Со стороны люка доносилось негромкое, но какое-то злое, напористое позвякивание.
— Мусора? Значит, и тут меня нашли… — Он мигом вскочил, но тут же чуть не упал.
— Эге… — в красном свете он различил протянутую кружку, поймал ее и выпил залпом. Ожгло, зажгло.
— Ну, спасибо! Куда тикать? У вас должны быть запасные выходы…
— Они не из балетного кружка. И у запасных выходов стоят.
Только тут он заметил, что вокруг ничего не видно. Пригнулся. Что-то капало. Мысли привычно путались.
— Где все? Где «турок» — Коляша из Занзибара?
— Идем. — Он двинулся вслед за покачивающимся красным кругом фонаря. В голове в такт шагам ухало.
— Вот.
Красный блик осветил сбоку в стене овальную дверцу, вроде бы железную. «Как на подводной лодке», — вспомнилось.
— Приложи руку.
Он приложил крупно тремирующую руку к дверце и ощутил сухой холод гранита. Вдруг на дверце зажглось изумрудное изображение Зеленого Змия!
— Теперь дохни сюда. От души, не как в нарко.
Он фукнул в какую-то решетку. И дверца тотчас распахнулась — массивная, толстая, но поворачивалась легко на смазанных шарнирах. Только они пролезли внутрь, как дверца захлопнулась, будто сквозняком. Пролезая, Матвей слышал, как где-то вдали загремел вышибленный наконец люк.
— Уже ворвались, — хмыкнул Роман Эсхакович. — Теперь пусть ищут. Эту дверку разве что из пушки прошибешь, а пушку сюда не втащишь.
Низкое помещение было слабо освещено, но в нем чувствовались простор и ширь.
— Что это?
— Бывшие подземные склады Свенсона. Ну, помнишь, когда-то работал тут с размахом американский купец. Говорят, ты на него очень похож — такой же широкомордый, шкиперская бородка.
Матвей вспомнил, как приветливо здоровались с ним глубокие старики в селениях и, подойдя, ласково пожимали руку:
— Спирт привез?
Потом ему разъяснили, что его принимали за вернувшегося наконец Свенсона.
— Нет, вот это, что это было?
— Ну, среди алкашей тоже есть светлые головы. Вот и приспособили простейшие реле: пропускают сюда только наших. Два фактора — тремор руки и концентрация сивухи в организме.
Матвей чуть не повалился на бетонный пол от смеха.
— Значит, трезвый мусор сюда не проникнет? Аха-ха-ха! А если все же налакается во имя высокой цели? Чтобы искоренить алкашей?
— Долго ему придется лакать… Со службы пять раз успеет вылететь. Кстати, знаешь ли ты, что слово «мусор» в смысле «мильтон» пришло к нам из древнего языка иврит? Так же, как и немало других слов, о происхождении которых мы и понятия не имеем.
Разговаривая, они медленно шли по, казалось, нескончаемому бетонному помещению. Под ногами что-то скрипело, и тут Матвей понял: это не бетон, а скала. Не раз бывал в рудниках. Хотел спросить, вырубили или пещера естественная, но раздумал. Откуда-то шел свет. Прошагали какой-то штрек.
— Ну, вот и пришли.
Они стояли в небольшом помещении или пещере, толком не разобрать. Роман Эсхакович несколько раз качнул фонарем, и из глубины неслышно выплыли две фигуры, вроде бы женские. Когда они появились, показалось, будто открылась дверь в помещение, где гудит веселье. Потом как отрезало.
— Матюша! — с чувством сказал Роман Эсхакович. — Выбирай. Или ты идешь туда, — он махнул фонарем в сторону уютного веселья, — к нам… Но там жизнь коротка, горим, словно электродуга. Или выпустим тебя наверх — тлеть, коптить, лечить геморрои. Протянешь, а конец один. Впрочем, я не агитатор. Ты понял, что я давно раскусил тебя, алкаш ты башковитый.
— Но ведь башку-то мы не губим…
— И ты поверил в эту галиматню! — Он так и сказал: «галиматню», даже в само слово вкладывая невыразимое презрение. — Настоящую башку никакая сивуха не возьмет! Губит она те башки, которые и так ни на что не годны. И в этом главная загадка алкоголя. Кто разгадает — король!
В полумраке раздалось сдержанное хихиканье, по голосам Матвей вдруг понял: девчушки! Стал с интересом приглядываться.
— А это кто?
— Да погоди! Говори свое решение.
— Но что у вас там?
— Страна Гамаюн! Помнишь, Володя пел про птицу счастья? Вот она, мы ее создали! Но экскурсантов не пускаем. Или ты с нами, или уходи к геморроям.
— Эта птица еще называется Каган…
— Знаю. Но Володя называл ее Гамаюн.
Матвей угрюмо сказал:
— До геморроя мне еще далеко. А вот дело одно наверху есть. Поклялся: доведу. Дай только опохмелиться.
Голос Романа Эсхаковича дрогнул:
— Только жаль, что не хочешь под крыло птицы Гамаюн. Она многих оберегла… А за тебя боюсь. Там, наверху, люди злые к нашему брату, оборотистые. Выдадут и продадут.
Он махнул красным фонарем, и только теперь Матвей понял, что это, видимо, был символ верховной власти тут, в темном подземелье.
— Гамаюночки! Приведите его в форму, сделайте все, что потребно, дабы там, наверху, его сразу же не забарабали.
Он повернулся, но Матвей его остановил:
— Роман! Скажи, сколько ты за свою жизнь выпил?
И ответ прозвучал громом в подземелье:
— Я выпил столько, что тебе не переплыть!
Матвея снова начала бить дрожь, но ласковые ладошки справа и слева подхватили его и повели. Куда, он не разобрал, потому что всматривался в девичьи силуэты. Одна вроде была яркой блондинкой, другая — чернокудрая. Временами чуть более сильный свет обрисовывал красивые личики, но черт не разобрать. Одна благоухала вроде бы ландышем серебристым, другая — красным маком.
«Виденица? — напряженно соображал. — Или живу?»
Резко повернули и куда-то вошли. Матвей сначала рванулся, как конь, — показалось, что в манипуляционную нарко. Кушетка, по углам поблескивают никелированные инструменты. Но девушки разом прильнули с обеих сторон, гладили лицо, голову — успокоили. Быстрые руки ловко расстегивали, рассупонивали от тяжелой неуклюжей одежды. «Раздевают? — смирился он. — Сейчас пижаму принесут или свяжут?»
Ручка скользнула по его щетине.
— Сначала побрить.
Одна светила фонарем, другая проворно намылила его щеки и брила безопасным станком. Он сидел смирно голышом на кушетке и чувствовал, что она мокрая, деревянная — в нарко таких не бывает, там все обтянуто клеенкой. Было тепло, как-то парко, вроде в предбаннике.
— Стричь не будем? Прическа нормальная.
— Молодчик…
Повинуясь их рукам, он улегся на топчан, и они принялись растирать его какой-то едко пахнущей жидкостью. Тут же он определил: перцовая.
— Дайте лучше хлебнуть! — рванулся он.
— Нет, нет. Это сильная, не та…
«Почему они говорят шепотом?» Все тело начало гореть приятным огнем. В нос вдруг шибануло так, что он чуть не свалился с топчана. «Нашатырь!» Потерли и виски.
— Лежи, лежи… Ты когда из нарко?
— Вчера, — прохрипел Матвей. — Но вчера же и успел…
Он глубоко, прерывисто вздохнул.
— Вот что значит вернуть мужика в форму… А я-то думаю, почему от вас по-разному пахнет? Разные одеколоны глушите?
И тут они засмеялись в полный голос. Голоса хоть и хрипловатые, но приятные. «Почему же говорили шепотом? Стеснялись? Или создавали настроение?»
— Теперь поднимайся и стань вот здесь.
Они отошли в разные углы комнаты, и вдруг из углов по голому беззащитному телу Матвея ударили мощные струи тепловатой воды. Душ Шарко или черт знает что? Наверное, подключились прямо к городскому водопроводу, мелькнула мысль. Струи становились все горячее, ошпаривали с ног до головы, но он терпел. Пусть делают что хотят. Он уже понял, что дело свое они знают. И вдруг чуть не закричал: струи разом стали ледяными.
Потом его растирали жесткими полотенцами — такие Матвей видел только в английской гостинице, а тут долго искал и не нашел.
Тело горело, вернулась ясность мысли, хотелось двигаться, появилась давно не ощущаемая энергия. Он сам быстро оделся, причесался.
— Ну, гамаюночки! Ну, родные…
— Вот тебе еще на посошок.
И в свете фонарика перед ним заблистал гранями полный стакан — и спрашивать не надо чего. Другая протянула бутерброд.
— А уж после этого… — он прожевал бутерброд, — я на телевышку залезу и буду кричать, какие тут чародейницы. Эх, если бы так в нарко приводили в форму, все бы туда рвались… Вы каждого так ублажаете?
— Сказано было: ты наш почетный гость.
— Хотел лица ваши посмотреть, хотел имена спросить… Не буду. Пусть все остается так, как в сказке. Только… рановато вы на одеколон перешли.
И тут же почувствовал, как зло напряглись их нежные тела.
— Не был бы ты почетным гостем, я тебе ответила бы… — прошептала одна.
А вторая добавила:
— Рановато? Да мы из-за этого слова из дому сбежали! То рановато, это рановато. И ты гусь!
— Все, все, молчу, — взмолился Матвей. — Ляпнул не подумав. Дайте мне по морде, ежели в обиде.
