Перед Красавчиком мелькнули устремленные вверх руки.
Трусливо озираясь, пригибаясь, он сразу скрылся.
— Наташа-а! Наташка-а! — звал Семен Семенович.
4В костер, разложенный возле скважины, забойщики бросали смолистый тес. Языки высокого пламени лизали сгустившуюся темноту. По лицам множества людей метались медно-багряные отсветы. По всему зимнику гамели, как на пожаре.
Иван Захарович плакал и рвался к скважине. Яков Кравчун и Гасанов держали его за плечи, уговаривая.
Рядом, зацепившись за доску, белел комочком затоптанный ногами Наташин головной платок. Тоня наклонилась и подняла.
— Ужас-то какой…
Она кинулась было расспросить стоящих поблизости забойщиков, как это произошло. Никто ей ничего не ответил, все беспомощно и недоуменно разводили руками. Тогда она сделала попытку подойти к скважине и заглянуть туда, но подоспевший Корней схватил ее за плечи.
— Куда ты лезешь! И тебе хочется, что ли, туда сыграть!
Тоня словно очнулась от его строгого и совсем не дружеского окрика, уткнула лицо в ладони и тихонько всхлипнула.
— Ну, вот еще! Этого недоставало! — проворчал Корней, прижимая ее к себе. — Так я и стану с тобой валандаться…
— А ты думаешь, разве не жалко? Бедная Наташка! Что же это с ней такое?
Она снова сделала попытку подойти ближе к скважине, Корней не пустил.
— Стой же ты, ради бога, на месте. Наберись терпенья. Никто тебе сейчас ничего не разъяснит и ничего ты там, в той проклятой дыре, не увидишь. Только людям помешаешь. Видишь ведь, сколько их там собралось.
Тоня покорилась ему, вытерла платком лицо, в глазах ее мелькнула надежда.
— Может быть, достанут? Живую…
— Вряд ли, — неуверенно сказал Корней. Он уже перестал на нее сердиться за то, что она прибежала сюда, испортила свидание, и за то, что держит себя, как глупая девчонка. — Глубина скважины ни много ни мало двенадцать метров. Ширина всего лишь сантиметров шестьдесят. Лети до дна, нигде не зацепишься. Оттуда даже кошка не вылезет. Убилась, наверно, Наташка, а если сразу не убилась, то наверно задохлась…
Тоня ойкнула.
— Наташенька…
— Ну, ну, — ласково сказал Корней. — Хватит уже. Перестань. Чему быть, того не миновать. Ничего не сделать.
— Как это не сделать! — встрепенулась и осуждающе поглядела на него Тоня. — Почему? Ведь здесь столько людей!
— Да какой дурак полезет туда вниз головой? Опасно. Можно самому окочуриться.
Кто-то резко толкнул Корнея в бок. Кто-то наступил сапожищем на тонкий носок ботинка. Он выругался:
— Не чувствуешь, что ли, бугай!
Крутанул плечами в толпе. Отодвинулся и уперся ногами в землю, придерживая Тоню, стараясь не испачкать костюм о запыленные, закопченные сажей, заляпанные свежей глиной спецовки загустевшей толпы.
А Тоня сделала между тем движение вперед, как раз туда, где было гуще скопление народа.
— Вот чертово бабье любопытство! — раздраженно рявкнул на нее Корней.
— Отстань, — кинула она недобро. — Как не стыдно тебе!
— Еще из-за тебя переживать!
— А ты за меня не волнуйся, — сухо ответила Тоня. — Можешь вернуться домой. Я не задерживаю.
— Ладно, обойдусь, знаешь, без этого самого…
Семен Семенович уже успел навести возле скважины порядок. Оттеснил лишних. По его приказу группа мужчин приволокла бревна, уложив их поперек отверстия скважины.
— Собираются доставать, — неодобрительно сказал Корней. — Мой старик дядька определенно рехнулся… А впрочем, попытка не пытка.
Двое рослых, широкоспинных встали перед Корнеем. Он приподнялся на носках, вытянул шею, но ничего не увидел, кроме брезентовой заплаты на плече и чугунно-черного затылка.
— Эй, колокольня, чуток подвинься…
Этот, кого он назвал колокольней, сугорбый, мослистый, оказался каталем Чермяниным. Рядом с ним с разметанными, прилипшими ко лбу редкими волосами, высветилось в отблеске костра булыжное лицо сушильщика Егорова. Тот и другой — соседи Чиликиных. Оба с Марфой Васильевной и Назаром Семеновичем не якшались, даже не здоровались.
Чермянин, искоса взглянув на Корнея, прогудел Егорову:
— Слышь-ко, Мирон! Где теперича Артынов, ты вот у этого молодца поспрошай.
— Артынов не покажется, побоится народа, — сказал Егоров. — Самого бы его, суку, туда, вслед за девкой! Один раз в штаны наложил бы со страху, так помнил бы…
— Ты все же поспрошай, как Марфа вечор Артынова ублажала.
— Не трогай парня, — отмахнулся Егоров. — За ним худых дел пока не слыхать. Бывает, и от гнилого корня здоровое дерево растет.
— Ха, нашел дерево-о! Одна шатия-братия, болотная осина! — Чермянин презрительно сплюнул.
Корней рванул на себе рубаху. Коренные уральцы Чиликины из поколения в поколение носили в себе непреклонность, а родня со стороны Марфы Васильевны не умела прощать и в гневе не знала меры.
Отяжелев от оскорбления, Корней отодвинулся в сторону и выплеснул злость на Тоню, сильно давнув руками ее худые плечи.
— Больно же! — дернулась она. — С ума, что ли, сошел!
— Пойдем отсюда! — приказал он. — Хватит с меня.
Тоня сбросила с плеч его руки.
— Ты нехорошо поступаешь, Корней!
— Прошу без выговоров!
— Мне стыдно за тебя.
— Довольно! — решительно отрубил он. — Последний раз спрашиваю: идешь или нет?
— Требуешь?
— Да!
— Так я никуда не пойду, — сказала она упавшим голосом. — И тебя не пущу!
Между тем, возле скважины приготовления закончились. Семен Семенович, опустившись на бревно, осторожно потравил в скважину переносную лампу. Лампа не достигла цели. Он еще потравил, потом озабоченно произнес:
— Вот притча какая! Неразборчиво. Придется спускаться на ощупь. В темноте скверно.
— Пустите меня, — закричал Шерстнев. Он уже не вырывался из рук Гасанова и Якова Кравчука, а сидел, подогнув ноги, они его не держали.
— Тебе же, Иван Захарович, не сдюжить, — отказал Семен Семенович. — Грузный ты, не пролезешь. И силы у тебя сейчас, как у мешка с картошкой.
— Дай я попробую, — вызвался жигарь Аленичев.
Профессия выдубила и высушила его, а постоянные заботы о хворой жене и большом выводке детишек согнули спину.
— Только ты, слышь, Семен, — предупредил Аленичев, снимая сапоги, — за мной проследи сам. Веревки-то завяжи узлом крепким. Я хоть сухой, — весу много.
Обмотали его по поясу в несколько рядов, опутали ноги, потом дружно подняли и подали в скважину.
Проба Аленичеву не удалась. Его вынули обратно. Дышал он тяжко, прерывисто, задыхаясь, — дала себя знать фронтовая контузия.
— Водички бы мне, — попросил Аленичев.
Его оттащили, он закашлялся, привалился затылком к железной ферме.
У скважины произошла заминка.
— А если ты? — зашептала Тоня, припадая Корнею к плечу. — У тебя получится. Я боюсь за тебя, но ведь это надо! Надо! Ты слышишь меня: надо!
Из костра выпорхнула стая искр. Ущербный серпик луны потускнел. Протяжно пропела сирена «скорой помощи».
— Ну, хотя бы потому, что я прошу, — громче сказала Тоня.
Она схватила его за рукав, посмотрела в лицо ожидающими глазами, любящими. Но Корней вдруг резко рванулся и, расталкивая толпу, быстро пошел прочь…
5Уже миновав обочину зимника, он остановился, ударил себя кулаком в лоб, затем сдернул с плеч пиджак и рубаху и побежал обратно. На прежнем месте Тони не было, она стояла возле горемыки Шерстнева, а рядом, у костра, Гасанов и Яков Кравчун раздевались. Первым пошел к скважине Яков. Проверив на себе узлы, он сделал короткую разминку и нырнул, вытянув вперед руки, туда, в эту слепую дыру в земле. «Так надо!» — вспомнил Корней просьбу Тони, озлобленно выругал себя, бросил пиджак и наступил на него ногой.
На зимнике все затихло, застыло, насторожилось. Только шеренга забойщиков, суровых и сосредоточенных, медленно подступала к скважине, схватившись за концы уползающих вниз веревок, да Семен Семенович, придерживая сигнальный шнур, дирижировал спуском. Наконец, он выпрямился и приглушенно скомандовал:
— Стоп! Кажется, дошел Яков. — Сигнальный шнур задергался и обвис. Семен Семенович обрадованно подтвердил: — Есть! Дошел! — Голос у него дрогнул, на какое-то мгновение он растерялся, однако сразу же справился с собой и громко приказал тем, кто стоял в шеренге: — Давайте на подъем. Помалу. Ровнее, не торопясь. Совсем помалу…
Стало еще тише. Поблизости урчал мотор машины, на которой приехал врач. В степи, где-то в картофельном поле, снова заскрипел коростель. Корней отодвинулся дальше от света костра, затаил дыхание. От напряжения заныло колено. Шеренга забойщиков закачалась, как маятник, выбирая веревки.
— Помалу… помалу… не торопясь…
Казалось, этому не будет конца. И застойной тишине, и неподвижности толпы, и качанию шеренги забойщиков, и командам Семена Семеновича, и стыду, злости на себя, злости на Тоню, ощущению одиночества посреди собравшихся тут людей…
