— Ну, помолчи, помолчи! — перебил его старик. — Слушай, что я тебе говорю. — Он постукал Степана по лбу и, снизив голос, закончил поучение: — Смотри, не упусти ума из головы.
…У Елены приближалось время родов. Степан еще чаще не ночевал дома, брал работу где только можно. Два раза по полдня, пропустил в мастерских — оштрафовали.
Через несколько дней после штрафа, проработав всю ночь на стороне, Степан пришел в мастерские, еле передвигая ноги. Глаза ежеминутно слипались. Стал фуговать ореховый брусок, взял лишнее, перекосил, — и был оштрафован.
Пришел Степан домой, еле сдержался, чтобы не зареветь белугой.
На дворе разыгралась вьюга, ветер стонал под окнами, бросался на ставни, осыпая их снегом, и выл разноголосо.
Свернувшись на полу калачиком, спал Костя, широко раскрыв рот. На дверке короба дымились подгоревшие портянки Степана. На плите выкипела чугунная кастрюля с борщом и с треском лопнула.
Елена, простонав весь день, спала, что-то бормотала во сне. Сергей ушел ночевать к деду.
Безудержным плачем заливался Петька, раскачивая подвешенную к потолку люльку.
Степан ничего не слышал; не услышал и того, как вошел к нему в комнату Митя, затушил взявшиеся огнем портянки и закачал Петьку.
Перед утром Степан собрался было задремать — загудел гудок на работу. Степан быстро вскочил с кровати, сунул кусок хлеба в карман и побежал в мастерские.
До обеда кое-как держался, потом, почувствовав сильную слабость, решил сходить в контору — отпроситься домой. Проходя мимо котельного цеха, где производился ремонт, Степан не заметил, как сорвался со стены кирпич, не услышал, когда закричали: «Эй эй, берегись!» — кирпич задел голову Степана, рассек на ней кожу до крови.
В приемном покое Степану перевязали голову бинтом. В конторе мастер, пожурив его за оплошность, отпустил домой, но строго-настрого приказал завтра же непременно явиться на работу.
Пока Степан шел домой, бинт пропитался кровью.
Елена, увидев его перевязанным, побелела и ухватилась за притолоку двери, а когда Степан снял фуражку и Елена увидела кровь, — закричала чужим голосом, рухнула на пол и долго билась в припадке и кричала:
— Господи, помилуй!.. Господи, помилуй!..
— Ну, ну, чего ты! Бог с тобой, — успокаивал Степан, — завтра опять на работу пойду.
Костя вместе с отцом склонился над Еленой, ронял незаметные слезинки и просил всхлипывающим голосом:
— Мама, не надо. Мама, не плачь!
Елена пролежала без памяти два дня.
Степан весь Приреченск обегал, искал дешевого доктора, не нашел; пришлось обратиться к дорогому доктору и вытрусить из дальнего кармана все сбережения…
Но и дорогой доктор не сумел помочь.
Не доносив до времени, Елена родила девочку.
— Эх ты, головушка моя бедная, — вздохнул Степан, придя с работы и убедившись, что жена действительно родила девочку, чему он не хотел верить, когда Костя вызвал его на проходную и сообщил:
— Мамка сестру родила.
Еще ниже поник головой Степан, увидев на руках у девочки вместо пальцев — култышки.
— Везет: девка, да еще урод!
Вечером пришел старик Бесергенев. Посмотрев на внучку, сказал недовольным тоном:
— Еще, значит, не умерла.
— А зачем же ей умирать? — спросила слесариха.
— А зачем жить? Такие все одно долго жить не умеют.
— А у меня мальчонка с такими ручонками до семи лег прожил. А эта, может, проживет и больше. До самой старости доживет.
— Быть этого не может! А если и будет жить — мука одна, а не житье. — Не желая больше слушать возражений, Бесергенев обратился к Сергею: — Ты чего нахохлился? Поди-ка сюда. Эх ты, медведь, медведь. — Он ласково погладил Сергея, подошедшего к нему бочком. — Я тебе уже местечко приискал. Гляди веселей! Поживем еще здесь годик и махнем на родину.
В воскресенье старик пошел с Сергеем в собор. Простояли они в нем две обедни: раннюю и позднюю. Подали просфору на проскомидию, поставили две свечки — одну Георгию Победоносцу, другую — Серафиму Саровскому, чудотворцу.
После завтрака, прошедшего в торжественном молчании, старик объявил, что Сергей идет служить, в трактир.
— Народу там много бывает. И народ разный. Но ты ко всем относись с уважением и почтением, не забывай, что ласковый теленок двух маток сосет… — наставлял старик. Он задумался, соображая, что еще сказать умное, помолчал, обвел всех глазами, цыкнул на Костю, стукнувшего табуреткой, и продолжал: — Дружбу, смотри, ни с кем не води (старик строго взглянул на Степана). Дружба до хорошего не доводит. Знай гостей, да и только. А пуще всего старайся угождать хозяину. Понял?
— Понял, — буркнул Сергей, потупив глаза.
— Ну вот и хорошо. Дай бог всякого благополучия.
Все на минуту присели, потом поднялись, набожно помолились., и старик повел Сергея в трактир.
Через два месяца после этого Бесергенев получил от брата письмо, опять он звал его в село.
Бесергенев четыре раза приходил к Сергею, в трактир, заставлял по несколько раз перечитывать письмо.
— Нет, Степана нельзя одного оставлять в городе. Да еще в одной хате с Митей! — решил старик. Придя к Сергею в пятый раз, он приказал сердитым голосом:
— Садись, пиши! Начинай так: «Дорогой мой, единоутробный братец. Ты больше не присылай писем, не смущай ты меня, не тревожь моего сердца. Не могу я приехать, потому что Степану никак невозможно уезжать из города, а оставить его одного у чужих людей тоже нельзя».
1
Бесергенев служил дворником у Попова. С утра до вечера деловито и сосредоточенно мел двор, выходил на улицу, поливал водой таявший под солнцем асфальтовый тротуар и снова, войдя во двор, принимался за метлу.
Попов, видя его усердие, каждый праздник давал ему двадцать копеек «на чай» и отпускал к сыну.
— Скучаешь? — спрашивал он иногда у Бесергенева.
— Да скучать-то отчего, ваше высокое благородие? Дело у меня есть. Главное — за сыном смотреть надо. Живет он на краю города, а народ там всякий.
— Это ты хорошо делаешь, что смотришь за сыном, — хвалил его Попов.
В иное воскресенье, когда Бесергенев, замешкавшись с новыми метлами, срезанными за рекой, приводил их в порядок и долго не уходил, Попов спрашивал:
— Ты что же, старик, не идешь к сыну?
Приходя к Степану, Бесергенев долгим, пристальным взглядом смотрел ему в лицо, стараясь разгадать, — «прежний, тихий Степан или уже подружился с Митиными друзьями?» Во время разговора, притворяясь совершенно равнодушным, спрашивал:
— Ну, как живут твои соседи, о чем толкуют?
— Я, папашка, ничего не знаю. У меня работы много. Я с ними почти и не разговариваю.
— Ну, а как насчет хаты? — старик уговорил Степана построить себе хату и каждое воскресение справлялся о ней. — Продвигается вперед?
— Туго, папашка. Елена вот все лечится, покупает всякие травы.
— Ничего, не сразу! — подбадривал старик. — А Елена и без трав может обойтиться.
Но потом, видя, что лес для хаты не прибавляется — как купили два подтоварника, так они и лежат, и уже кто-то нехорошо обтесал их с одного края, видимо, добывал щепки на растопку, — стал крепко ругать Степана, чтобы он зря деньгами не сорил, а Елене приказал строго-настрого ни одной копейки не расходовать на травы.
— Не умрешь и так. Не барыня какая. Деньги надо копить. Не век будете жить в чужой хате. Да и на черный день деньги потребуются. А то умрете, кто похоронит?
Старик никогда долго не засиживался у Степана. Не любил он слушать вздохи Елены. Он больше все ходил по улицам Приреченска, приглядываясь к хатам, выбирал какую покрасивей и оглядывал ее со всех сторон.
— Вот такую бы хату и Степану построить.
Видел другую, красивую, — казалась лучше первой.
— Нет, вот такую надо построить.
— Что ты, Михаил Алексеевич, к хатам приглядываешься? — как-то встретив его, спросил Титкин. — Не собираешься ли обворовать кого?
— Ежели бы обворовать, то я бы пьянствовал и ходил по закоулкам, как ты! — сердито отрезал старик.
— Не обижайся, я шучу. Крот просил передать, что хочет видеть тебя.
— Спасибо, что сообщил, — буркнул Бесергенев, и не желая больше разговаривать с Титкиным, пошел в степь, к балке, где Крот копал свой клад.
Бесергенев страсть как не любил Тишина: богохульник он, и как напьется, — пристает ко всем, вызывает на спор.
— Я говорю, что бога нет!
— Из каких же это ты источников узнал? Ты знаешь, куда за такие речи можно упечь? — связался однажды с ним Бесергенев.
— Ничего я не боюсь. Я не из источников, а из самой реки добыл сведения. Я на Ефрате был. Нету бога. Я сам раньше веровал. По писаниям, рай — на реке Ефрат, а там никакого рая нету. Посмотрел я на этот Ефрат, да и вернулся в Приреченск. Нету, я говорю, бога. Если бы был, то он должен быть на Ефрате, потому что там, по писаниям, рай…
