— Пистолет? — подсказал Пека.
— Э! Все равно не поймешь!
Петушок бесцеремонно снял с орлиного носа хмурого князя темные очки, напялил на свой облупленный носик, посмотрел на небо.
— Так они у тебя зеленые?
— Старик! Синее небо — это банально.
— И вода зеленая! И ты зеленый! — не отставал Пека. — И вон палка зеленая плывет!
— Какая еще палка?
Князь Белоневестинский вскочил из каменной ванны как ужаленный. Он так шибко летел по воде, будто плясал какой-то диковинный танец.
— Змея!
Я глянул в чистую воду.
— Какая змея? — И схватился за живот. — Обыкновенный ужака! Безобидная тварь. Не то что твой парень с божьей искрой — на людей не бросается.
— Не люблю пресмыкающихся! — У князя зуб на зуб не попадал. — Жара, а вода ледяная. Спустимся вниз.
Мелкая речушка тихонько катила камушки.
— Ласковая! — кивнул я на нее.
— Угу! — буркнул Константин Сергеич. — Мать этого головореза тоже ласковая…
Из-за кустов орешника показался бетонный столбик. Тот самый, про который мне когда-то не стала рассказывать разговорчивая водительша. Подхожу ближе. На нем потемневшая стальная пластинка:
«Старшина первой статьи Георгий Степанович Васьков. 1939–1963. Трагически погиб на этом месте, спасая утопающих».
Верещат цикады. Мелкая речушка камушки моет. На верится… Думаю: «Как же ты не сберегся, старшина первой статьи Васьков? Как тебя одолела эта по-кошачьи ласковая, тихая речушка?» И вслух бормочу:
— Ласковая…
Рядом бурый старик в белой войлочной шляпе под удочками согнулся. Смотрит на меня, головой качает.
— Зачем говоришь: ласковая? Не верь, дорогой. Притворяется! Нет дождя — журчит, есть дождь — шумит.
— А когда будет дождь? — поинтересовался Пека.
— Когда на рога молодого месяца ведро можно вешать.
— Петушок, ты бы коняшку себе срезал, — посоветовал я.
— Есть дождь — шумит! — повторил старик. — Шел этот старшина с поезда к своей невесте. Отслужил. А дождь привязался, не отстает. Догоняют морячка две веселые дивчины на подводе. В бидонах — молоко. «Садитесь! Подвезем». Прыгнул на ходу. Подъезжают к этой самой речушке. А она кипит. «Девчата! Может, повернем?»— «Ха-ха-ха! Что вы за моряк?» Разогнались — и в самую круговерть. И пошло крутить! — Рыбак сердито глянул на сонные поплавки. — Подводу, дорогой, в море вынесло. Лошадей не нашли. А девчат моряк на берег выбросил. Успел. «За кусты цепляйтесь!» — кричит. А самого тащит… Вот памятник есть, а тела нет.
— Как так — нет? — спрашиваю.
— Не нашли. Видно, в море унесло. Только бескозырку тут с-под камней вынули. Отдали невесте…
Что-то назойливое мешало мне слушать старого рыбака. Оглядываюсь: а, это княжеский транзистор! Будто в нем туча комаров:
«Д-з-з!.. Д-з-з!..»
— Уймите! — прошу.
Смущенный Белоневестинский резко повернул рычажок.
Глядишь на эту потемневшую стальную пластинку и чуешь: вроде бы ты и вроде не ты. И что-то в душе поднимается такое, такое…
Подскакивает ко мне Пека-Петушок на прутике.
— Дядь Ван Ваныч! Что это за столбик?
— Это, Пека, не столбик, — говорю, — а маяк. Понял? Не только для моряков — для всех людей светит.
— «Ва-ськов… По-гиб…» — прочел Пека по складам.
— Погиб, — говорю.
— Дядь, а зачем люди умирают? — спросил присмиревший Петушок.
Назад ехали молча. Море вдалеке в лазоревом мареве. Над Белой Невестой — гора. За нее светлая тучка зацепилась. А поворотов!
Седьмой поворот тут прозвали Тещиным языком. Крутой, на сто восемьдесят градусов. Только я повернул, гляжу: впереди тугой узел белокурых кос. Она! Белая невеста за баранкой. Этого еще не хватало!
Кон Белон покосился на меня:
— Ив! Неужели так и будешь плестись в хвосте у этой местной амазонки?
Я пожал плечами:
— Извиняюсь, Амазонку ищите в Америке. А вот казачка-морячка тут есть!
А про себя думаю: «Шуруй, Шурыгин!»
Хотел я назло князю обойти эту белую невесту, а она в зеркальце заметила. Я за нею, она от меня, я за нею, она от меня.
— Чтобы новый «Запорожец» не обогнал допотопную бабью «Волгу»? — удивился Кон Белон. — А впрочем, осел не конь, «Запорожец» не автомобиль!
Пека-Петушок переметнулся на сторону гений:
— Мыльница на колесах!
Я молча терпел княжеские подковырки. Наконец не выдержал. Сколько лет на Белогорщине не превышал положенной скорости, соблюдал рядность, не пил за рулем! И только раз перевернул машину. Ехал с мелзавода в гололедицу и — трах! А тут… Эх, неприкаянная твоя душа!..
На небольшом подъемчике, где «Волга» притормозила, я рванул на всю железку. Белые придорожные столбики слились в белую стену. Восхищенный князь хотел высунуть голову. Но бешеный ветер сорвал с него роскошную шляпу-хлебницу.
— Дядь Костик Сергеич! Голова улетела… Гляди: над морем!..
— Настоящий мужчина всегда рискует! — кричал, не помня себя, Кон Белон. На радостях он включил свой комариный транзистор. — Олл райт!..
Шляпа свободного художника наконец приводнилась. Ее подхватили бойкие волны и понесли, понесли в чужую зеленоватую даль.
Тут, как назло, в моторе лихого «Запорожца» что-то забарахлило. Я резко переключил скорость. «Запорожец» протяжно взвыл, аж взвизгнул. Нас так толкануло вперед, что я чуть не вышиб лбом ветровое стекло.
Стоп, машина!
«Волга», боднувшая наш «Запорожец», стояла почти впритирку с ним. Бедняга ослепла на оба глаза: осколки фар валялись на расплавленном асфальте.
А из синющих глаз казачки, как с чистого неба, сверкнула молния.
— Извиняюсь… — пробормотал я.
— Теть, мы нечаянно! — всхлипнул Петушок. — Мы гнались за дядиной шляпой. А она уплыла за границу…
— Что ты мелешь! — возмутился князь, не выключая транзистора. — И вообще… кто, собственно, наскочил?
Белая невеста не замечала яростно дергающегося князя.
Ласково поглаживая Петушка по золотистому гребешку, она смотрела на меня, будто не узнавая:
— Вы что — новичок? Или наше солнышко повлияло? На поворотах, товарищ «Запорожец»…
— Умоляю: не читайте нам прописных истин! — Белоневестинский поморщился. — И вообще… кто вы такая?
— Общественный инспектор.
— Вы? — удивился я.
Она — гордая, красивая — никакого внимания.
— Вижу, ты, Пека, совестливее маминых квартирантов!
Ага! Вон куда клонит! Что я, что князь… А, может, Иван, ты и вправду не туда заехал? Нет, не знает она души Шурыгина!
— Безобразие! — вскипел князь, поправляя голубые шорты. — Выходит, инспекторской «Волге» можно таранить беззащитных «Запорожцев»?
— Я бы вам объяснила, кто виноват… — Белокурая усмехнулась. Ах, как ей шла эта усмешка! — Но вы, по-моему, еще не выросли из детских штанишек.
— А я, извиняюсь, вырос, — говорю. — Разрешите уплатить?..
— Как-нибудь обойдусь! — Колючей веткой она ловко смела с асфальта битое стекло. А на переносице лучистые морщинки сбежались. — Отложите на обратный билет.
— Не беспокойтесь, Нина! — вырвалось у меня.
Глаза князя округлились.
— Ив, так вы знакомы? Друзья мои! Не забывайте: наши тела могли висеть вон там, на зубьях скал. Нина! Мы чудом уцелели… Чего ж нам спорить? А? Где же мой термос с бодрящим эликсиром? — И, изогнувшись, полез в семейный танк. — Жизнь слишком сурова, чтоб ее не украшать.
— Не украшайте, товарищ Белоневестинский! — Нина тихонечко дернула его за сорочку. — Иначе отберу права.
— Откуда вы меня знаете? — удивился художник. — Что за чертовщина!..
Нина, поднеся палец к губам, перешла на таинственный шепот:
— Тсс! Куда старомодным чертям до ваших художеств! Обмывали заграничный костюм в «Золотом якоре»? А потом еще на подстриженную лавровишню, как на пружинный матрац, завалились…
— Курорт нуждается в легендах… — буркнул князь.
— А вам, товарищ «Запорожец»… — она насмешливо прищурилась. — Все же не советую почивать на лавровишне!..
Над нашими головами весело просвистела ее колючая ветка.
— Амазонка! — пробормотал потрясенный Кон Белон уже в машине. — Ив, друг! Я становлюсь легендой!..
— Вы, — говорю, — все можете!..
Белоневестинское ярое солнце решило доконать мое сердце. Ну и жарища! Мы завернули на Золотой пляж, где кишел палаточный лагерь дикарей. У меня глаза разбежались.
Палатки из брезента, простыней и разноцветных одеял. Зачехленные и распахнутые семейные танки. Газетные треуголки, белые плечи, загорелые руки. Сам черт ногу сломит!
— Водопад приелся!.. — бормотал Кон Белон. — А вот море… Море пока освежает!..
Лазурный пенистый напиток
Вливает в душу сил избыток! —
бойко отчеканил Петушок.
