— Порядок! — протянула Марфа ногу в небольшом кирзовом сапоге. Она засмеялась грудным воркующим смехом. — Илюшечка Воронков выручил своей запасной парой. Ножка у него, как у барышни. А к наличным Егор Парменович комсомольца с наганом приставил.
Они говорили очень тихо, но Садыков беспокойно зашевелился, открыл глаза и спросил плохо повинующимся голосам:
— За Трушиным и Воронковым послали?
— Давно, Курман Газизыч! — крикнул один из шоферов.
— Да вот они идут.
К костру подошли торопливо Воронков и Грушин.
— Приказано явиться, товарищ майор! — весело и щеголевато отрапортовал Илья.
— Как с лесом, Воронков? — спросил не вставая Садыков.
— Кончаем, вот-вот прорубимся, — ответил Илья. — Идем, значит, дорожку осматривать?
Растопыренные пальцы, лежавшие на груди, вздрогнули, но Садыков не шевельнулся. Он за эти секунды ухитрился снова уснуть.
Воронков и Грушин переглянулись.
— Жаль, а прядется, — сказал Воронков. — Будите, Степан Елизарович.
Грушин притронулся осторожно к плечу завгара:
— Начальство, встрепенись!
Садыков вздрогнул, крепко провел по лицу ладонью и улыбнулся сонной улыбкой:
— Дома был. Дочку видел.
Суровое, тугое, как сжатый кулак, лицо его обмякло, подобрело. По-прежнему улыбаясь, он не спеша зажег прилипшую к губе потухшую папироску и, спохватившись, вскочил.
— Айда, пошли! Ночь обогнать надо. Нет, не обгоним! — посмотрел он на солнце. — Придется «Слезы шофера» ночью проходить…
…Пошли через невысокую гряду, заросшую молодым сосняком, белевшим кое-где залежавшимся снегом. Здесь и нагнал их запыхавшийся Полупанов.
— Разрешите, товарищ Садыков, — обратился он к завгару, — посмотреть, какие это такие «Слезы шофера»? Мы, ленинградцы, к проспектам привыкли, а в узкости застрять можем.
В голосе его было покаянное, виноватое. Мучила его брошенная машина.
— Какой разговор? Иди, пожалуйста, — ответил завгар.
Противоположный склон гряды спустился крутым уступом. Марфа пропаще завизжала, когда ее, тяжелую, неудержимо понесло вниз, на дно ущелья, забитого обломками скал. Грушин, глядя на эти каменные россыпи, сдвинул ушанку и потрогал лысину.
— Побьем мы здесь машины, Курман Газизыч, ей-пра, побьем!
— Это еще не самое страшное. Пошли дальше, — ответил ему Садыков тоном, не сулящим хорошего.
Узкую дорогу, по которой они теперь шли, стиснули черные скалы, нацелившиеся друг на друга каменными лбами, как бараны в драке. Вскоре дорога вырвалась из этой щели, но налетела на большую, с двухэтажный дом, скалу. Она сорвалась с вершины, загородив наполовину древнюю караванную дорогу, и замерла перед новым сумасшедшим прыжком вниз. А что внизу? Обрыв или пологий скат? Дорога здесь, будто свалившись набок, огибала скалу узким карнизом в крутом повороте.
— Н-да, местечко! «Слезы шофера», ничего не скажешь, — с уважением вздохнул Полупанов. — На такую дорожку глаз да глаз нужен. Твердая рука тоже нужна. Не то как раз загремишь вниз.
— Тогда мне сухари сушить, трибунал мне тогда, — сказал глухо Садыков. — И люди, и техника, все на моем балансе. За все, как на фронте, отвечаю. Что?
— Так уж прямо и трибунал, — возразил бодро Грушин и добавил деловым тоном — Нежелательно, конечно, вниз греметь, а все же проверить надо, много ли лететь придется.
Он поднял с усилием большой камень и сбросил его вниз. Пропасть ответила летящим гулом и тихим шуршанием оползающего щебня и песка.
— Не надо! — испуганно попятилась Шура и натолкнулась на Бориса.
Он успокаивающе пожал ее локоть.
— И до чего же вы, доктор, нервная собой! — улыбнулся Воронков. — Мировая трусиха!
— Конечно, трусиха, — нервно засмеялась Шура. — Есть у меня такой грех: высоты боюсь.
— Тогда я вам компания! — подхватила Марфа и покрутила пальцем, по груди. — У меня вот здесь от высоты тосковать начинает. Очень это при моей работе мешает.
Садыков медленно отсчитал шаги от упавшей скалы до обрыва:
— Коридорчик не шибко широкий. На фронте бывало такое дело. Прочистят минеры коридор на ширину гусеницы, и тут вся твоя жизнь. Делай! А метр в сторону — и на воздух! — Он снял танкистскую фуражку, повертел — перед глазами, забыв, для чего снял, снова надел. — Там были циркачи, по проволоке «тридцатьчетверку» проведут! Понимаешь? А у нас… Конечно, зелень, молодая травка! Что?.. Правильно директор сказал, какой разговор?
— А мне нравится! — громко, с удовольствием сказал Неуспокоев. — Люблю цирк, опасные номера.
— Слушай, прораб, — подошел к нему Садыков, — а если столбы? Понимаешь? По краю столбы поставить, чтобы шофер видел край? Делай, а?
— На большом расстоянии? — озабоченно посмотрел на него прораб.
— Считай полкилометра.
— Тогда лучше балюстраду с точеными балясинами, — серьезно, пряча насмешку, ответил Неуспокоев. — А вы подумали о том, как будем врывать столбы? Камень! — топнул он. — Бурить, взрывать, зубами грызть? Вы лучше людей столбами по краям расставьте. Энтузиасты! А вам без хлопот.
— Зачем так говоришь? — отступил ошеломленно Садыков.
— А что вас так возмутило? — спокойно пожал плечами Неуспокоев. — Наши парни спасибо вам скажут. Они рвутся к подвигу! А здесь настоящий подвиг, романтика опасности, а не романтика перевыполнения норм укладки бетона.
— Значит, вы не верите, что наши ребята встали бы маяками вот здесь, на этом самом краю?! — закричал вдруг Воронков, подбегая к обрыву. — Встанут, если понадобится. И нечего над энтузиастами насмешки строить!
— Видите ли, товарищ Воронков, — холодно ответил прораб, — энтузиазм консервировать нельзя. При длительном употреблении он выдыхается, скисает. Но это мое частное мнение, можете с ним не соглашаться.
— И не соглашусь! И никогда не соглашусь! — сдавленным, перехваченным тенорком крикнул Илья.
— Прекрати, Воронков! Дискуссию в другом месте организуешь! — резковато вмешался Грушин.
Илья недовольно замолчал. А Степан Елизарович обратился к Садыкову:
— А дальше как, Курман Газизыч? Все так же: справа стена, слева без донышка?
— Сказал уже, считай полкилометра. Однако там дорога много шире. Пойдем посмотрим?
— Обязательно.
Садыков, Грушин, Полупанов и Воронков ушли. После их ухода все долго молчали. Слышен стал ветер, с журчаньем и всплесками, как река, плывший по ущелью. Он обдавал пронзительным весенним холодком и пахнул ледоходом, будто только что пролетел над искрошенными льдинами и черной пенистой водой. Вместе с ветром в ущелье вполз знобящий волчий вой.
— Его только и не хватало для настроения, — хмуро сказал Борис.
Марфа фыркнула в ладонь:
— Тоже свое частное мнение высказывает. Недоволен предстоящим сокращением ихнего штата.
Шура села на камень, — слабо зевнула и повела плечами:
— Холодно становится, и спать хочу… Нет, я не то хотела сказать. — Она несмело улыбнулась. — Я не гожусь в герои, а поэтому я вернулась бы назад. Ну, потеряли бы дней пять…
— Дней пять? Да вы что? — всполошилась Марфа. — Мой Егор Парменович с катушек свалится! Он, говорят, во сне посевную видит, кричит и директивно ругается!
— Я его понимаю, — откликнулся Неуспокоев. Он закуривал и, не гася спички, неприятно усмехнулся. — В рекордсмены рвется Егор Парменович.
— Непонятно что-то, — покосилась на него Марфа. — Как это — в рекордсмены рвется?
— А что же тут непонятного, милая Марфуша? — снова усмехнулся Неуспокоев, бросив догоревшую спичку. — Если уважаемые Егор Парменович и Курман Газизович за остаток дня и ночь перепрыгнут через Султан-Тау, проведя колонну чуть ли не по козьим тропкам, то об этом заговорят в обкоме, а очень возможно, и где-нибудь повыше. Понятно, оттуда последуют для товарищей Корчакова и Садыкова всякие весьма приятные вещи. Еще бы, обеспечили сверхранний сев на целине!
Шура сплела пальцы и выгнула ладони так, что хрустнули суставы. В глазах ее была тоска.
— Это тоже ваше частное мнение? — тихо спросила она.
Неуспокоев не ответил, отошел от скалы и сел на камень, на котором сидела Шура. Девушка сжалась и чуть отодвинулась, но прораб не заметил этого.
Из-за скалы вышли Корчаков, Садыков и все остальные. Неуспокоев поднялся, чтобы идти им навстречу, но его остановила Марфа:
— Погодите, я с вами желаю спорить! Вы нам много наговорили, а я вам одно скажу: сезонник вы! — По тону чувствовалось, что для нее хуже «сезонника» нет ничего на свете. — И ваше частное мнение можете оставить при себе. Я лично с Воронковым согласна. Высоты я страх как боюсь, а надо будет — встану здесь, на краешке, столбом!
— Афишной тумбой, Марфуша! Габарит позволяет! — крикнул подходивший Воронков, и все засмеялись.
— А ну тебя, трепача! — обиделась Марфа. — Как дорога-то, подходящая?
