Водилась у него, между прочим, собака, преотличная борзая сука, тихая, кроткая, голосу, бывало, без дела не подаст. Вдруг зимой 61-го года как начала сука выть, да так и провыла до февраля.
Улусов перепугался: «Не иначе, по мне собака плачет!»
Ан и взаправду навыла — манифест вышел.
Улусов собаку со злости пристрелил, но крестьян все-таки пришлось отпустить.
Царь-батюшка наделил своих рабов землицей. За эту надельную землю «свободные» мужики должны были выплачивать казне выкупные. Выкупные оказались немалыми, а земли дрянными, малоплодородными.
Народ прозвал эти наделы «кошачьими».
Поля двориковских крестьян тянулись от села узким полотенцем на тридцать с чем-то верст. Посреди были вкраплены куски хорошей земли, оставленные барину. Его же земли подходили к самой сельской околице и вклинивались в крестьянские наделы.
Отрезанные барину земли, или, как их называли в простонародье, отрезки, преградили крестьянам пути к водопоям, к проезжим дорогам и к пастбищам. Короче говоря, притесняли они мужиков до крайности.
В соседних деревнях и селах, ранее тоже принадлежавших князьям Улусовым, мужики быстро сообразили, какие беды могут для них проистечь от проклятущих отрезков. Они залезли в долги, но купили их у барина в вечное владение.
Двориковские мужики, слывшие у помещика упрямцами и гордецами, отказались от предложения Улусова взять у него за бешеную цену землю сверх надельной. И отрезки не захотели покупать. Они были в полной уверенности, что воля объявлена не вся, что скоро последует новая царева милость, по которой земли дадут больше, чем дадено, что указ на этот счет имеется, но пока что скрывается барами от крестьянского люда.
Это убеждение подогревалось древней легендой о беспечальной жизни в прошлые времена.
Старожилы рассказывали слышанную ими от дедов и прадедов сказку, будто в те отдаленные годы росли кругом дремучие леса, текли широкие реки и необозримо расстилались по их берегам поля. И всеми лесами, населенными разным зверьем, водами, богатыми рыбой, и тучными землями владели двориковские мужики, поселившиеся тут бог знает когда.
Жили они, поживали, не зная никакого начальства, без оборов и податей, без голодовок и нужды, пахали землю, и не было ей конца-краю.
Потом, говорили старики, пробился в глушь воевода, посланный царем Алексеем Тишайшим, переписал дворы, наложил подати, и настало лихолетье — повадился тот воевода в Дворики и грабил мужиков нещадно.
Случилось, забрел сюда же атаман, — он познал всю людскую нужду и воевал за вольные мужицкие права. Двориковские мужики пожаловались атаману на воеводу, на его бесстыдные притеснения. Атаман вызвал воеводу на честной бой. Воевода, испугавшись, убежал. Атаман догнал его и убил.
«Тогда, — повествует легенда, — послал царь еще одного воеводу с войском, чтобы наказать атамана. Стали стрельцы постоем в Двориках, начали вести сыск, стали атамана выслеживать, а он сам объявился перед воеводой и рассказал, как все было. Этот воевода был человек справедливый, атамана и мужиков не тронул, а, вернувшись к царю, поведал по совести о случившемся. За справедливые речи и бесстрашное сужденье царь одарил воеводу соболями, а двориковским мужикам послал Грамоту, по которой вся земля в округе отдавалась им, их внукам и правнукам навечно. Эту Грамоту царь приказал вписать в Книгу Печатную. И было в нее еще вписано, что ежели кто-нибудь посягнет на земли, реки и леса, отданные двориковским мужикам, вольны они жаловаться князю Астраханскому, князю Рязанскому, князю Владимирскому, князю Казанскому, князю Новгородскому и князю Тверскому и вызывать их на Половой Суд. И все эти князья (в том им царь сделал упреждение) должны съехаться в Дворики, поставить среди чистого поля, под ясным небом и под светлым солнцем стол, положить на него цареву жалованную Грамоту и Книгу Печатную и, поцеловав крест и дав обет судить праведно, разобраться в деле, обидчика двориковских мужиков примерно наказать, а все отнятые земли или какие иные угодья им вернуть и на том составить Большой Приговор и приложить свои княжеские печати для назидания и предотвращения могущих быть таких же происшествий».
Царь приказал также прочитать мужикам Книгу Печатную, чтобы они знали, как добёр государь Великия, Малыя и Белыя Руси, а атаману велел царь сказать, что прощает ему пролитие крови, зовет его к себе на службу и награждает арабским конем, седельцем, шитым жемчугом, уздечкой и всей конской справой чистого золота, кинжалом дамасской работы и острым заговоренным мечом, чтоб разил им царевых ослушников.
Не доехав до Двориков, воевода помер, людишки его разбрелись кто куда. Лишь стрелец, охранявший Книгу Печатную и Грамоту, добрался до Двориков да тут же и помер от злой хворобы. Грамоту мужики положили в церкви за икону покрова богородицы, а Книгу Печатную порешили отдать на сохранение атаману; в ней прописаны были все мужицкие права, вольности и правда, — ими же жить крестьянскому люду до скончания веков.
«Меж тем, — продолжала свой сказ легенда, — начали бояре нашептывать царю: «Не много ли-де тобой, пресветлый государь, дано этим хамам-мужикам, не возгордятся ли, не начнут ли нас, бояр, ни во что ставить?» Царь бояр не послушался, но когда он помер да когда случилось его неразумному сыну Ивану сесть на престол, бояре забрали над ним власть и послали на атамана войско, чтоб отобрать у него Книгу Печатную, а у мужиков Грамоту. Услышав о том, двориковские мужики Грамоту спрятали подальше, а атаману пришлось принять бой с боярской дружиной.
— Книгу Печатную, — сказал он, — не отдам. На то я богом и царем поставлен воевать за вольные мужицкие права.
Перед боем — он случился в день пасхи — атаман, почуяв неминучую погибель, призвал знахаря и одному ему объявил свою волю.
— Если мне доведется в бою принять смерть, — сказал он, — тайно от всех закопай мое тело, моего боевого коня, драгоценное оружие, а также Книгу Печатную в кургане у Лебяжьего озера, что в трех верстах от Двориков. Заколдуй могилу святым колдовством, чтобы мог достать Книгу Печатную человек добрый, неимущий, невысокородный, понявший все человеческое горе и самую злую нужду.
Потом атаман позвал есаула и велел ему убить знахаря и всех, кто будет хоронить атамана. Потом он позвал сына и приказал ему убить есаула после того, как тот убьет знахаря, а, убив есаула, самому умереть на вершине кургана, заколов себя кинжалом.
Так все и было сделано. В смертной схватке с боярской дружиной атамана убили. Знахарь похоронил атамана и закопал с ним его оружие и деньги и Книгу Печатную в кургане у Лебяжьего озера и заколдовал могилу святым колдовством. Есаул убил знахаря, атаманский сын убил есаула и сам закололся на вершине кургана…»
С тех пор каждый год в пасхальный день, когда стемнеет, зажигается будто бы на кургане яркое пламя, а ветер разносит волшебный вечерний звон, исходящий из-под земли.
4
Царская Грамота, в которой писано, что все земли в округе переходят во владение двориковских мужиков, пропала. Может быть, она сгорела во время бесчисленных пожаров, истреблявших село, может быть, как думали старики, ее украли бары. Некоторые доказывали, что Грамоты вовсе и не было: все это, мол, сказки.
Даже близко к описываемой поре находились люди, которые свято верили, что Грамота будет найдена. Не сомневались они и в том, что некий человече вызволит из атаманской могилы Книгу Печатную.
Тогда соберут мужики на пашне Полевой Суд, позовут на него князей, и эти справедливые люди признают за Грамотой и Книгой Печатной всю их силу; а земля, отобранная у мужиков царицей Катериной и отданная господам Улусовым, снова вернется к тому, кому принадлежала извечно.
Какой то далекий отзвук о вольном народном вече слышался в этом предании о Полевом Суде. И хотя к тому времени уже давным-давно вывелись князья Астраханские, Рязанские, Владимирские, Новгородские, Тверские, Казанские и прочие, зыбкие воспоминания о тех днях сохранились в народной памяти.
Оно так уж повелось: чем бы человеку ни тешиться, лишь бы светлело что-то впереди!
5
И вдруг Грамота нашлась.
Года через три после объявления воли двориковский поп Никифор, роясь в улусовском архиве, наткнулся на бумажный свиток времен Тишайшего царя; в нем упоминалось некое сельцо Дворики.
Поп бумагу из барского архива унес и показал некоторым двориковским старикам.
Хотя к тем дням в Тамбовской губернии было с десяток сел, называемых Двориками, старики приговорили, что все написанное в Грамоте о земле и правах относится к их Дворикам. Они с трепетом приняли от попа древний свиток, отслужили молебен и снова водворили Грамоту за образ покрова божьей матери. Однако даже этим наивным людям было ясно, что полуистлевшая грамота, в которой с трудом можно было разобрать несколько слов, не имеет силы; она нуждалась в подтверждении. Подтверждение находилось в Книге Печатной — стало быть, надо добыть ее и, благословясь, созвать Полевой Суд.
