— И далеко простирается такая красота? — спросила она Мих-Миха, сопровождавшего группу.
— Чем дальше, тем больше, — отвечал Мих-Мих с гордостью.
— Варвары! — отозвалась она на его гордость.
По переходам и лесенкам ученые, Мих-Мих и моторист начальнического катера спустились в опустевший после перекрытия проезда верхний котлован, прошлись по перемычке, уже воспринимавшейся как нечто доисторическое, и вышли к рыбацким лодкам и катеру. Лодок здесь заметно поубавилось — владельцы перевезли их в поселок, а катер пока оставался на месте. Ученые рассаживались в нем шумно и теперь уже с остротами и изречениями. Кто на боковые скамьи, кто на корму. Мариша — рядом с мотористом.
Моторист вывел катер на середину Реки и повел вверх на малой скорости. Высокие берега Реки проплывали мимо с торжественной неторопливостью, позволяя обозревать себя в подробностях. Правый берег был еще в тени, зато уж левый, «в багрец и золото одетый», светился и праздновал за двоих. Река чуть повернет — и катер входит в тень, затем снова вырывается на солнце, и здесь словно бы происходит смена дня и вечера, смена тепла и прохлады, светлых и сумеречных тонов в природе. Каменный коридор, поросший негустыми и немощными лесами, казалось бы, не много несет в себе разнообразия, однако за каждым поворотом Реки открывалось что-то новое: отвесная стена уступала место лужайке с отдельными пышными деревьями на ней, потом возникали будто сложенные человеком крепостные башни, между ними — узкое ущелье, и через него — прорыв солнца. На высоком плече скалы — одинокая, оббитая ветрами елочка — как скелет селедки.
Зашли в устье небольшой речки, как видно, знакомой мотористу, и неожиданно открылась тихая и чистая заводь, маленькое озерцо с прозрачной водой. Темными молниями метнулась от катера рыба. Рокот мотора пробежался по скалам и затих. Прорезались голоса птиц, громкие и звучные, как будто их проигрывали со стереофоническим усилителем.
— Господи, вот тут бы и умереть! — проговорила негромко Мариша, и ее голос пошел гулять по горам, отражаясь от них.
— Неужели вы и этого не пощадите? — сказала она погромче. И берега начали повторять, сдваивая слоги: — Ели-ели… ите-ите…
Около полудня подошли к тем скалам, на которых были обнаружены наскальные рисунки древнего человека. Вышли на берег. И вот перед людьми начали доверительно открываться каменные страницы древности, наивные, скромные и прекрасные. Одна зарисованная плоскость была обращена к воде (и к восходу солнца), другая — к верховьям Реки (и к полуденному солнцу). На них наелись рядом быки и волки; быки — с тонкими породистыми ногами, волки — с тупо опущенными мордами. И овцы стояли кучкой поблизости. И сам человек (может быть, автор рисунков?) стоял поодаль с копьем, ни на кого в данный момент не покушаясь, только созерцая мир.
Он пользовался, ловкий неуч, всего лишь заостренным камнем и неведомой нам землистой краской, близкой по тону к состарившейся охре, но исполнил все как надо, не хуже своих будущих подражателей — примитивистов. Вряд ли он задумывался о смысле и целях искусства, но послужил и искусству, и истории… Но вот что же было для него побуждающим мотивом? — не в первый раз задумались люди. Они хорошо знали хрестоматийные истины, но им захотелось порассуждать именно вот здесь, у истоков, у каменных этих плоскостей, к которым прикасался, которые обрабатывал и заполнял своим видением мира неизвестный солдат человеческой культуры. В самом деле: кому он хотел рассказать об увиденном или придуманном? Что было раньше: озарение, зов таланта или некая необходимость? Что это было: стремление к самовыражению или бездумное отражение быта? Что двигало его рукой: честолюбие или любовь к женщине? Или он думал в это время о своих детях, о потомках, о нас?
— Можно задать тысячу вопросов — ив каждом из них уже будет какая-то часть ответа, — сказал в заключение археолог-энтузиаст. — И еще совершенно ясно одно: если мы сумеем верно понять его, мы лучше познаем и самих себя.
— А почему вы все время говорите — «он»? — вдруг спросила Мариша, и сама почувствовала, что славно придумала. — Почему не хотите себе представить, что это была женщина?
— Не тот круг интересов, — моментально ответил археолог. — Звери, охота — это для мужчин.
И женщина отъединилась, стала смотреть на другой берег. Ей показалось, что там мелькнуло что-то живое, и — да! — увидела живого, не нарисованного и не придуманного марала. Тихонько, чтобы не испугать зверя на другом берегу, она пропела:
— Смотрите, какой красавец! Какая осанка!
Все обернулись от рисунков к живой природе — все, кроме археолога.
Олень и в самом деле был красив, силен, молод, но чем-то обеспокоен: пробежит — замедлит бег — оглянется. И вскоре стало ясно, в чем дело: за ним гнались две собаки. Вот они выскочили из-за пригорка и сразу бросились на зверя, подступая к нему с боков, норовя схватить за ляжки. Зверь отбрыкнулся — они отскочили. Но потом опять нагнали его, а впереди был каменный завал — куда зверю кинуться? Он вошел в воду и поплыл, гонимый течением и страхом. Собаки же где-то там между камнями, между кустами продолжали азартно и неутомимо бежать, то появляясь, то пропадая.
— А собачки-то натасканы! — определил опытный моторист. — Смотрите: загнали в воду, а сами вперед и вперед по бережку. Будут там поджидать и встречать. Будут вот так гнать и день и два, пока не замучают или пока он ногу в камнях не сломает.
— Чьи же они могут быть? — задумался Мих-Мих.
— Тут один хозяин — Богачев, — ответил моторист.
— Это друг нашего Ливенкова, что ли?
— Ну!
— А у него разве есть собаки?
Теперь задумался, вспоминая, моторист.
— Еще тут старик Калина живет, —продолжал он, — но этот не станет. Ветеран войны все же.
— Значит, браконьерит кто-то.
— У Богачева не очень-то… Его побаиваются.
— Что это за люди, которые здесь живут? — прислушалась и заинтересовалась неуемная Мариша.
— Люди что надо, — отвечал моторист. И решил немного поинтриговать женщину: — Ветеран войны вам не может быть интересен, а вот егерь Богачев — это фигура! В прошлом — десантник, нынче — отшельник. Бородат и красив, как бог, но живет одиноко… Вы, конечно, читали «Отца Сергия» — так вот наш еще поинтересней будет…
— А не слишком ли вы спокойно наблюдаете и рассуждаете? Его спасать надо, а вы…
— Кого спасать? Егеря? — продолжал дурачиться моторист.
— Прежде всего — вас! От равнодушия! На ваших глазах гибнет прекрасное живое существо…
— Что вы предлагаете? Как дедушке Мазаю, подплыть к нему на катере?
— Я не знаю, это вы должны знать.
— Я знаю, что должен доставить вас всех обратно в целости и сохранности. На неразбитом катере, само собой.
— С вами поговоришь… — кажется, впервые за все свое здешнее пребывание полностью отступила Мариша.
Марал уплыл тем временем за мысок, собак не стало видно, и на этом берегу все вновь вернулись к наскальным рисункам, к картинам древней охоты, обреченным на гибель под водой. Их тоже надо бы спасти, но вставал тот же самый вопрос: как? Берег Реки не увезешь с собой…
— А нет ли где-нибудь еще таких рисунков? — спросил с надеждой в голосе археолог.
Моторист вспомнил: есть! За порогами.
— Тогда пошли за пороги! Я только сфотографирую все это…
Пошли за пороги. И там их ожидала всеобщая радость: древний мастер выбрал для своих изображений отдельные огромные камни, сложенные природой на берегу, как чемоданы, — один на другой. Такие камни, хотя и с немалыми трудами, можно все же увезти отсюда.
— Она как будто предвидела эвакуацию и подготовила чемоданы, — сказала Мариша о Реке или о Природе.
Археолог же начал лазать по камням с ловкостью горского подростка в поисках новых рисунков. И все просил моториста не забыть это место, этот редкостный заповедник…
Возвращались в молчании, как с похорон. Катер бежал по быстрине со скоростью хорошего автомобиля, а когда обозначились впереди белыми бурунами пороги, он понесся еще быстрее, и тревожная Мариша начала нагонять жуть на себя и на окружающих:
— Мужчины, неужели вам не страшно? Вам не кажется, что Река теряет терпение и закипает от злости? Злится на этих вот галантных варваров, — кивнула Мариша на Мих-Миха, — а поглотит за компанию и нас, своих защитников… В самом деле, мужчины: я только подумала вот так — и меня холодный ужас пробрал.
— Мне тоже страшно становится, — проговорил Тихомолов. — Лучше бы я сюда не приезжал.
— О как я вас понимаю, Иван Глебович! — уже совершенно серьезно отозвалась Мариша на слова руководителя.
— Приехать, чтобы убедиться в своем бессилии, — это действительно страшновато.
— Но ведь можно еще что-то предпринять!
— Единственное: думать над тем, как сохранить жизнь Реки в новых для нее условиях. Сохранить или восстановить. Большего нам уже не дано. А в дальнейшем — это уже другое деле! — в дальнейшем надо добиться, чтобы ни одна стройка на реках не проектировалась без нашего участия. Только тогда, когда проект закладывается, можно что-то предусмотреть и спасти. С нами согласовывают теперь готовые проекты, а надо, чтобы уже в состав проектной группы, на равных правах, включали инженера-эколога. Чтобы он бился там за природу насмерть, а главное — предлагал свои технические решения. Мы должны противостоять покушениям на среду в самой начальной стадии человеческого вмешательства и в конце концов освободить прогресс или НТР от варварства.
