Михеич с удовольствием вспомнил, как нарушил медицинский устав, наставляя, обучая на верхушке крана Шестакова. В тот тревожный день понял он, как привязался к молодому бригадиру.
Совсем поздно вечером, близко к полночи, у подъезда послышался шум мотора.
Мало кто спал, все выбежали из комнат и шумно затопали по лестнице. Садырин едва не сбил кого-то с ног, мчался, перепрыгивая через несколько ступенек.
Полушубки, валенки, треухи, перчатки черны от копоти. Бороды, усы, брови, ресницы заиндевели. Вернулись продрогшие, измученные, оголодавшие, но невредимые.
Пропали без вести почти на двое суток! Что же произошло?
С трудом добрались они до заброшенной лесной просеки, погрузили катушку с кабелем и двинулись в обратный путь, освещая фарами морозный туман.
Только перебрались через незамерзший ручей — спустило заднее колесо.
Шофер принялся его менять, Нистратов и Шестаков помогали. Колесо размонтировали. Чтобы не замерзнуть, шофер облил бензином и поджег для обогрева прохудившуюся покрышку.
Перед тем как завинтить гайки на новом колесе, его стали насаживать поглубже. Шестакову и Нистратову несколько раз пришлось снимать на морозе меховые рукавицы; иначе как голыми пальцами не наживить гайки на резьбу. Кожа прилипала к железу, ее приходилось отдирать, на руках оставались ожоги.
И вот когда шофер, как это обычно делается, слегка пристукнул гаечным ключом по новому скату — диск разлетелся, как хрупкое стекло.
Машина превратилась в недвижимое имущество. А тут еще и мотор заглох. Шофер оказался неопытный. Нистратов с трудом вернул мотор к жизни.
Одну за другой они размонтировали и сожгли все пять покрышек, считая запаску. Горящая резина растапливала вокруг снег внезапным жаром. Покрышка сгорала за час с минутами, и не было силы, которая могла бы продлить жизнь этого чадного костра. Если бы покрышки горели не на зимнике, а на шоссе, они давно растопили бы под собой асфальт, и на этом месте осталась бы выгоревшая прореха.
Последняя покрышка догорала, тьма все плотнее окружала костер, а до утреннего света еще далеко.
Растяпа водитель не взял с собой даже топора, спасибо Нистратову, тот оказался предусмотрительнее. Утопая в снегу, Шестаков и Нистратов искали сушняк, но место было болотистое.
Шофер совсем упал духом, он предложил идти пешком по направлению к шоссе, авось встретится какая-нибудь машина.
Шестаков понимал, мало шансов дойти по зимнику до шоссе и еще меньше надежды на чью-то помощь. Только самоубийца будет при такой температуре раскатывать на машине, как бы специально поджидая их.
Вот сейчас самое время взять ответственность на себя, принять решение, заставить попутчиков подчиниться ему. Шестаков вспомнил давний разговор с Варежкой и Леонидом Емельяновичем на слете крановщиков о людях, не боящихся ответственности.
Едва слышно из-за поднятого воротника, но твердо, приказным тоном отделенного, Шестаков скомандовал — отставить разговоры!
Позже объяснил товарищам мотивы своего решения.
В плотном морозном тумане видимости никакой. Если помощь придет в сумерки, вечером или ночью, а им удастся продлить жизнь костра — отблески его станут маяком для спасателей, ориентиром жизни в этой промороженной глухомани.
И нечего всем жаться к костру, разумнее дежурить по очереди. Один — костровой, а двое собирают топливо вокруг.
Костер все слабел.
После того как раскрошился скат, можно было не задумываясь слить горючее из бака, хранить его бессмысленно.
Горючее слили до последней капли, оно понадобится для растопки.
Разрубили и сожгли задний борт машины, позже пошли в дело боковые борта.
Смоченный бензином, загорелся и сырой сушняк.
Изрубили деревянную катушку, на которую был намотан кабель.
Только такой ценой сумели продержаться, не закоченели к тому времени, когда их нашел тягач и будка «Люди» с раскаленной печкой. Их фары светили в тумане, как огни спасения.
События подтвердили правоту Шестакова. Благодаря отсветам костра Ромашко и Погодаев нашли в предвечернем тумане замерзавших товарищей.
Мороз, который подстерег троих на таежном зимнике, был последним в ряду таких свирепых.
— Но почему именно ты отправился за кабелем? — спросила Варежка наутро, перебинтовывая руки Шестакову.
— Так надо же было кому-нибудь. Дело добровольное, а других охотников не нашлось. Нам и тулупы выдали, и валенки великанские на две пары портянок, под меховыми рукавицами вторые перчатки, под ушанкой подшлемник... Иначе нас и вовсе нашли бы в свежезамороженном виде...
Маркаров, помогая Варежке скручивать бинт, сказал:
— Климат мстит тем, кто легкомысленно не хочет с ним считаться, кто не учитывает его особенностей.
— Да, наш климат впечатляет...
Кто знает, не будь таких морозов, электролинейщики не управились бы со своими тросами и кабелями до потепления.
Но с каждым днем все ближе подступала и уже мочила им подошвы многокилометровая полынья, берущая начало у плотины. Начнет набирать силу весеннее солнце, появятся лужи на льду, а там, глядишь, — и промоины.
До этой поры нужно во что бы то ни стало натянуть провода на опоры, убрать их со льда и убраться восвояси самим.
И снова парни из бригады Шестакова не так, как другие строители, прислушивались к сводкам погоды, заглядывали в календарь, всматривались в шкалу термометра.
Все строители мечтали о ранней весне — скорей бы тепло. А электролинейщики надеялись — еще бы одна морозная неделька.
Ранняя весна толкала монтажников в спину, наступала им на пятки.
— Как ты думаешь, Саша, могла бы я изобразить красавицу Весну? — спросила Варежка за обедом.
Шестаков недоуменно посмотрел на нее.
— Меня пригласили в городской парк. На праздник «Проводы Зимы». Обещали сшить наряд из материи солнечных тонов.
— Попробуй изобрази, — сказал он без воодушевления.
— А я отказалась,
— Почему же?
— Не могу же я прогонять Зиму, когда тебе нужны морозы, — она заразительно рассмеялась; глаза ее сделались совсем голубыми. — Что же я, против всей бригады?
Отказ Варежки не остановил подготовки к празднику, и спустя неделю в общежитии слушали радиопередачу «Проводы Зимы».
В городском парке на заснеженной эстраде вспыхнули факелы — это скоморохи доставили на землю яркие солнечные лучи. Все направились к Зиме, большой соломенной кукле; она стояла в печальном одиночестве, прислушиваясь к прощальным колокольчикам троек.
Красавица Весна произнесла заклинание, и Зиму по традиции сожгли на костре под крики, свист и улюлюканье.
Самолет шел на посадку. Уже виднелись не только телеграфные столбы, но и резкие косые тени их, отброшенные на снег. Еще минута, и он различил лыжный след; кто-то пропетлял по поляне, как заяц.
Для него праздник начался до того, как он увидел Нонну среди встречающих, в минуту, когда стюардесса оповестила по радио:
— Наш самолет произвел посадку в Свердловском аэропорту. Температура воздуха...
Температура воздуха его мало интересовала. Не все ли равно — сколько градусов мороза или тепла? Главное — дышать одним воздухом с Нонной!
Маркаров отработал на ангарском льду уйму лишних смен, чтобы выкроить этот волшебный отпуск. Одна пересадка, какие-то пять летных часов, и он — в Свердловске, на улице 8 Марта, неподалеку от театра.
Решили: поскольку он будет в Свердловске две недели — прожить все дни безотлучно друг от друга. Каждый час, минуту выкраивать!
После завтрака, приправленного поцелуями и шутками, он провожал ее в театр, а сам отправлялся в библиотеку и ждал, когда окончится репетиция. Он штудировал работы Ленина о русских переселенцах в Сибирь, коротал в читальном зале время с Цицероном, Монтенем, Гегелем.
Нонна заходила за ним в библиотеку после репетиции. Он встречал ее счастливый. Но когда она однажды сильно запоздала, не заметил опоздания.
Обрадованный ее появлением, он при этом оставался под властью только что прочитанных страниц, был озарен чьим-то глубокомыслием и, может быть, самую малость даже раздосадован тем, что вынужденно отрывается от книги, так увлечен был общением с мудрым собеседником.
Она не обижалась — Нонне нравилась его одержимость.
Ранним вечером (ей надо загримироваться, нарядиться) он вновь провожал Нонну до служебного входа в театр.
Много говорили о последней премьере в их театре. Пьеса на производственную тему, а художник спектакля такой махровый реалист, что дальше некуда. С помощью мощных прожекторов и цветных стекол на сцене изображалась мартеновская печь. Она ослепляла не только актеров, но и зрителей, неосмотрительно купивших билеты в первые ряды партера; им бы вместе с биноклями брать напрокат у гардеробщицы синие очки и надевать их с актерами заодно.
Во многих современных пьесах действующие лица аккуратно разделены на положительных и отрицательных.
