Гудит тепловоз, и бригада спешит к нему. Впереди тепловоза тянутся платформы с пакетами звеньев — шесть рельсошпальных решеток на каждой. Куда-то отлучавшийся Каштан вспрыгивает на площадку тепловоза уже на ходу. Улыбнувшись, сует Тольке газету:
— Глянь, долгожитель. Гроза дал.
Это районная газета. Половина первой полосы — о путеукладчиках. Здесь же большая фотография бригады. Она сделана в тот момент, когда парням дарили цветы. Толька пробежал глазами репортаж и наткнулся на строчки: «Я подхожу к члену бригады А. Груздеву. „Ваша заветная мечта, Анатолий?“ А. Груздев заразительно смеется и отвечает: „Построить три десятка новых железных дорог!“»
Все верно написал корреспондент. Возможно и то, что А. Груздев тогда заразительно смеялся. А как же не смеяться? Непосвященный знает, что каждую новую ветку строят в среднем четыре года. Так что выходит, что жить и трудиться ему еще сто двадцать лет.
Когда они работали в Сибири, фотографии парней появлялись и в «Комсомолке» и в «Огоньке», и районная газета, да еще с таким фантастическим заявлением, не особенно радует. Странные эти корреспонденты, все принимают за чистую монету, и как их не «купить»!
В Сибири из областной газеты Тольку тоже спрашивали о заветной мечте. Он ответил, что хочет стать космонавтом и впервые в истории человечества побывать на Марсе. Так и напечатали. Вся стройка обхохоталась, и к Тольке прилипла кличка — Марсианин…
Тепловоз прогромыхал по «серебряным рельсам». А рабочие рельсы они уже протянули на два километра. Сейчас, в яркий солнечный день, на обкатанной, отшлифованной колесами стали, как в воде, отражалось голубое небо, и рельсы казались голубыми. Плавный разворот, и вагончики Дивного исчезают за сопкой. Впереди вырастает стоящий на трассе «ПБ-3», путеукладчик Балашова. Он похож на скелет какого-то доисторического чудовища с длинными, в два человеческих роста, широко расставленными металлическими ногами-стойками. Возле него копаются машинист и оператор пульта управления, или «гитарист», как чаще его называют, — висящий на толстом проводе пульт управления напоминает гриф гитары.
Каштан первым спрыгивает с подножки, подходит к ним, здоровается. У них всегда что-то не ладится с путеукладчиком, и бригадир частенько поругивает этих мехколонновских ребят. Но нынче двигатель мощно рычит, значит, все в порядке.
— Начнем, парни! — приказывает Каштан.
Еще на сибирской стройке бригадир четко распределил обязанности каждого. Чтобы не было суеты. Чтобы была слаженность.
Начинается немой путейский разговор Каштана и кондуктора, стоящего за третьей платформой. Он делает ему условный сигнальный знак: покачивает поднятой рукою слева направо и наоборот — вперед! — кондуктор передает этот же знак машинисту тепловоза, и платформа с пакетом плывет по последнему звену. Вскоре новый знак бригадира: вращательное движение рукою — стой! — и платформа замирает точь-в-точь в нужном месте, там, где кончаются рельсы. Каштан оборачивается и начинает таким же образом разговаривать с машинистом путеукладчика. Тот сидит в кабине грохочущей машины и, обернувшись, смотрит в заднее окно. «ПБ-3» ползет на своих гусеницах и принимает под «скелет», то есть в портал, платформу. Толька и Эрнест с кошачьим проворством вскарабкиваются на пакет, схватывают двумя зажимами путеукладчика верхнее звено и спрыгивают вниз. «Гитарист» работает с пультом управления, и зажимы поднимают звено в воздух. Путеукладчик со звеном отъезжает. Звено висит уже не над платформой, а над земполотном.
— Опускай! — командует бригадир.
И вот многотонное звено плавно опускается на гравий. Затем надо подогнать его ломами к уже уложенному звену. А потом начинается рихтовка — работа с «целовальником» (так называют рубку — метровый кусок рельса). Его зажимают громадными клещами четыре человека и по-бурлацки — раз-два, взяли! — колотят «целовальником» по торцам рельсов. Звено по сантиметру продвигается вперед и соединяется с предыдущим звеном.
А на другом конце рабочие соединяют накладками рельсы звеньев, просовывают в отверстия болты, закручивают гайки. Первое за смену звено уложено. Двадцать пять метров. Если б всегда так шло! А бывает, на повороте намучаешься и на звеносборке нередко неправильно раскладку звеньев производят. Случается, что бригада простаивает, ожидая, пока подвезут пакеты. Никому не известно, на сколько нынче рельсы убегут — на сто, триста, семьсот, тысячу ли метров…
Труд для бригадира — святыня, и он не любит отвлекаться, шутить. Работает без суеты, напрасных движений, по-чалдонски, и при этом везде поспеет: и «целовальником» помахать, и рихтонуть. Все от опыта. «Немудреная ведь наша работа, лишь хотение да внимание нужны», — говорит он.
Эрнест трудится с этаким небрежным изяществом. Даже Каштан с ним советуется. Все диву даются: откуда он, профессорский сынок, знает, как легче стыковать рельсы? Орудуя ломом, «философствует»: «Нашу работу едва ли назовешь захватывающей. С другой стороны, труд создал человека. Следовательно, если мы не будем работать, начнется обратное превращение человека в обезьяну».
Толька всегда спешит, как на пожаре. Спешит он для того, чтобы выкроить свободную минуту и позубоскалить. Веселый человек Толька Груздев.
Изредка кто-нибудь срывает висящее на платформе ружье и бежит в тайгу. Значит, заметил дичь. И действительно, вскоре раздается выстрел, и охотник с добычей выходит к путеукладчику. Ни рябчик, ни косач, ни даже чуткий, чрезвычайно осторожный глухарь (охотники говорят, его убить труднее лисы), как ни странно, не боятся гула техники. Эта дичь не взлетит, если в двух шагах от нее прогромыхает трактор. Птицы боятся шума человеческих шагов.
Сегодня добыча неплохая: несколько рябчиков, которые, будто нарочно, подлетают из чащи на выстрел. Эрнест разделывает дичь, с большим ведром уходит немного вперед по трассе и там разводит костер; когда рельсы прибегут к очагу, обед будет готов. Так и обедают на трассе, чтобы не тратить времени, не гонять лишний раз тепловоз в Дивный.
Эрнест мастер готовить, и жирный суп из птиц, приправленный картошкой, перцем, лавровым листом, удается на славу. И все едят ложками прямо из ведра.
Машинисты путеукладчика и тепловоза, «гитарист» и кондуктор, не имеющие ружья, усаживаются в сторонке, разворачивают свертки и начинают жевать всухомятку, стараясь не смотреть на бригаду.
— Что, особое приглашение нужно? — кричит им Каштан, и они, конфузясь, гуськом идут к костру.
Свертки с вареными яйцами, колбасой, сыром сыплются в общую кучу. Бери кто что хочет.
Мехколонновцы и железнодорожники усаживаются вокруг очага, приговаривают:
— Да, без горячей пищи обед не обед.
Пообедав, немного отдыхают.
— Пошабашили, и будет, — говорит Каштан и встает первым.
И снова лязгают платформы, грохочет путеукладчик, нависают над гравием звенья, и слышится сипловатый бас бригадира:
— Опускай!..
К вечеру, когда на небо лягут цветные закатные полосы и поляны затопит пахучая сиреневая дымка, платформы пустеют. Рабочие, сложив возле путеукладчика инструмент, один за другим садятся на площадку тепловоза. Короткий гудок, и тепловоз, громыхнув сцеплениями пустых платформ, плывет к Дивному. Рабочий день окончен.
Вот такая у них работа. Обыкновенная. Словом, работа — хлеб насущный.
Из родного городка Хомутова, затерянного в лесах среднерусской полосы, Толька Груздев сбежал от скуки. Скука в маленьком, в три тысячи душ, Хомутове была зеленая, и так уж повелось, что парни, едва закончив школу (а то и не заканчивая ее), уезжали из отчего дома в институты или на новостройки.
Земляки Тольки не скрывали радости, узнав о его отъезде. Уж больно многим он досадил! Участковый, весь какой-то серый — в сером мундире, с серым от беспрерывного курения лицом, серыми от седины волосами, — частенько смотрел на него серыми, холодными глазами, и сухие, предельно ясные, как статьи закона, слова ложились словно акты в деловую папку:
«Не сносить тебе головы, Груздев, попомни мое слово. Спасает тебя только несовершеннолетие, ибо деяния, совершенные тобой, квалифицируются как уголовно наказуемые преступления. В прошлом месяце ты угнал со строительства бульдозер и завяз с ним в болоте. В этом месяце сразу два сигнала: во главе дружков-сверстников совершил набег на частный сад, в результате чего нанесен материальный ущерб хозяйству, а также угнал орсовских лошадей с целью катания. За эти нарушения мы оштрафовали твоих родителей на общую сумму тридцать рублей. Подумай, стало быть, обормот ты этакий, об отце с матерью, деньги у них не куются. С другой стороны, у тебя есть хорошие задатки и порывы, что отрадно видеть и что удерживает меня от принятия более жестких мер. Это следующие сигналы от населения: а) от гражданки Кондыбиной — во главе с дружками помог ей вскопать огород, десять соток, от вознаграждения категорически отказался; б) от гражданина Филимонова…»
