Так, может быть, в консультацию? Да, пожалуй, сегодня это самое подходящее место. Все разбрелись по судам, тихо, прохладно, он закроется в своей кабинке и попросит Галину Семеновну никого к нему не пускать.
Но только он вошел в консультацию, как навстречу бросилась Галина Семеновна:
— Вас ожидают… Я говорила, что вы в суде, но товарищ такой настойчивый…
«О господи, кому я еще сегодня нужен!» — подумал Ильин и увидел Сашу.
— Галина Семеновна, не тревожьтесь, это мой приятель. — Ильин открыл кабинку. — Ты ж собирался в отпуск?
— Я в отпуске…
— И никуда не поехал?
— Моя станция недалеко. Неужели ты думаешь, что я мог сбежать от этого дела?
— Не видел тебя в суде…
— А я смирно сидел в сторонке, хотя мне и не сиделось. Первый день, и столько сюрпризов! Возможно, для посвященных и не было никаких неожиданностей, но для меня… Признаюсь, такого кульбита я от тебя не ожидал!
— Кульбит?
— Я тоже не все сразу понял. Когда этот несчастный Калачик отказался от твоего адвокатства, у тебя был здорово побитый вид. Но едва он заявил, что оговорил Сторицына, я понял, что все это просто цирк. Конечно, нашли бы и другого, кто бы внушил Калачику, по каким нотам петь, но все получилось бы плоско, не так, как с Ильиным, без выражения на благородном лице! Но у Ильина должны быть чистые руки, и от него «отказываются». Теперь Ильина надо еще и пожалеть. И будь уверен, тебя пожалеют. Иди домой, расскажи Иринке, что тебя обидели, всем скорей расскажи байку о проходимце Калачике, и все тебя пожалеют!
Ильин внимательно слушал Сашу, и, хотя внутри все кипело, он ни разу его не перебил. Он слушал и думал, что если Саша мог так оценить все, что произошло сегодня, и предположить «кульбит» ради спасения Сторицына, то и другие… Нет, говорил он себе, такое никому не придет в голову, никому, кроме этого сумасшедшего. Но тут кончалась логика и начиналась другая наука: по меньшей мере еще один человек мог взглянуть на все это, как на кульбит, и не только взглянуть, но и аплодировать Ильину, и с легким сердцем порвать дурацкую «ахинею», а еще лучше — сжечь ее. «Что-то паленым пахнет», — скажет Конь, принюхиваясь.
— А ведь я тогда, вначале, почти поверил тебе, — сказал Саша. — Люсю ты даже тронул: ну как же, с университетской скамьи мечтал, самая демократическая в мире профессия!
— Люсю сюда… зачем?
— Но тебе бы не помешало именно сегодня вспомнить о Люсе! Замечательное уменье забывать!
— За что ты меня возненавидел? — спросил Ильин.
— Ты лучше когда-нибудь подумай, за что я тебя люблю!
Ильин не успел ответить: в дверь постучали.
Но в дверь продолжали стучать, слышался умоляющий голос Галины Семеновны и другой голос, мужской и очень знакомый.
Ильин открыл кабинку. На пороге стоял Жорж, растерянный, необычайно бледный:
— Вы очень нужны, пожалуйста, мама просила вас приехать немедленно…
— Но что случилось?
— Умоляю вас, поедем, я на машине… (Кажется, впервые за все время их знакомства Ильин видел, что Жорж не кривляется.)
— Саша, — сказал Ильин, — позвони Иринке, она будет беспокоиться, а я… я, наверное, приду поздно…
— Идемте, идемте, — торопил Жорж, — вот машина, садитесь, пожалуйста… (и это многократное «пожалуйста» тоже было нехарактерно для Жоржа.) — Сейчас… сейчас… Куда же я сунул ключ от машины?
— Он у вас в руках, — сказал Ильин.
Жорж с места взял скорость Выскочили на Садовое кольцо, Лихов переулок, Трубная…
— Мама здесь. Прошу вас, увезите ее отсюда. Да, понимаю: вы еще ни о чем не знаете. Здесь жила Туся. Туся Самохина… Эта Туся… она сегодня повесилась…
Ильин выскочил из машины.
— Я уже все сделал, — сказал Жорж. — Врач, милиция, ее увезли…
Дверь в квартиру была не заперта; в дни бедствий такая незапертая дверь словно говорит, что хуже уже ничего не может случиться.
Небольшая прихожая, лампочка без абажура, грязные обои, квартира, кажется, не один раз деленная, коридора нет, на одной из дверей свежее сургучное пятно, пахнет нафталином, валерьянкой и еще чем-то знакомым с детства: в углу плетеная корзина с котятами. «Наверное, недавно родились…» — подумал Ильин и постучал в соседнюю дверь. Послышался голос Тамары Львовны, и Ильин вошел в комнату.
На узкой кроватке — какая-то древняя старушка, лысая, беззубая, совершенно высохшая. Над кроватью фотография: маленький Самохин на игрушечной лошади дует в трубу.
— Я убеждаю Вассу Петровну, — сказала Тамара Львовна, словно продолжая прерванный разговор, — я убеждаю Вассу Петровну хотя бы на время переехать ко мне, ведь правильно, Евгений Николаевич?
— Да, да, конечно, — сказал Ильин, еще не вполне понимая, что происходит.
— Это Евгений Николаевич, — продолжала Тамара Львовна, — Евгений Николаевич, адвокат, он защищал вашего внука… Евгений Николаевич, подойдите к нам поближе.
— Спасибо вам, голубчик, спасибо за внучка моего, спасибо, что не побрезговали…
— Я думаю, — сказал Ильин, чувствуя, как у него жжет в горле, — я уверен, Тамара Львовна решила правильно. Здесь вы будете одна, а там за вами присмотрят. Доверьтесь нам: поедем к Тамаре Львовне.
— И вы, голубчик, и вы?
— Конечно же, и я!
— Да, да, — сказала Тамара Львовна. — Евгений Николаевич поедет с нами. Евгений Николаевич, сходите за Жоржем, Жорж сильный малый, он нам поможет. Да вы крикните его, Жорж, наверное, внизу… Дайте-ка я сама…
Старуха, кажется, только и ждала этой минуты. Как только Тамара Львовна вышла, она схватила Ильина за руку и зашептала:
— Не хочу к ней, не надо… Они с Туськой по целым дням шептались… Не хочу.
Ильин не успел ответить, вернулись Тамара Львовна с Жоржем.
— Я думаю, мам, лучше я на руки возьму, а? Не возражаете? — спросил он Ильина, как спрашивают родственника.
— Чемоданчик не забудьте, — шептала старуха, — там все Генино — костюм выходной, баретки…
Жорж быстро подхватил ее на руки.
— Однако! — сказал Ильин.
— Да, да… Он сильный малый, сильный малый. Возьмите чемоданчик, а я закрою дверь… Вот так. Теперь все. Да, постойте: кошка. Что ж с ней теперь будет? Я, вообще, не люблю кошек, но…
_ Заберем и кошку, — сказал Ильин.
— Да, конечно, заберем и кошку. Минуту, еще только одну минуту. — Они молча постояли возле двери, обезображенной сургучом. — Бедная девочка. Бедное, несчастное, неразумное существо. После этих… камешков мы почти не виделись. А она к тому же панически боялась оставаться с бабушкой. Бабушка считала, что во всем виновата Туся…
— Надо идти, — сказал Ильин. Он взял корзинку с котятами, и, пока они спускались по лестнице, кошка цеплялась за корзинку и отчаянно мяукала.
Приехали на дачу. Тамара Львовна сразу же стала устраивать бабушку, Жорж возился с машиной, забрал кошачью семью в гараж. Ильин разжег камин, сел у огня, согрел руки, прислушиваясь, как по-зимнему трещат дрова. Вошла Тамара Львовна, села рядом.
— Если бы я вчера вечером пришла к ней… Но сверхсрочное заседание…
— Вы же не могли быть там все время!
— Это верно… А бабушка действительно к ней плохо относилась и во всем обвиняла только ее. Все ее обвиняли. И вы тоже считали, что это она толкнула Гену.
— Никогда и нигде я этого не говорил. И в речи моей этого не было.
— Но все так думали. И я тоже.
— Вы?!
— Конечно. Как все, так и я. И она это чувствовала. И все ждала, что вы скажете о ней. А вы действительно так ничего о ней и не сказали. И тогда-то мне ее стало жаль. Наверное, все-таки… все-таки она чувствовала себя виноватой… В ней самой шла борьба… Как это у вас, у юристов, называется… прения сторон?
— Вся жизнь, Тамара Львовна, — это прения сторон…
— Для того чтобы жить, нужен если не талант, то хотя бы способности… У нее их не было, и никто ее этому не учил.
— Все мы ученики у жизни, — сказал Ильин. — И учить нужно каждого из нас. И надо учить, что жизнь трудная штука. Это ошибочный взгляд, что вот поработал, перевыполнил, а дальше все просто: не пей водку, читай умные книги, занимайся гимнастикой и проверяй тетрадки, у детей. Надо объяснять человеку, что все не просто, что жить не легко, а трудно. Тогда только и будет развиваться этот самый талант жить.
Ильин старался говорить негромко. Камин, тепло, траур, который надела Тамара Львовна, — все располагало к тишине. Он бы и рад был помолчать, но что-то толкало его говорить, спорить, не соглашаться. Он понимал, что выбрал для этого неподходящее время, но ведь он и не выбирал, так уж получилось.
— Талант жить, — продолжал Ильин, — это способность перенести и хорошее, и плохое. И этому можно и нужно учиться…
Тамара Львовна слушала его невнимательно.
— Когда все это случилось… Если бы не Жорж… Все его считают трепачом, а сколько он сегодня для меня сделал. Для меня. Понимаете?
