И вдруг — тонкий насмешливый голос:
— Эй, морячки, плохо гребете! Обойти еще раз вешку!
Это опять она, сероглазая… Сидит на краю стенки, болтает босыми загорелыми ногами…
А через день или два, прохладным августовским вечером, Анка — так ее звали — чинно шла между Панкратовым и Ковалевым по Петровскому парку. Она была в футболке в белую и черную полоску. Ее туфли на высоких каблуках были явно велики и сильно пахли гуталином. Анка держалась строго, разговаривала мало, в ответ на шутки военморов лишь поводила бровью. Впрочем, при следующих встречах уже военморам неоднократно приходилось молча двигать бровями: язычок у Анки был острый.
Они встречались часто — в каждый вечер увольнения — и всегда втроем. Это был безмолвный нерушимый уговор.
И все же он был нарушен…
В тот вечер трефолевцы принимали на корабле гостя — мастера с Морского завода, который лично знал славного матроса революции Трефолева и воевал в его отряде против белогвардейцев где-то в Финляндии. Набившись в ленинскую каюту, военморы раскрыв рты слушали рассказ старого балтийца. Вдруг — словно странный толчок в сердце ощутил Саша Панкратов. Оглядел каюту — Петьки Ковалева нет. Тихонько выбрался Саша, пошел в кубрик, весь корабль излазил — нет нигде…
Ковалев пришел с берега поздно — уже все спали в кубрике, кроме Панкратова. И когда Петька бесшумно раздевался, Саша заглянул в его шальные, счастливые глаза — и все понял.
Вскоре военморы вернулись на Екатерингофский канал.
А много позже, уже будучи выпускником училища имени Фрунзе, Петр Ковалев женился на Анке. Отношения между ним и Сашей Панкратовым так и не наладились…
Служба разметала их по разным флотам. Лишь изредка приходили скупые вести. Знал Панкратов, что в тридцать пятом у Ковалевых родился ребенок; сын или дочь — об этом не говорилось в письме одного из старых друзей. Знал, что в сорок втором капитан третьего ранга Петр Ковалев, командовавший на Севере дивизионом торпедных катеров, храбро погиб в бою…
В том же сорок втором году, летом, будучи в Кронштадте, Панкратов посетил «Трефолев». Старый учебный корабль служил теперь плавбазой для эпроновцев. Новая жизнь бурлила, звенела молодыми голосами. Панкратов обошел все помещения, и краснофлотцы с удивлением посматривали на незнакомого худощавого капитана третьего ранга, на его густые, строго насупленные брови. Странным казалось, что в одном из кубриков он молча простоял целых четверть часа. Не знали они, не знали, что творится у него в душе…
«Трефолев»! Ожившие видения славного прошлого. Руки в мозолях. Первая радость и первое горе…
«Трефолев», «Трефолев»! Комсомольская молодость флота!
Командир подводной лодки Алешин встречает контрадмирала Панкратова раскатистым «Смирно!».
— Отходите, — коротко бросает контр-адмирал и спускается в центральный пост. Стоять на мостике и вмешиваться в действия командира лодки — не в его правилах.
В центральном он здоровается за руку с мичманом Безворотным, старшиной команды трюмных.
— Как поживаешь, Сергей Иванович?
Круглое веснушчатое лицо мичмана расплывается в улыбке.
— Хорошо, товарищ адмирал… Погодка свежая сегодня.
Панкратов оглядывает монументальную фигуру Безворотного. От его взгляда не ускользает, что пуговицы на мичманском кителе переставлены.
— Куда тебя разносит, Сергей Иванович? Зачем раскармливаешь себя?
— Так годы же, товарищ адмирал…
— Годы! Если у тебя годы, то мне что говорить? Века? Изволь физкультурой заниматься с нагрузочной, — строго заключает контр-адмирал. — Буду проверять.
Когда-то, во время войны, Безворотный служил на лодке, которой командовал Панкратов. Был малозаметным, тихоньким трюмным машинистом. Лишь тем и славился, что вел обширнейшую переписку чуть ли не со всеми девушками Советского Союза.
И вдруг раскрылась недюжинная сила в этом веснушчатом пареньке…
Осенью 1942 года в угрюмом шхерном районе Балтики лодка Панкратова потопила четыре немецких транспорта. После очередной бомбежки, когда шторм разметал вражеские катера, лодка всплыла для зарядки батареи.
Ущербная финская луна то и дело выглядывала, как соглядатай, из-за туч. Но кроме луны лодку мог увидеть и противник — берег его был совсем близко. И поэтому Панкратов, спросив, кто хочет идти исправлять вышедший из строя привод вертикального руля добавил негромко:
— Предупреждаю: в случае появления противника буду вынужден срочно погрузиться.
А это означало верную гибель для работающего наверху.
Тут-то и шагнул вперед старший краснофлотец Безворотный. Он молча стоял перед командиром. Веснушки резко проступили на побледневшем лице. И в глазах матроса командир увидел то, что навсегда для него связано с именем «Трефолев»…
Больше двух часов, обвязавшись концами, пролежали двое — Безворотный и боцман — в кормовой надстройке, исправляя повреждение. Волны захлестывали их, обжигали холодом. Юлила в тучах луна. И был близок рассвет. Неподвижно стоял на мостике командир, страшно спокойный…
В тот момент, когда двое — Безворотный и боцман, — тяжело ступая окоченевшими ногами, поднялись наконец на мостик, — в тот самый момент вражеский берег выбросил длинный прожекторный луч — будто клык обнажился в разинутой пасти.
…Покачивает изрядно. Контр-адмирал переходит из отсека в отсек. В электромоторном при его появлении встает курсант Ковалев. Он в матросской робе и пилотке — таким он почему-то больше нравится Панкратову. Он бледен, — видимо, плохо переносит качку.
Мимоходом контр-адмирал делает ему замечание:
— Вам нужно постричься, мичман. Отрастили вихры…
Как время, однако, мчится. Курсант Петр Ковалев…
Конечно, он ничего не знает о той, старой, дружбе. О дружбе-соперничестве. О дружбе-вражде…
Лодка погружается — этого требует учебная задана.
Через некоторое время Алешин является во второй отсек с докладом:
— Товарищ адмирал, протекает газовая захлопка. Вода поступает. Придется заменить уплотнительную резину… Разрешите всплыть?
— Действуйте, как считаете нужным, — отвечает Панкратов.
— Есть! — Алешин делает шаг к двери.
— Подождите, Борис Васильевич, — останавливает его контр-адмирал. — Вы собираетесь посылать людей наверх? Вы учитываете, что волна семь баллов?
— Учитываю, товарищ адмирал.
Это трудная минута для Алешина. Посылать в такую погоду людей — опасно. Ждать тихой погоды? Неизвестно, сколько прождешь. А задачу выполнять надо…
Панкратов не торопит его с решением. Сидит за столиком в командирской каюте, остро посматривает на высокую сутуловатую фигуру Алешина. Ждет.
— Придется посылать, — говорит наконец Алешин. — Люди сами вызвались.
— Кто?
— Старшина команды мотористов Левитин и курсант Ковалев.
— Курсанта не надо, — говорит Панкратов. — Впрочем…
Он долго молчит. Барабанит сухими пальцами по столу.
— Хорошо. Но вы головой отвечаете за обоих, командир.
Против своих правил контр-адмирал поднимается на мостик.
В море — из края в край — пасутся стада белых бешеных барашков. Длинные волны одна за другой идут в наступление на лодку, перекатываются через ее железное тело. Ветер проходит над ними бреющим полетом, брызжет водой на мостик. Уже рассвело, но небо хмурится и обещает дождь.
Двое, обвязавшись концами, ползут по кормовой надстройке. При каждом ударе волны ложатся ничком… Добрались. Сколько нужно времени, чтобы снять с захлопни подгоревшую уплотнительную резину и набить новую?..
Алешин нервничает. Накричал на рулевого, чтобы не рыскал, держал лодку точно против волны. Панкратов стоит неподвижно — невысокий, худощавый, спокойный…
Ползут обратно. Курсант поднял голову, улыбнулся, помахал рукой. В этот момент тяжелый вал обрушивается на кормовую надстройку. Короткий вскрик… Схлынула волна…
— Человек за бортом! — орет сигнальщик.
Алешин (лицо белее пены) метнулся было вниз, в надстройку. Грозный окрик адмирала:
— Назад, командир!
Левитин, лежа, держась неизвестно за что, пытается подтянуть к себе курсанта, вцепившегося в канат. Волны отбрасывают его от лодки.
Каким-то чудом рядом с Левитиным оказывается мичман Безворотный. Вдвоем им удается подтянуть курсанта… Еще усилие — и курсант лежит, распластавшись, на палубе…
Алешин шумно вздыхает, косится на контр-адмирала. Что это?.. Никогда еще он не видел, чтобы у адмирала было такое лицо… Он бы сказал — растерянное, если б это хоть каплю вязалось с представлением о Панкратове…
Курсант Петр Ковалев, закутанный в одеяла, лежит на койке. Белокурые волосы еще не высохли, несколько завитков прилипло к высокому лбу. Серые глаза широко раскрыты, и контр-адмирал, сидящий рядом с курсантом, видит в этих глазах не только знакомую дерзинку, но и нечто такое, что доставляет ему глубокую радость…
