Заседание Совета закончилось поздно. А сутки спустя остроносый горячий паровоз С-213 уже бросал в ночи полосу света на рельсы прямой, как линейка, Николаевской дороги, соединяющей Москву и Петроград: он увозил в Питер человека, которому партия и правительство, Совет Обороны, его председатель Ленин поручили организовать, опираясь на рабочий класс города, защиту Петрограда, вышвырнуть врага за рубеж советской Родины. Человеком этим был Иосиф Сталин.
Постукивая на стрелках и стыках, хрипло вскрикивая у темных ночных переездов, поезд шел мимо безлюдных тускло освещенных станций, а по проводам, догоняя и обгоняя его, неслись из Москвы спешные распоряжения: «Уполномоченный Совета Обороны прибудет вам девятнадцатого днем… Уполномоченный Совобороны должен быть двадцать второго Штазапе Новгороде… Обеспечьте выезд представителя Цека… Уполномоченный Совета Обороны…»
Около полуночи председатель Петросовета позвонил по телефону своему секретарю и доверенному.
— М-м-м-м… Слушай-ка… — сдерживаясь, но не в силах скрыть раздражения и тревоги, промямлил он в трубку. — Да опять то же самое… На когда у нас там намечено это… ну… Ну, пленум Совета этот? На девятнадцатое? Перенеси на двадцать второе… Очень просто почему: приезжает соглядатай оттуда… Ну, из СТО… Да, Сталин… А почем я знаю зачем? Двадцать второго ему угодно быть в штабе Западного… Ну, вот, поэтому! Да пойми ты: не могу я говорить с людьми как нужно, если каждое мое слово, помимо стенограмм, завтра же станет известно в Цека… Это парализует меня… Вот именно! Хорошо: остальное растолкую тебе лично.
* * *
В Бологом поезд, который вез в Петроград уполномоченного Совобороны, задержался. Он шел по экстренному графику, конечно, но силы, враждебные революции, пытались перевести его на свой график. Впереди, возле Березайки, застрял на подъеме товарный состав. Перегон был закрыт. На долго ли? Неизвестно…
Комендант эшелона и товарищи из числа сопровождающих несколько раз уже заглядывали к дежурному по станции. Ничего утешительного!
«Да, выслали толкач, «овцу», на линию… Да, из Угловки тоже… Нет, не знаю когда!.. А что вы на меня кричите? Вон на седьмом пути пехотный полк уже который час ожидает в теплушках и не горюет; тоже, небось, — помощь Питеру!»
Возвращались с досадой. «Подозрительный тип!» — сказал про дежурного порученец уполномоченного, совсем еще молоденький военный, которого другие звали Колей. Он вернулся из конторы весь красный и сердито выпил несколько стаканов воды залпом. Некоторое время все обсуждали: что же предпринять?
Около полуночи уполномоченный вышел из купе. Выслушав возмущенные рассказы, он не выразил особенного волнения. «История, дорогие товарищи, — усмехаясь проговорил он с легким грузинским акцентом, — история, бесспорно, знает немало примеров, когда получасовое промедление губило народы… Думается, в данном случае такой прямой опасности нет… Попрошу вас: подготовьте мне здесь на столе выборки из решений съезда… Все, что есть о состоянии армии. И скажите, чтоб дали чай».
Хлопнула дверь. Уполномоченный, раскуривая трубку, вышел в тамбур, где было прохладно и пахло смолой от недалеких сосен.
«Да, решения съезда! — думал он. — Вот, конечно, единственный компас, который надо держать перед собой, пускаясь в это… взбаламученное море! Съезд основывался на безбоязненном анализе всего, что произошло зимой под Пермью… Правда, здесь не Пермь, не Урал. Тут Питер и Балтийское море. Все равно: основные законы гражданской войны одинаковы для всех фронтов. Одна повсюду Красная Армия, ее достоинства и недостатки. Один и противник, пусть в разных фигурах и лицах… Съезд смело обнажил глубокие причины, которые чуть не привели к катастрофе. Съезд — это Партия. Выше ее авторитета не приходится искать. Надо только хорошо исполнить, что она решила».
Уполномоченный встал, покуривая, на пороге тамбура над подножками вагона. Ночь была еще не белой, но уже беловатой. На станции тускло и редко горели кое-где скаредные желтые огоньки. Вдали на путях, вероятно возле воинского состава, длинной линией мерцали костры. Мимо вагона, не торопясь, проходил старый стрелочник, неся на плече огромный «деповский» гаечный ключ.
— Эй, отец! — окликнул его уполномоченный, — Скажи, почему задержка? Что случилось?
Железнодорожник прищурился на говорящего и, увидев в его руке трубку, остановился. У него у самого имелась такая же трубка. Военный товарищ покуривает, можно надеяться — табачишко есть!
— Место такое, товарищ начальник! — хитровато приглядываясь к человеку, заговорил он: — станция Березайка под боком. Да вон она, рядом: триста седьмая верста! Слыхал, полагаю, присказку: «Станция Березай-ка, барин вылезай-ка!» При царском угольке и то, случалось, не брали паровозы нашего подъема, а уж на нынешнем осиновом кардифе — и вовсе швах!
— Плохо с углем? — серьезно спросил уполномоченный.
— Угля у нас в Бологом, сколько в этой табакерке шапшалу! — старик успел ловко вынуть из кармана плоскую жестянку от «кепстена» и, протягивая, демонстрировал ее огорчительную пустоту. — Видишь? Вишневое листье со всех дерев оскубали! Теперь за конопатку взялись: конопатку из срубов таскаем! Оно — ничего: дыму хватает… Не найдется ли, товарищ начальник, хоть на умненькую закурочку?
Уполномоченный, достав гуттаперчевую табачницу, отсыпал граммов двадцать или тридцать табаку.
— Из центра едете? — спросил дед, скручивая «козью ножку». — Видать! Нынче не зря поговорка сложена: «На местах вся власть, в центре вся сласть!» Большущее вам спасибо! И бога помянул бы, да как бы боком этот бог не вышел!
— Мастер ты поговорить, дедушка! — усмехнулся Сталин. — В центре теперь тоже не совсем легко. Ничего, потом легче будет!
— Оно хотелось бы! — согласился покладистым голосом старик. — Минут тридцать постоите, не более; поедете! Помочь Питеру? Гм! Вон эшелон стоит, тоже, видать, «помочь Питеру», а винтовок меньше, чем гармошек. Ну, оно и то — ладно: по крайности, духом солдатёшки не падают — пой, играй! Барышни со всей станции туда лётом полетели… Помочь!! Ладно, пойду: дело стоит… До приятного свиданья!
Он двинулся в темноту. Сталин, докурив, вошел в вагон.
В штабном вагоне было тепло, немного дымно. Помаргивая, горели электрические лампочки, но на столе стояла на всякий случай и жестяная керосиновая трехлинейка.
Молодой человек в военной форме, порученец, клевал носом на угловом диванчике. Подготовленные материалы съезда стопкой лежали на большом дубовом столе, рядом с картой-десятиверсткой, аккуратно склеенной из нескольких продолговатых листов.
Сталин поглядел на покрасневшие, слипающиеся глаза юноши, на его еще по-детски свежее, по явно переутомленное лицо: досталось пареньку за последние двое суток перед отъездом! Хочет зевнуть, по считает это «несовместимым»…
— Попрошу вас, товарищ, — мягче, чем всегда, проговорил уполномоченный, — вынуть, кроме этой карты, ту, мою: мелкого масштаба… Надо видеть Гельсингфорс и Таллин, морские базы… И все море…
— А вы думаете, товарищ Сталин, Финляндия — тоже?
— Пока немного рано что-либо думать… Мне нужно, во-первых, видеть всех возможных противников… Возможных! Дальше Финляндии! Мне нужно, во-вторых, видеть всю страну, все наши фронты. Смешно говорить о борьбе под Петроградом, не учитывая юга, востока, севера… Страна — одна и борьба — одна. Воевать тут, ни на миг не упуская из виду остального… Так нас учит Владимир Ильич! Петроград называли «окном в Европу». Через окно можно в дом ворваться.
Маленькая карта легла на большую. Обычная карта из школьного атласа. Видно было, что над ней много размышляли: некоторые города обведены цветными кружками, возле других заметны стрелки и условные знаки.
— Спасибо, товарищ! — сказал Сталин. — Кипяток есть? Крепкий чай? Ну, табак у меня свой! Отлично: ложитесь отдохнуть. Не забудьте завтра: в Бологом эшелон пехотного полка имеет больше гармоник, чем винтовок! Хорошо сказал старик! Ложитесь, ложитесь, вы устали.
Порученец вышел, уже откровенно зевнув раза два на ходу. Сталин достал из нагрудного кармана френча блокнот, развернул его и, не садясь за стол, только опершись о него руками, стал просматривать записи. Накануне Владимир Ильич, напутствуя уполномоченного, заговорил о воззвании; с ним, по его предложению, Центральный Комитет, вероятно, на днях обратится к партийным и советским организациям Петроградской и ближайших к ней губерний.
«Петрофронт может на время стать важнейшим из наших фронтов — было коротко, на лету, записано для памяти. — Республика не может сдать Питер врагу ни на один день, и не сдаст. Вся страна будет помогать городу, в котором началась Революция… Она обещает дать ему столько вооруженных сил, сколько понадобится. Защитить Петроград любыми средствами — в этом задача».
