— Ну вот, теперь погуторим, — весело сказал Крамов. — Садись куда хочешь — на кровать, на стул… Словом, располагайся по-домашнему и рассказывай о себе.
С размаху опустившись на кровать, Крамов вытянул ноги, вытащил из кармана кисет, набил трубку и закурил. Он держал трубку в кулаке, поглаживая ее большим пальцем. Я сел на кровать рядом с пим, и меня сразу охватило чувство покоя. Точно шел-шел по неизведанной дороге, волновался, не знал, что встречу впереди, и наконец укрылся под надежным кровом.
И сразу же легко и просто я рассказал Николаю Николаевичу свою несложную биографию.
— Так… Значит, Московский транспортный окончил, — сказал Крамов, когда я выговорился. — В свое время и я там учился… Ну, а в эти края как попал? По разверстке?
То случайное обстоятельство, что Николай Николаевич окончил московский институт, как бы подчеркнуло нашу близость. Я ответил, что выбрал Заполярье добровольно, потому что работа в трудных, суровых условиях всегда казалась мне наиболее интересной и привлекательной.
Я хотел было добавить: «и романтичной», но тут же подумал, что это прозвучит уж чересчур по-ребячески. Крамов хлопнул меня по колену и сказал:
— Что ж, Андрей, правильно выбрал. Обозникам — обоз, фронтовикам — передовая.
Мне понравилось, что он назвал меня просто по имени, — это было естественно при нашей разнице в годах.
Николай Николаевич улыбнулся каким-то своим дальним воспоминаниям и сказал:
— Ну, а теперь ты, наверное, хочешь, чтобы я рассказал тебе про гору? — Он сделал глубокую затяжку, — Гора капризная, злая гора. Породы скальные — ийолиты. Однако без креплений больше десяти метров оставлять нельзя — обвалится: в породе много трещин. Со всем этим я столкнулся, когда уже начал проходку…
— Позвольте, Николай Николаевич, — прервал я его, — но разве геологический прогноз не был вам дан заранее?
— Нас с тобой учили, что должен быть дан, — сказал Крамов, чуть усмехнувшись, и мне показалось, что он только из вежливости произнес это «нас» вместо «тебя», — но видишь ли, гора высокая, туннель глубокий, и проверить геологический прогноз бурением скважин или рытьем шурфов не удалось. Это отняло бы слишком много времени, а туннель нужно сдать возможно скорее. Поэтому было принято решение пройти разведочную штольню, одновременно используя ее как передовую. Вот я и начал проходку.
— Как же так? — не унимался я. — Ведь это работа почти вслепую…
— Ну, зачем… — Крамов снова затянулся трубкой. — Во-первых, кое-какая предварительная разведка была проведена. А во-вторых, все здешние горы сложены примерно из одинаковых пород, и в одной из них рудник… Следовательно, кое-какие данные есть, вслепую не работаем.
Я забросал Николая Николаевича вопросами технического характера. Какое сечение его штольни? Сухие ли в основном породы? Можно ли открыть дополнительный фронт работ при помощи шахт? Какова достигнутая им скорость проходки? Можно ли применять отбойные молотки или только отладку?
Крамов отвечал точно, ясно и коротко. Сечение штольни — семь с половиной квадратных метров. Породы в основном сухие, но есть основания предполагать, что встретятся и водоносные зоны. Большая глубина заложения туннеля не позволяет открыть дополнительный фронт работ. Твердость пород почти исключает применение отбойных молотков, основной метод проходки — взрывные работы. Скорость достигнута пока небольшая — двадцать метров в неделю. А задание — тридцать четыре метра…
В точных ответах Крамова я чувствовал искреннее желание помочь, ввести меня в курс дела. Я чувствовал, что некоторые мои вопросы и недоумения кажутся Николаю Николаевичу наивными, типичными для недавнего студента, который только на учебной практике сталкивался с производством.
Но Крамов ничем не дал мне почувствовать ни своего превосходства, ни моей неопытности. Он разговаривал со мной как с равным, и я был благодарен ему за это.
Появление шофера Василия прервало наш разговор. Василий втащил в комнату деревянный топчан и матрац.
— Ну, Андрей, — сказал Николай Николаевич, вставая, — давай приляжем ненадолго. Уже около трех.
Я подошел к окну. Спать совершенно не хотелось. Солнце по-прежнему сияло в небе. Желание действовать — и действовать немедленно — снова овладело мною.
Я все больше убеждался в том, что работа предстоит сложная, но это только подстегивало меня. И если бы я не знал, что на моем участке работы только начинаются, что сейчас там никого нет, я, конечно, не теряя ни минуты, отправился бы туда пешком.
— Николай Николаевич, — сказал я Крамову, который покрывал простыней мой топчан, — мне просто неудобно вас просить, время такое позднее, но, может быть, все-таки посмотрим штольню… а.
Крамов усмехнулся.
— А я все ждал, когда же ты заговоришь об этом.
Какой уж тут сон для туннельщика, если штольню не посмотреть! Ладно, пойдем. Только предупреждаю: проходка сейчас прекращена — выходной день.
— Да мне только взглянуть. Как говорится, породу пощупать, — поспешно сказал я.
— Ладно, пойдем.
— Мы подошли к бараку, и Крамов вынес мне спецовку и резиновые сапоги.
— Каску наденешь? — спросил Николай Николаевич и протянул мне фибролитовую каску. Сам он остался в брюках и кожанке и только сапоги сменил на резиновые.
— Каску не надо, — ответил я.
Мы вошли в туннель. Николай Николаевич шел впереди, освещая путь лучом шахтерской аккумуляторной лампочки, которую держал в руках.
Высотой штольня была в полтора человеческих роста. Толстое деревянное крепление поддерживало породу. Кровля и стены были зашиты досками. Кое-где тускло светили лампочки. Внизу, вдоль стен, по земле, тянулись электрические кабели и шланги, по которым сжатый воздух поступал в пневматические буровые молотки. С сырого потолка свешивались древесные лохмотья и кора, с которых стекали капли воды.
Метра через три деревянных креплений уже не было. Казалось, выступы породы покрыты мхом. Я потрогал один из них и ощутил на пальцах каменную пыль, осевшую во время бурения. Подняв несколько каменных осколков, я положил их в карман спецовки, чтобы рассмотреть породу при солнечном свете.
Мы сделали еще несколько шагов. Свет лампочки выхватывал из темноты рельсы, выступы породы, лужи и небольшие, бьющие из стен роднички. Вода в этих родничках, прошедшая на своем пути много естественных фильтров, была очень прозрачная.
Мы подошли к забою — стене, преграждавшей дальнейший путь. У его основания лежала большая груда взорванной породы.
— Ну вот тебе и штольня, — сказал Крамов, ставя лампочку на землю. — Проходку начали только недели полторы назад. Породу убираем пока вручную, рельсы еще не до конца проложили, да и электровоз обещают прислать только через два-три дня. В понедельник начнем монтировать зарядную станцию. Все ясно?
Нет, конечно, не все было ясно. Меня интересовало, какие применяются буровые молотки, и трудно ли было произвести врезку, и как поставлена маркшейдерская служба, и много ли бурильщиков занято в смену…
Крамов терпеливо отвечал на все мои вопросы.
Было уже около четырех утра, когда мы вышли из штольни. Я вытащил из кармана подобранные камни и стал их разглядывать. Да, это были ийолиты — одна из крепких пород, серые, чуть зеленоватые осколки с черными блестками.
Мы вернулись в комнату Николая Николаевича.
— Ну, теперь спать, категорически и безоговорочно! — сказал Крамов, сбрасывая с себя кожаную куртку.
Тревожные мысли, надежды, сомнения одолевали меня. Что я увижу на своем участке? Как сумею догнать Крамова, который уже вторую неделю ведет проходку? Как сложится дело с кадрами, с оборудованием?
— Совсем не хочется спать, Николай Николаевич, — сказал я. — Здесь, под этим ночным солнцем, по-настоящему сознаешь, что люди созданы для деятельности, а не для сна. Не знаю, может быть, это и вредно с точки зрения медицины.
— С точки зрения медиков все вредно, — шутливо отозвался Крамов. Он сел на кровать и начал стаскивать сапоги. — Не спать вредно. Волноваться вредно. Курить тоже вредно, трубку в особенности: рак губы можно нажить… А посему, Андрей, давай на этот раз послушаемся медиков и завалимся спать.
Я разделся и лег на топчан. Николай Николаевич в носках подошел к окну и развязал веревочки, которыми была обвязана скрученная в валик штора из черного дерматина. Штора с шумом упала. Комната погрузилась во тьму.
Я проснулся, встал и приподнял уголок шторы. Постель Крамова пуста.
За окном было светло по-прежнему. Ночь? День? Утро? Все сместилось в моем сознании, ощущение времени было утеряно.
На столе, у трубочной горки, лежала записка. Я прочел:
«Не хотел тебя будить. Должен съездить в поселок ненадолго. Приеду — организуем твои дела.
