— А может, тут склад у шпионов? — предположил я. — Помнишь, учительница рассказывала, как…
— Вай, вай, пошли скорей, Султан. — Она дернула за собой туренка.
Я взял бинокль, и мы вышли. Поднялись на скалу, все смотрим вокруг — не следит ли кто за нами. За каждым кустиком нам что‑то мерещится. Поднявшись на вершину скалы, мы немного успокоились: тут, если кто и идет — видно, и кричать отсюда лучше. Хотя если и кричать, ни дедушка, ни Маседо нас отсюда не услышат, не услышит и Серажутдин. Он далеко остался. Приставил я к глазам бинокль и посмотрел туда, где речка. Сначала ничего не увидел, одни круги. Я повращал стекло. Вот уже что‑то можно различить. Деревья, трава, а вон и речка… А вот и Серажутдин. Но только что это? Он сидит с Чупаном. И они о чем‑то говорят. Чупан не гримасничает как обычно, а понимающе кивает Серажутдину головой. Я, не отрываясь, смотрел в бинокль. Теперь я уже хорошо пригляделся к тем, кто сидел у реки. Они говорили, близко нагнувшись друг к другу, как давние знакомые. Серажутдин протянул Чупану руку, и тот, встав, торопливо зашагал в сторону своего аула. Серажутдин разул ноги и опустил их в воду, значит, он и не думал купаться, просто обманул нас…
— Что ты там так долго смотришь? Дай и мне, — дернула меня за рукав Хажа.
— Пошли скорее к дедушке, — заторопился я.
— Зачем? Мы же обещали Серажутдину вместе вернуться.
— К нему идти нельзя. Пошли, потом объясню. — Мне хотелось как можно скорей рассказать обо всем увиденном дедушке. — Ты знаешь, как отсюда быстрей до сторожки дойти?
— Через сосен–сестер…
— Бежим, — схватил я ее за руку.
— Да не тащи меня. Не туда, вот сюда…
Дедушка сидел на веранде и заряжал ружье.
— А где же солдат? Вы вроде б вместе ушли, — увидев нас, спросил дедушка.
— Дедушка, что мы нашли, — начала было Хажа, но я перебил ее и рассказал все, что увидел в бинокль. Удивленная Хажа во все глаза смотрела на меня.
— Вот оно что. Сразу он мне не понравился. И знакомое вроде что‑то в лице есть, а не припомню никак.
— Дедушка, Чупан его сразу узнал и окликнул. А мы думали он птицу зовет так.
— Как? — насторожился дедушка.
— Ой, никак не вспомню, — наморщив лоб, силилась припомнить Хажа.
— Он крикнул — Назар, — выпалил я.
— Назар? Назар… — дедушка встал. — Гм… Назир! Вот как, наверно?
— Правильно, дедушка, Назир! Назир, — обрадовавшись тому, что вспомнила, закричала Хажа.
— Так… Вот откуда я его знаю. Ах, подлец. И об Юсупе все врал.
— Что об Юсупе? — не понимая, встревожилась бабушка. — Солдатик об Юсупе что‑нибудь говорил еще?
— Солдатик… Никакой он не солдат, — глаза у дедушки потемнели, — хуже отца оказался. Продался…
— Кто продался‑то, Абдурахман? Объясни, ради Аллаха, — причитала бабушка.
— С Юсупом он, конечно, встретился, — вслух рассуждал сам с собой дедушка. — Встретился, окаянный. Может, и в плену. Да только знаю — сын мой Родине не изменит, в жилах его моя кровь течет. Может, этот подлец и убил его.
— Абдурахман, скажи мне, ради Аллаха, жив Юсуп? — перебила его бабушка.
— Это, Салтанат, мы у того гостя спросим, а пока на губах замок повесь. А то все дело погубим. Давай, неси посылку.
— Какую, посылку?
— Ты яге хотела Хасбулату посылку послать. Вот я сейчас и пойду, сдам ее в райцентре на почту. Ну, дети, никому ни слова. Ступайте, следите за пещерой. Смотрите, осторояотей. Он не пощадит, если узнает, что обнаружен. Лучше б, если вы бинокль там оставили. Ну да что теперь делать.
— Я ему говорила, — надо положить, — начала было Хажа.
— Ну ладно. Спрячьте бинокль, чтоб оп его не видел. Придет, спросит где я, скажите посылку в райцентр понес.
10
— Ой, Султан, я устала, — жаловалась Хажа. Мы сидели на огромной сосне и, развернув ветки, наблюдали за пещерой, по очереди глядя в бинокль. Прошло уже, наверно, больше четырех часов, а около пещеры так цикто и не появлялся.
— Может, и не придет никто. А мы тут сидим, сидим, — вздохнула Хажа.
— Придет, — уверенно сказал я. — Там точно шпионы скрываются. Дедушка же сказал, что бинокль не наш, заграничный. А тот ящик, наверно, рация. По ней шпионы всякие сведения передают.
— А если он придет, что мы будем делать?
— Следить за ним.
— А если он ящик возьмет и пойдет?
— Следом пойдем. — Я переложил бинокль в другую руку и уселся поудобнее.
— А вдруг он нас заметит?
— Не заметит. Замолчи.
Хажа вздохнула.
— Есть как хочется. Бабушка, наверно, уже хинкал сварила…
— Ну, ступай к бабушке, — разозлился я. У меня самого все в животе подвело от голода, а она — о хинкале.
— Я боюсь одна идти.
— Тогда молчи. — А сам подумал: как бы бабушка не сказала Серажутдину, если он придет в сторожку, что в лесу появился какой‑то шпион. Тогда он сразу все поймет и может даже убить бабушку. Но об этом я не сказал Хаже.
— Ой, — вскрикнула Хажа. — Руки устали держаться, не могу больше.
Пришлось спуститься вниз отдохнуть.
— Все‑таки ты зря бинокль взял. Может, пока мы дома были, шпион уже приходил в пещеру и заметил, что там кто‑то был.
— Если бы я бинокль не взял, мы бы и не знали сейчас ничего. — А сам подумал: «Может, и в самом деле лучше положить бинокль? Вряд ли шпион уже приходил. Тогда он придет и будет спокойно себе сидеть в пещере. За это время приедут из райцентра и его поймают. А если он теперь вот придет и уйдет, куда мы за ним пойдем? Да и стемнеет скоро. Как же быть? Пожалуй, лучше всего положить бинокль обратно. И скорее, пока не поздно».
— Бежим в пещеру! — шепнул я Хаже.
— Зачем?
— Надо положить бинокль.
— Ой, Султан. А вдруг он придет, когда мы класть будем.
— Я пойду один. А ты будешь сидеть в кустах и наблюдать кругом. Если кто появится, сразу свистнешь, и я убегу.
Хаже понравилось мое предложение, но, когда мы уже почти подошли к пещере, она заявила:
— Давай пойдем вместо в пещеру, положим и убежим, а то я боюсь здесь одна стоять. — Что с ней поделаешь. Идем, никого вроде не видно.
Стало уже темнеть. Я вошел в пещеру, за мной — Хажа. Смотрим — где же ящик? Он ведь почти у самого входа стоял?
— Может, он дальше? — говорит Хажа. В темноте я лишь слышу ее голос.
— Нет, он точно тут был, — шарю я руками. И вдруг совсем рядом слышу тяжелые шаги. — Хажа! — кричу я, но в этот момент что‑то тяжелое стукнуло меня по голове, и я упал.
— Султан! — словно сквозь сон слышу я голос Хажи. Она плачет и трясет меня за плечи. — Султан! Вставай скорей! Нас закрыли.
— Что? — не понимаю я. — Что закрыли? — Я стараюсь поднять голову, но она словно свинцом налита.
— Вход в пещеру завалили!
Глаза уже привыкли к темноте. Сквозь щели заваленного камнем входа сочился слабый свет. Я пополз к входу, ощупал его руками: всюду неподвижный камень.
— Они тот камень–навес взорвали и завалили вход, — плача, сказала Хажа. — Что теперь нам делать?
— Тихо! — шепнул я. Хоть в голове у меня все еще гудело, я отчетливо услышал разговор у входа в пещеру. Приложил ухо к щели. Голос Серажутдина я узнал сразу. Вторым, наверно, был Чупан, но его голос узнать было нелегко.
— Лучше дождаться, когда стемнеет. Да и отдохнуть надо. До утра горы перевалим, — говорил Серажутдин. — По разным дорогам пойдем. Вместе нельзя. Сюда я шел с одним. Так нас заметили. Едва открутился.
— С кем шел?
— Да из местных бывших. Кажется, только притворялся нашим. Сомнение меня взяло, в ущелье его прикончил. Да и ты хорош. Чуть не выдал меня при первой встрече: «Назир, Назир», — передразнил он Чупана.
— Я ж не знал, что они рядом. Обрадовался тебе. От радости и обалдел. Думаешь, легко сумасшедшим притворяться. Эх, устал я… Сколько раз к врачам таскали. Я все смеюсь да танцую. А сам думаю: долго ли еще ждать‑то? Когда ж немец наконец сюда придет? Эх, устал я. Во, где у меня злость к этим Советам сидит. Как отца в двадцать седьмом раскулачили, так как есть все поотнимали. И сегодня помню, как их мать моя проклинала. Потом — что ж, ничего не поделаешь. Ты вот там был, а я здесь. Пришлось от отца родного отказаться да в колхоз пойти. Да ждать своего часа. Когда тут наш объявился да сказал — тебя ждать надо, я сумасшедшим и заделался. Не то б на фронт упекли. Не дождался б тебя. Мстить, мстить надо. Они вон мои поля пашут, с моих баранов шерсть стригут, а я сижу и сделать ничего не могу. Эх, устал я. Вся надежда — придут немцы, новую власть установят. Стану наибом. Маседо в жены возьму… Красавица. Хоть и не из наших, да ничего. Кнутом‑то дурь выбью, как женой станет.
— О–о! У тебя аппетит неплохой! — усмехнулся Серажутдин. — У нее, говорят, жених — коммунист. И не робкого десятка.
— Немецкая пуля его достанет! А не то и здесь прикончим. Сила‑то еще есть, а? Как я сегодня старика‑то свалил. А он здесь когда‑то силачом считался.
