Наконец она не выдержала, оглянулась и говорит:
— Когда ты так говоришь, я немножко грустнею.
А когда сказка кончилась, Снегурочка превратилась в облачко и улетела, растворилась в голубом летнем небе, Маша сказала:
— Мне очень грустно стало.
. . . . .
Была у меня. Читали, складывали слова из квадратиков-букв и слогов.
Делает это с увлечением. Если взялись учить, надо делать это наилучшим образом, чтобы учиться было «весело, приятно и победительно» (Житков).
После ужина рассматривали картинки. Попалась ей на глаза «Казнь императора Максимилиана». Спросила: что это? Сказал, что этих людей убивают.
— Это что — по-настоящему?
— Да.
— Почему людей убивают — не понимаю! Они же не кусачие!
Побежала к письменному столу, где в груде писем нашла запомнившийся ей конверт с изображением охотника, стреляющего в летящих птиц.
Почти с гневом:
— А это что? Почему он птиц убивает?! Почему охотники птиц убивают?
И так она была хороша в этом гневе, так вся кипела и пылала, что не выдержал, обнял и расцеловал ее.
. . . . .
Перед сном, уже облаченная в ночную рубашку, бесилась, прыгала, хохотала.
Чтобы привести ее в чувство, я выключил в столовой свет и крикнул:
— Тихо! Все молчать!
Все замолчали. Только бабушка, не понявшая моего маневра, в темноте громко пошутила:
— Скоро будет слышно, как муха пролетит.
Через минуту я включил электричество. Машка испуганно и растерянно смотрит на меня:
— Пролетела муха?
— Да. Пролетела.
Заснула быстро.
Сейчас 12 часов 50 минут пополуночи.
Пишет мама
20.11.60.
Ездили к папе в Комарово.
Где-то в Песочной, кажется, в вагон вошел совсем молоденький черноглазый дядя с черными усиками. Он сел поблизости, ничего не говорил, только не отрывал глаз от Маши. А когда мы выходили из вагона, взял Машу за руку, помог ей сойти со ступеньки и спросил ее по-грузински:
— Шен картули ици, Машенька? («Ты по-грузински знаешь, Машенька?»)
— Генацвалос бебия, — не задумываясь ответила Маша. Эти единственные два слова, которые она знает по-грузински, означают: «милая моя бабушка». Но молодой человек очень обрадовался, услышав родную речь…
26.11.60.
Маша вела себя сегодня очень плохо, грубила бабушке, замахнулась на нее рукой, не хотела после прогулки раздеваться, а когда бабушка стала отчитывать ее, назвала бабушку «бабой-ягой».
Все это происходило, когда меня дома не было.
Это уже второй случай, когда Маша так ведет себя с бабушкой.
Когда я вернулась домой, бабушка громким голосом объявила мне, что у нее больше нет внучки… И все рассказала мне.
К счастью, бабушка рассердилась на этот раз, кажется, по-настоящему.
И я тоже очень просила ее выдержать характер, «не сдаваться».
Не знаю, что будет дальше, а пока наша бабуся характер выдерживает.
Машка даже удивлена. Приходит ко мне на кухню и говорит:
— Бабушка что-то долго меня не прощает.
— Если хочешь, чтобы она тебя простила, надо заслужить.
— А как заслужить?
— А так, что надо вести себя хорошо. Ты думаешь, набезобразничала, а потом придешь, попросишь прощения — и все? И простят тебя? Нет, могут и не простить, могут и разлюбить.
— И ты можешь разлюбить?
Из педагогических соображений покривила душой. Говорю:
— И я могу, и папа…
— Я, мама, не знала, что ты можешь разлюбить.
— Не знала, так теперь знай.
— А я, мама, тебя всегда буду любить.
— А я — не всегда. Мне не нужна такая дочка, которая обижает бабушку.
— Хорошо, мамочка, я не буду больше.
— Хорошо, Маша. Посмотрим.
Весь вечер была предупредительна и вежлива. А на бабушку смотрела с некоторым удивлением.
Теперь мне нужно следить за бабушкой, чтобы она не сдала позиций.
27.11.60.
Маша у нас хворает. И, несмотря на это, бабушка держится с ней строго. Это ей не свойственно и, я чувствую, мучает ее.
Маше скучно. Папа, который так много времени уделяет ей, уехал. А там, в Комарове, хворает. А хуже нет, когда папа и Маша хворают в разных местах.
Пишет папа
4 ГОДА 5 МЕСЯЦЕВ
16.1.61. Ленинград.
22-го мы с мамой должны ехать в Малеевку. Мама разбирается в своих вещах и говорит бабушке:
— Прямо не знаю, что взять в Малеевку! Это платье слишком кричащее…
Машка (перебивает). Мамочка, возьми вот это, черненькое. Оно и не кричит, и не плачет.
И это — совершенно серьезно, без какой-либо попытки шутить, острить, «хохмить».
. . . . .
Показываю ей глобус. Началось с того, что я сказал, что Земля круглая — вот такая, как этот глобус. Показал, где на глобусе Ленинград, где Москва, где Тбилиси. Даже Зеленогорск показал.
— А Комарово где?
— Комарово — вот туточки, чуть-чуть пониже.
Потом она спрашивает:
— А почему называется зимной шар? Он что — только зимой бывает?
. . . . .
Нарядилась, надела на голову картонный зеленый кокошник, из золотой елочной мишуры сделала себе длинную косу, стоит перед зеркалом и любуется.
Я заглянул в комнату:
— Ой, кто это?
Медленно, медленно, поступью павы подходит ко мне. Я говорю:
— Кто это такой?
Как это ни удивительно, она верит, что я не узнал ее. Тихо, совсем тихо говорит:
— Я — принцесса.
Потом опять — к зеркалу.
Появляется мама. Повторяется та же игра:
— Кто это?
— А вы сами угадайте!
— Фея?
— Нет.
— Принцесса?
— Нет.
Я говорю:
— Снегурочка?!!
Радостно прыгает и хохочет. Но когда я вышел, она призналась матери:
— Во-перьвых, и папа не угадал. Я — русалка.
17.1.61.
Вчера вечером «пела». Ни голоса, ни слуха у нее, насколько я понимаю, нет, а все-таки поет.
Между прочим, когда мы пели с ней гамму — до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до, — она по ассоциации вспомнила стихи Шарля Кро в переводе Иннокентия Анненского. Стихов не помнит, но смело импровизирует:
Папаша моется у мами
Шипят рога у рамной брами…
(В подлиннике:
Папаша бреется. У мамы
Шипит рагу. От вечной гаммы etc)
Я спрашиваю:
— Как это рога шипят?
— Это блюдо такое — «рога». Его едят.
. . . . .
До сих пор искажает, не может научиться (и не хочет учиться) правильно произносить некоторые слова.
— Папа, давай собирать марточки. Можно, я отклею марточку?
Это она почтовые марки так называет. И упорно держится за этот гибрид (помесь марки и карточки).
. . . . .
Вчера вечером писала письмо дяде Ване Халтурину. Он на днях прислал Машке в подарок составленный им сборник толстовских рассказов.
Еще недавно Машка не понимала и не могла понять, что такое буква, слог, слово. Теперь на каждом шагу:
— Ш-т-ан-ы! Перва буква «ша»? Да? Потом «та», потом «ны»?
. . . . .
Упорно говорит вместо «темно» — «димно». И не может, при всех усилиях, произнести «темно».
. . . . .
Рассказывала маме сказку:
«Девочка Пуся или Муся идет по лесу.
Встретила бабушку:
— Ты куда, девочка?
— Я в Союз писателей иду, на елку.
— Зачем тебе в Союз писателей? В лесу тоже много елок.
— А тут елки не нарядные.
…Ходила Мусенька целых три часа. Уже димно стало. Тут бабочка, которая летела, ущипнула вечер:
— Хватит тебе димно делать!..»
. . . . .
После очередного конфликта с родителями испытывает счастье примирения, отпущения грехов.
Открыла шкаф («Папочка, можно книги почитать? Папочка, можно шкаф открыть? Папочка, можно книгу достать?»). Достает книги, суетится, поминутно бегает ко мне:
— Папочка, тут что написано? Папочка, прочти, пожалуйста!..
Нет, это не подлизыванье. Это — любовь, которая прошла через такое испытание.
. . . . .
Третьего дня сказала маме:
— Как мне нравятся «Спящая красавица» и «Золушка»! Ах, как этот французский писатель Шар Перо хорошо пишет!..
. . . . .
Пересказывала мне толстовский рассказ «Филипок»:
— Один раз мама уехала в город, папа ушел в лес, а бабушка спала на плите.
Я даже на стуле подскочил:
— На че-о-о-ом?!!
— На плите.
И только тут я понял, что городскому человеку ее поколения очень нетрудно спутать печь с плитой.
. . . . .
Сейчас спросила у меня:
— Это кто книжку написал?
— Барто.
— Это тот же самый? Барто?
— Барто — это тетя.
— Тетя?
Очень удивлена. Не так-то часто встречаются тети-писатели. Чтобы не усложнять дела, я не сказал, что есть и дядя Барто.
