— Одинова только и ударил, гад, а смотри сколь знатко, — успокоенно добавил он, опуская рубаху. — Вот тебе и весь мой документ партизанский.
— А где Дубач с отрядом?
— Конец Дубачу... — голос партизана прозвучал глухо, как далекий взрыв.
— Как это конец?
— Искрошили нас. Я еле спасся — на лесину залез, а то бы и меня...
— А где «Красноярец»? Что с шулятиковцами?
— Если не пришли, так тоже искрошены.
Положение с отрядом Дубача, «Красноярцем» и его командой для начальника штаба стало ясным. Лебедев позвонил в политотдел и сообщил, что надежды на возвращение Шулятикова, Корзухина и Дубача нет.
Как будто невиданных размеров танк проложил себе дорогу сквозь Заячий бор. Широкая полоса бурелома, или, как ее звали охотники, «Лешачья тропа», чадила гнилостью и нездоровой теплотой. Зимой и летом здесь стоял неугомонный стук дятлов и гомон мелкой пичуги, а над тропой кружили в небе десятки стремительных ястребов.
Васька Шулятиков, примостившись на корне вывороченной сосны, следил, как один из них, все суживая кольцо своего полета, вдруг неожиданно ринулся в бурелом. Закружились перья в воздухе. Одно перышко колыхалось перед глазами Шулятикова. Он протянул руку, но ветерок схватил с ладони и унес его.
— Вася, — прервал раздумье Шулятикова шепот из ямы.
Он взглянул вниз. Огромный выворотень, на котором сидел Васька, крепко держался за землю могучими корнями, зажав в крючковатых пальцах горсти глины.
Скрываясь от преследования японцев, Шулятиков и его товарищи нашли в этой земляной яме на Лешачьей тропе надежный приют.
Корзухин и Степка Решето, обессиленные более других тревогами и смертельной опасностью пережитых ночей, свернувшись в клубок на дне ямы, крепко спали.
Кляпа и Костюков о чем-то шептались. Шулятиков, спустившись в яму на зов Никши, присел на корточки и стал заправлять сухой мох в мятый лист бумаги.
— К своим идти не годится, — убежденно шептал Кляпа Костюкову. — Худо нам будет...
— Так что же ты от японцев бежишь? Иди к ним, — глядя мимо Кляпы, зло ответил Костюков.
— К японцам? Нет... жить хочется.
— Вася, — обернулся Никша к Шулятикову, махавшему шапкой, чтобы рассеять дым от завертки. — А ты как думаешь?..
Разморенный солнцем, Степка Решето заливисто храпел. Васька пнул его в бок ногой. От толчка Степка проснулся, выхватил из-за пояса наган и очумело водил глазами.
— Чего форсунку пустил? Тут тебе не барак, — сказал ему Васька.
Проснулся Корзухин и с тревогой во взгляде прислушался к шорохам тропы.
— Идут?
— Не-ет. Решето храп пустил.
— Военком, — припал к уху Корзухина Кляпа, — куда ночью пойдем?
За три дня скитаний по трущобам он проникся к военкому смешанным чувством уважения и страха. Военком видит дальше его, Кляпы и Шулятикова.
— Надо к своим пробираться. Три дня без еды. Отощали рысям на радость.
— К своим боязно, — сжался Никша.
Корзухин и Шулятиков за дни пути не обмолвились ни единым словом. Шулятиков даже старался не смотреть на военкома. Но его близость все время направляла мысли Василия к лежавшему под откосом «Красноярцу». Сознавая всю ложь своих оправданий, что разгром произошел из-за красильниковцев, он все же не мог твердо принять на себя всю вину за гибель отряда и бронепоезда. Ему хотелось, чтобы Корзухин сказал что-нибудь колкое и обидное, но тот молчал, и это парализовало сопротивление Шулятикова чьим-то чужим, как ему казалось, мыслям о необходимости признать свою ошибку. Когда Кляпа сказал о боязни, Васька насторожился.
— Тебе и Решету нечего бояться, — ответил Никше военком. — Вот Шулятикову... — он не досказал.
Участь Шулятикова была предрешена им самим, когда он дал контрпар бронепоезду. Корзухин знал это, но перед ним встал другой Шулятиков, выигравший бой со своим отрядом, бой около Ельничных хуторов. Сказочная смелость шулятиковцев и их начальника смяла тысячный японский отряд так же неожиданно, как натиск бури проложил себе в Заячьем тысячелетнем бору страшную Лешачью тропу. В этом бою Шулятиков потерял большую и лучшую часть своего полутысячного отряда. Образ героя этой невероятной победы не мог померкнуть в глазах Корзухина, когда он взглянул на сгорбившегося, придавленного своими безрадостными думами Василия Шулятикова.
— Шулятиков, тебе действительно опасно являться в штаб нашего фронта, — с какой-то внутренней теплотой сказал Корзухин. — Лучше тебе остаться здесь.
— Остаться? — одновременно спросили Костюков и Шулятиков. Костюков не мог понять, как можно отпустить Шулятикова. Он не был арестован, но это подразумевалось само собой. Васька же был ошеломлен словами Корзухина. В молчании он свыкся с мыслью, что военком никогда не будет его защищать, и к прежнему его взгляду на Корзухина, как на политический контроль, присоединилось за дни скитаний новое убеждение в неотвратимой ненависти военкома к нему. Дружеские слова опрокидывали эту убежденность Шулятикова.
— Куда же мне деваться, по-твоему? — растерянно спросил он.
— Прежде чем явиться в штаб, тебе надо искупить свою вину: набрать снова отряд.
Радостная и дружелюбная улыбка потекла по скуластому и некрасивому лицу Шулятикова.
Степка и Никша, раскрыв рты от удивления перед неожиданной мыслью военкома, кинулись к Шулятикову.
— Васька, давай...
— Ей-богу, Васька, отряд соберем...
— Ш-шить вы, — преодолевая желание грубо и мерзко выругаться, прошипел Шулятиков.
Мысль военкома всколыхнула его, но чем больше думал он об организации нового отряда, тем все мрачнее и морщинистее становилось его лицо. Напрасно Кляпа и Решето горячо нашептывали ему планы организации отряда, их страстность не захватывала партизанского командира, понявшего всю безысходность положения. Он знал, амурское и уссурийское крестьянство больше не доверит ему жизни своих сынов.
— Нет, товарищ Корзухин, — подняв бледное лицо, ни на кого не глядя, сказал Шулятиков. — Путь к искуплению вины потерян. Спасибо за доброту: я ждал твоей ненависти и тоже... ошибся.
— Нет, не ошибся, Шулятиков, — вспыхнув, ответил Корзухин. — Я ненавижу анархиста Ваську, и, если он придет в наш штаб, я буду вместе с большинством.
Степка Решето, катавший барабан нагана на ладони, стиснул зубы до окаменелости мускулов на лице. Следя сощуренными глазами за каждым движением губ военкома, он при последних его словах вдруг вскинул наган в упор и щелкнул курком.
Взбешенный спокойствием военкома, бросил наган.
— Эх, счастлив, стерва!
Костюков, наблюдавший за Решетом, с издевкой сказал:
— Беги к японцам, дайте, мол, патронов взаймы, военкома убить хочу.
Корзухин, повернувшись к Шулятикову, продолжал:
— ...но... но если этот Васька не явится в штаб, я и Костюков умолчим о том, что он остался жив. — Он тронул колено Костюкова и спросил: — Так, Костюков?
Наводчик не ответил.
Шулятиков понял, что Корзухин дает ему новую возможность жить. Но как он будет жить? Скрываясь от врага и презирая самого себя? Один? Без отряда?
«Нет, — думал Шулятиков, — я так жить не могу. Пусть лучше Корзухин и его товарищи ненавидят меня, но без отряда мне могила. Лучше в штаб, а там...»
Тонкие, как паутина, облака, пропитанные розовыми лучами заходящего солнца, медленно плыли на запад.
— В ночь надо пробраться Лешачьей тропой к пескам... — Это деловое соображение Шулятиков высказал твердо и спокойно, как будто перед этим не было никакой внутренней борьбы.
— А зря ты, Вася, идешь, — тяжело вздохнул Кляпа.
— Куда ни кинь, все клин, Никша, — горько улыбнувшись, ответил Шулятиков.
Жидкие тени густели. Затих над Лешачьей тропой птичий гомон, и гнилостная сырость поднялась над полосой бурелома зыбкой полосой тумана.
Ночью, когда беглецы переплывали реку, белую голову Степана Решето догнала японская надрезанная пуля. Корзухина намертво схватили цепкие пальцы судорог.
Шулятикова, Костюкова и Кляпу утром доставили в штаб. Около вагона начальника штаба, куда ввели трех с «Красноярца», собралась толпа красноармейцев. О гибели бронепоезда было широко известно по фронту, бойцы гадали, выберутся Дубач и Шулятиков или нет.
— Ну, вот сам и Шулятиков, а говорили сгибнет. Такие зря не пропадут.
— А что толку, что он вернулся.
— Действительно, что толку. Бронепоезд посадил, сам — на тебе! — вылупился. Где отряд оставил?
— На штыки бросил и конец. Лучше скажи, что ему за такое дело будет?
— Расстреляют и все.
— Но... но... расстреляют! Таких, как Васька Шулятиков, мало. Такие раз в году родятся. У него заслуг больше, чем промахов. Расстрелять... Не-ет!..
— Так, по-твоему, выходит, таких награждать, что ли, надо? Ты посчитай, сколь урону он сделал. За такое дело все заслуги черту на пуговки отдать надо, а Ваську...
