А жить надо.
Слом флигеля уже закончен. Остается только убрать доски и мусор. Простившись с Полей и ее дочкой, Дуся и Витя выходят из ворот. Коля провожает их к троллейбусу, потом идет дальше, миновав свой дом.
Все разбрелись кто куда.
Становится темно. Одна сиреневая полоска зари светится над рекой. Улица пустеет. Церковь, потемнев, становится суровее и как бы увеличивается в объеме. Она, должно быть, думает, что с наступлением темноты усиливается ее власть над улицей. По-прежнему заколоченная, она угрюмо и терпеливо ждет. Но всякий раз, когда троллейбус останавливается возле церкви и освещает слепые громадные окна, особенно замечаешь ее обреченность.
Строительные работы не прекращаются и ночью: в вышине загораются огни.
Коля медленно идет назад. Из мглы выделяются тени. Это герои прочитанных книг, с которыми он вел когда-то воображаемые разговоры, пытаясь изменить их судьбу.
Теперь он знает, что ее нельзя изменить. Пусть же меняется, и непременно к лучшему, судьба живых. Пусть Битюгов найдет свое большое дело на Крайнем Севере. Пусть Оля навсегда останется Лялей, если это вернет ей здоровье. Пусть Маша станет выдающимся музыкантом, а Дуся — бесстрашным врачом-мастером, — они это заслужили борьбой, начатой в ранние годы.
«И пусть я…» Но чего хочет Коля для себя? Немного. Но и немало. Поэзии, красоты, личной свободы. Доверия. Не только к нему. Людей друг к другу.
Было уже совсем темно, когда он вернулся домой.
Он стал писать Володе. Описал конец флигеля. Вот и начинается новая жизнь.
Пусть же развивается редкостный дар Володи — замечать и умножать в людях все человеческое.
Глава пятнадцатая
СВИДАНИЕ
А Маша в тот же день в шестом часу быстро шла по Кузнецкому и почти вбежала в зал на выставку, потому что времени оставалось мало.
Перед статуей стояли люди. То, что это была работа выпускника, мешало оценить ее правильно: судили и слишком строго, и слишком снисходительно. Но подходили, смотрели и спорили.
Георгий Павлович Миткевич, руководитель Андрея Ольшанского, лучше всех знал недостатки и достоинства этой работы.
Она была задумана как портрет молодой партизанки гражданской войны Маруси Бондаренко. Это была девушка-легенда. Песню о ней передавали по радио. Этой песней и вдохновился Андрей. Фотографий Маруси не сохранилось: он был даже рад этому: он-то видел ее перед собой как живую!
Но Миткевич хорошо знал девушек гражданской войны, он сам воевал в те годы и видел, что Андрею не справиться с этим замыслом. Не мог Андрей увидать ту Марусю, которая и в песне и в действительности «рубала юнкеров». Правда, он хотел изобразить партизанку в минуту короткого отдыха перед боем, но и это не удавалось ему.
Андрей уверял, что его всегда привлекала героика. Вот Бетховен…
— Пусть так, — сказал Миткевич. — А все-таки это чужой для тебя мир. Ты лирик. И совсем не должен от этого отрекаться.
— Я и не отрекалось, — сказал Андрей.
— Ну вот и прекрасно. А остальное зависит не от нас.
Теперь облик Маруси остался, но это была уже не партизанка.
И вот, против ожидания, отборочная комиссия единодушно выдвинула новую работу Андрея, лирическую, совсем не гражданственную. Миткевичу были известны такие случаи. Как ни знай заранее мысли людей, их намерения и вкусы, все ходы, ведущие к их решениям, предугадать невозможно.
Маша вошла в зал, и статуя бросилась ей в глаза, потому что стояла как раз в середине.
Она увидела фигуру тоненькой, высокой девушки в жакетке и коротком платье. Косы девушки были уложены полукружием на тонкой шее, у лба пышно вились подстриженные волосы, и это очень шло к большеглазому лицу с неправильными чертами. Но главное, что приковывало взгляд, — это устремленная вперед фигура. Казалось, минуту назад девушка не шла, а летела. И вдруг остановилась, чем-то пораженная. Одна ее рука была протянута вперед, другая прижата к груди. Стремительное движение — и резкая остановка на бегу… Но что остановило ее? Что поразило? Кого она увидела? О чем подумала?
В первую минуту Маша зажмурилась. Она не ожидала этого, никак не ожидала.
До нее донеслись слова: «Недюжинная экспрессия» — и что-то еще, не совсем понятное, но безусловно лестное для Андрея. Ей стало жарко. Она испугалась, что ее узнают, и снова зажмурилась, словно это могло ее спрятать.
Но то, что стояло прямо перед ней и притягивало к себе, постепенно заслонило весь зал, отдалило от людей, заглушило все звуки. Открыв глаза, она уже ничего не увидела, кроме статуи. И вокруг стояла странная тишина.
Много лет спустя, вспоминая этот день и выставку на Кузнецком, Маша помнила также, в каком строгом и возвышенном соответствии с увиденным текли ее мысли. Они были беспорядочны, но ни разу не подумала она, что теперь в ее жизни может произойти счастливая личная перемена.
Да, это был апофеоз, но гораздо более значительный и прекрасный, чем благополучная концовка романа. Это было чудо, подобное тому, которое поразило ее в детстве в музыке Чайковского.
Конечно, она не та девочка, которая спасла Щелкунчика. Она ничего не сделала для того, чтобы Андрей возвысился. Обновление произошло независимо от нее: оно гнездилось где-то в душе Андрея и началось, по-видимому, давно. Но источник, толчок, все дальнейшее?..
Она слыхала, что он уезжает далеко и надолго. С Ниной? Без нее? Но теперь это уже все равно, раз произошло главное. Он внутренне освободился. Он стал художником, и колдовство снято.
Нет, она не выдумала его, а угадала. Как чисты эти линии, какая в них смелость, правдивость — наконец-то правдивость! И это она, Маша! Нет, конечно, символ…
И чем дольше вглядывалась она, тем сильнее сознавала, что эта девушка, прервавшая свой бег, поведет ее за собой.
Прозвенел долгий звонок. Пора уходить. Тишина сменилась гулом, шарканьем; люди, лица снова заполнили зал.
Неподалеку стоял горбатый человек с длинными седыми волосами и не спускал с Маши ярких синих глаз. Он смотрел так, словно не видел ее много-много лет, а теперь встретил неувядаемо юной.
И она знала этого человека. Он имел отношение к Андрею, и к статуе, и к ней самой.
Чувства Маши были обострены, и ей казалось, что этот человек тоже символ. Его взгляд, открытый и добрый и в то же время пронзительно-пристальный, как будто говорил: «Ну вот, пришел черед и для вашего поколения. Поздравляю вас, выросшие дети! Прошло всего лишь несколько лет… Те, кто были старше вас, уже исполнили свой высокий долг. Теперь ваше время. Если даже оно будет мирным, оно не будет легким. И кто знает, сколько мужества оно потребует от вас!»
Маша медленно пошла к выходу и в дверях оглянулась. Издали статуя казалась еще завершеннее, рельефнее. Что-то победоносное было в ней.
На улице начинались сумерки. Седой горбун очутился рядом с Машей, словно вырос из-под земли. Глядя на нее все так же добро и пристально, он коснулся широких полей своей шляпы и низко поклонился. Потом растворился в толпе.
Фермата — произвольное удлинение звука в музыкальном произведении.
ACM — Ассоциация современной музыки.
