
— Дело не в Шагале. Меня бесят эти типы. Наверняка пришли, чтобы посмотреть, как Витю будут жать к ковру. Скандальчика им хочется. Если бы продавались билеты, они взяли бы в первом ряду.
Бродский нежно любил Устиновича. И был агрессивно настроен ко всему, что могло повредить его кумиру.
— Напрасно ты. Может, это доброжелатели.
— У меня чутье на людей. Ты посмотришь на них в зале, — заявил Бродский. — А твоя снисходительность, Димка, тебе еще даст прикурить. Помянешь мое слово. Строже надо быть, осиротевший брат Тиберий… Ходи!
Вадим посмотрел на Эдуарда. Намек? Еще никто не ставил ему в укор уход из обсерватории Ипполита. Это он услышал впервые. Что ж, должно было произойти. Слишком уж носилось в воздухе. Ипполита любили в отделе и чувствовали его отсутствие…
— Я не хочу больше играть. Надоело, — и Вадим отдал шахматы Бродскому.
— Как угодно, — Эдуард без видимого сожаления захлопнул доску и ушел.
Протарахтел звонок. Пора идти в зал.
У картины освободилось место, и Вадим подошел ближе. Синий юноша протягивал непропорционально длинные руки к красному грозовому небу. Контраст синего и красного был очень напряжен. У юноши огромные, во все лицо, глаза. А у ног стояла маленькая лошадь и тоже красная. Лошадь едва дотягивалась ему до колен. Картина называлась «Туда»… Вадим ничего не понял. Лишь тревожное чувство кольнуло грудь.
Пора идти в зал.
Люди все прибывали. В проходе между рядами стояла плотная очередь, вызывая шумное недовольство сидящих в крайних креслах. Радиоастрономы, как всегда, занимали свой «сектор» в конце зала. Вадим уселся на подоконник, между Ясей и Борькой Гогуа. Отсюда видно лучше, чем с кресел.
Устинович стоял у доски. В руках он держал фонарик-указку, с его помощью можно было пояснять изображения на диапозитиве. Белый экран, натянутый на вторую доску, приподнят на блоках — так он виден всему залу.
Вадим посмотрел на площадку. Ирина сидела у проектора. Она помахала Вадиму рукой и улыбнулась. Серьезной и тревожной улыбкой. Она волновалась. Вадим вспомнил, что так и не смог узнать у Ирины тему доклада Устиновича. Что ж, сейчас узнаем. Вот рассядутся все по местам, и узнаем…
Вадим заметил Ковалевского. Роман Степанович что-то быстро записывал в блокнот, Киреев разговаривал с Федоренко, физиком из университета. По-видимому, беседа им обоим нравилась…
Референт наклонилась к Весенину и что-то шепнула. Весенин кивнул и недоуменно посмотрел на Устиновича: «Чего же вы ждете? В зале полный порядок».
Виктор Семенович подошел к краю сцены. Он великолепно владел собой.
— Тема сегодняшнего разговора — загадочные явления в атмосфере Венеры… При изучении спектра ночного неба Венеры мы обратили внимание на одну деталь… Прошу вас, Ирина Борисовна.
Ирина включила проектор. Диапозитив был неясен и бледен. В зале выключили свет, и изображение приняло отчетливую форму.
— Вы видите эту несколько размытую полоску, — острый луч фонарика взметнулся к экрану и остановился, слегка подрагивая, у какой-то темной линии. — Изучая перемещение этого пятна, мы попытались геометрически вычислить скорость вращения Венеры. Однако природа самого пятна оставалось еще загадкой. До тех пор, пока одно из наблюдений не зафиксировало появление на месте пятна чрезвычайно яркой вспышки… Дальнейшие обработки показали, что в полученном спектре вспышки, наряду с прочими четко выраженными элементами, имеются линии, весьма характерные для технеция. Как известно, технеций не встречается в естественных земных условиях. А при искусственных условиях технеций обнаружен при ядерном распаде тория… Это преамбула. Теперь я перейду к детальному разговору…
