— Почему?
— У одного справка о болезни, а сам еле толстую шею поворачивает вроде меня. Справка липовая, ясно. Другой жалуется на старые шины — меняйте, и все. У третьего мотор внезапно забарахлил. Да разве их поймешь? — Икрамов устало махнул рукой.
Претензии были только к ремонтным мастерским, которыми заведовал Икрамов. Это настораживало.
— Изношенность шин соответствует нормативу?
— Конечно. Даже чуть не вдвое превосходит обусловленный срок. Я сам не понимаю, как может шина вместо сорока тысяч километров продержаться сто. Не в этом дело. Три дня ничего не могут изменить, а жалобы посыпались именно сегодня, не перед праздниками.
— Хорошо. А с мотором что?
— Он тоже две нормы отработал. Водитель недавно даже премию получил. Но сегодня ни в какую! Меняйте, и дело с концом.
— Знал бы я раньше, поработал на праздники, отремонтировал.
— Это бесполезно, Замин. Разве не понимаешь? Не этот так другой предлог найдется.
— Акты составили?
— Конечно, нет. Сохбатзаде не допустил, сказал, что справимся своими силами: и мотор, и шины сегодня же будут новые.
— А мнимого больного они не захотели положить на носилки — и в больницу?
Икрамов, багровея от гнева, воскликнул, перекрыв шум в диспетчерской:
— Они у меня сами заболеют! Такую мину подведу, что кверху тормашками скатятся под откос.
Я сказал, что мы втроем обменялись путевками.
— Какие еще дежурства? — возмутился Икрамов. — Бери последнюю путевку на трассу и поезжай.
Сафар-киши понимающе покачивал головой:
— Они эту путаницу из-за меня устроили. Знали, что я не могу далеко уезжать, и решили таким путем всех троих, как вязанку, взвалить на плечи.
Я нагнулся к окошечку диспетчера, чтобы сказать об обмене маршрутами. Сквозь пыльное стекло увидел, как через заднюю дверь вошел Галалы. Он тоже меня заметил. Отодвинул рукой диспетчера, спросил, заглядывая в оконце:
— Вагабзаде, почему не в рейсе? Что-нибудь не в исправности?
Я выпрямился и посмотрел на него сверху вниз. Шоферы заинтересованно сгрудились вокруг.
— Я хочу поехать в дальний рейс вместо Сафар-киши.
— Но у тебя норма уже выполнена.
— Какая еще норма?
— По тонно-километрам. Тебе ли не знать!
— Значит, в дальние рейсы направляют тех, кто отстает по этому показателю?
— Вот именно.
— Направьте тогда Ахмеда и дядю Джалила.
— Их путевые листы уже оформлены. И печать поставлена.
— А для пользы дела нельзя разве переделать?
— Ты в адвокаты к другим не лезь, Вагабзаде! О себе позаботься.
— Рабочие люди не живут наособицу, товарищ Галалы. У нас плохое и хорошее — все поровну.
— Ты меня не учи!
— А вы не кричите. Страна большая, мне везде работа найдется.
— Да что ты заладил: рабочий, рабочий! Если ты рабочий, так на шею можешь сесть?
— Зачем нам ваша шея? Место рабочего человека гораздо выше — за столом президиума, в правительстве.
— Эка хватил! Ну набаловали вас… В мягкое кресло метишь?
— И оно мне ни к чему. Голос рабочего человека повсюду услышат. Так что давайте без проволочек: поменяйте путевые листы, и мы поедем в дальние рейсы.
Я обернулся за поддержкой к Икрамову, но его уже не было. Он копался в бензиновом насосе; плечи тяжело вздымались и опадали, как у человека, которому не хватает воздуха. Почувствовав, что я стою рядом, он поднял голову и через силу улыбнулся.
— Хорошо ты сказал про стол президиума, племянничек, — прохрипел он. — Повтори еще раз, запишу. — Он полез в боковой карман за тетрадью…
Когда я уже выезжал за ворота базы, на подножку неожиданно вскочил Медведь-Гуси, сунул голову в кабину.
— Больно ты прыткий! Чужие доходы покоя не дают? Да я уже пять лет вожу в российские области овощи и фрукты. Ты нам хлеб-то не отбивай… Потом не обрадуешься, предупреждаю!
— Спрыгни с подножки! Дам полную скорость.
— Два раза сидел, в третий раз за тебя в тюрьму пойду!
— Понравилась решетка на окне? Кто спорит: привычка великая вещь.
— Не надейся, что я уйду, а ты останешься!
— Ты, Гуси, болен. Покажись врачу.
— Я покажусь! Еще узнаешь меня! — И он соскочил с подножки почти на полном ходу.
В конце декабря северные ветры над Баку то свирепо сгоняли облака над морем, то, помесив их, словно тесто, рвали на части и перекатывали по другую сторону гор, к подножью Большого Кавказского хребта.
Внезапно погода переменилась. Ветер стих, тучи опустились ниже. Когда мы грелись в сторожке охранника, дробинки снега — не крупнее просяных зерен! — барабанили в стекло и забивали белой крупой щели в оконных рамах.
На Боздаге работа не прекращалась ни днем ни ночью. Буровики довели разведочные скважины до проектной глубины, опережая сроки. Все скважины дали фонтаны нефти и тотчас были перекрыты — спешно строился трубопровод. Перевозка труб возлагалась на нашу транспортную контору. Сохбатзаде вызвали в министерство и строго наказали, чтобы перевозка заняла не более трех месяцев. К этому времени на место должны прибыть монтажники.
Боздаг оказался довольно диким пустынным местом, где до недавних пор, кроме отпечатков овечьих копытец да лап хищников, иных следов не попадалось. Но сейчас серые холмы уже исчертили колеи резиновых шин — и легких машин геологов, и тяжеловозов-грузовиков. Но чем плотнее утаптывалась песчаная почва, тем больше подмывались холмы дождями: пласт обрушивался за пластом. Часто наши машины шли юзом и валились набок.
Начальник поручил мне создать специальную аварийную бригаду. Я подумал и отказался:
— Могу отвечать только за себя.
— Так станет рассуждать каждый. Никто не хочет работать в трудных условиях!
— Но почему вы обратились именно ко мне?
— Потому что ты возьмешься за это.
— Не понял. Я же отказываюсь.
— Нет, не отказываешься. Просто не подумал еще хорошенько. Я давно приглядываюсь к тебе, Вагабзаде. Ты отличаешься от других. Не знаю ничего о твоем прошлом: может быть, за баранку сел случайно? Иногда ты меня удивляешь, — признался он. — Не гонишься за славой, а между тем все твои действия сопровождает удача! Недавно получили благодарность от исполкома в Гяндже… Не знаю, как это у тебя выходит, но ты словно смотришь поверх наших голов, в завтрашний день… Письмо из Гянджа и натолкнуло меня на мысль, чтобы ты возглавил бригаду Боздага. Раз у тебя уже есть опыт перевозки труб.
— Вы определили состав бригады?
— Нет. Тебе первое слово.
— Тогда пригласите сюда товарища Икрамова.
Сохбатзаде поморщился, как от кислого.
— Зачем? Перевозки на Боздаг возглавляет Галалы.
— Как же проворачивать такое важное дело, создавать целую бригаду — и мимо месткома? Вы ведь не имеете ничего против товарища Икрамова?
Мне хотелось вызвать его на откровенный разговор. Сохбатзаде поерзал в кресле, но вынужден был отвечать, потому что я смотрел ему прямо в глаза:
— Что ж, за работу он, конечно, болеет. И человек искренний. Но вот соответствует ли он своей выборной должности, это большой вопрос!
— Разве он плохо ладит с людьми?
— Ладить — этого мало. Его обязанность руководить, направлять по верному пути. Да что там толковать! — Сохбатзаде решил кончить неприятный для него разговор на полуслове.
— Вот вы говорите: направлять по верному пути! Но ведь правильность той или иной дороги можно понимать по-разному. Икрамов — один путник, Медведь-Гуси, к примеру, совсем другой.
— Ты хочешь сказать: все идут криво, один Икрамов прямо?
— Икрамов выходец из простых рабочих. Он не кабинетный руководитель. Зато знает всю подноготную шоферского сословия: кто добросовестный, а кто калымщик и ловчила.
— Глубоко ошибаешься, Вагабзаде! Да он готов последний кусок хлеба отнять у рабочего человека. Я же предпочитаю иногда закрыть глаза: у всех дети…
— Неправедными деньгами детей не воспитаешь.
— Ты ведь не женат? Погоди, узнаешь, какая это ответственность — семья. Уже не о себе забота, а только о детях. Про шоферов как говорят? Всякий день сидит на колесе у смерти. Неужели не дать ему послабления? В случае аварии кто пригреет сирот, если дома нет никакого запаса? Подумай и об этом, парень.
Я подумал. Но только не о скользких словах Сохбатзаде, а об одном случае из своего детства.
Стоял ясный вечер конца лета. Ребячья ватага повадилась на колхозные виноградники. Сколько успевали, совали гроздья за пазуху. Остальное прямо в рот.
Утром мать сказала:
«Сынок, на твоей постели лоза выросла. Что за чудо?»
