— Ну что, не узнаешь? Память-то девичья.
Петр решил, что это говорит чуть измененным голосом любительница розыгрышей, королева модных танцев, веселая Инна. У нее столько раз устраивались дружеские посиделки сокурсников по университету — при свечах, с картами и с гаданием по гороскопу или с тихим пением романсов под гитару.
— Как жизнь? Как дела?
— Ничего дела… А у тебя?
— Лучше всех. — И смешок.
Петр теперь, хорошо видел высокий лоб, каштановые волосы, спадавшие до плеч, крупный нос с горбинкой, мягкие губы и миндалевидные глаза с лукавым прищуром. Что бы ни было, она никогда не унывает. Что ни год — новая любовь, страстная, роковая, смертельная… Родила девочку, и одна… И никто ей не нужен в постоянные спутники… Вольный, отчаянный, сильный человек.
Анюта все ходила и ходила по комнате, и пора было остановить разговор, оборвать его или перевести на что-нибудь другое, без намеков, шуточек и кокетства, но слово цеплялось за слово, а сердце невольно усиливало свои удары, особенно когда Петр услышал:
— Давно не виделись, пора бы и встретиться, повеселиться, как ты считаешь? — Вопрос был задан по-прежнему с легкой игрой, иронией.
«Каким это было прежде обычным — повеселиться… И как странно теперь звучит…» — подумал Петр, поглядывая на усталую, бледную и все более раздражавшуюся Анюту.
— Ну, так что, придешь на свидание?
В голове у Петра вертелось: гитара, вино, знакомые лица, уют, свобода, кофе… Но главным образом не только это внешнее, хоть и желанное, забытье на время так поманило Петра. В том доме, в непринужденной обстановке, среди людей, которые хорошо знали друг друга, всегда можно было отвести душу, услышать что-то о новых книгах, о лучших спектаклях, поговорить о новостях общественной жизни, да и просто так почудить, подурачиться всласть — разрядиться. «Может, и в самом деле, сходить на часок-другой? Дома все равно только мешаю. И потом, не стоит приучаться к рабству. Сколько можно сидеть, чего-то ждать или катать коляску, — сбегаю ненадолго».
Молчание было продолжительным, рука с телефонной трубкой становилась все тяжелее и тяжелее. Петр удалялся от дома вопреки всему. «Все правильно, все так н должно быть… ничего особенного… посижу и вернусь… Ей, кроме сына, никто не нужен…»
Мысленно Петр уже мчался в знакомую веселую компанию, как бывало… И вот автобус открывает двери, пассажиры влезают, толкаясь… Но что сказать Анюте… будет ссора, обида… жестокость.
— Ты хоть догадался, кто тебя приглашает?
Петр опешил. Жар бросился в лицо. Теперь он услышал, вспомнил эти интонации, все вспомнил: Иваново, Суздаль, костер на берегу Нерли…
— Ольга! Вот дела! Ты откуда? Где?
— Стою рядом с твоим домом, выходи.
— Я сейчас.
Петр прикрыл мембрану трубки ладонью.
— Аннушка, ничего, если я сбегаю? Ненадолго…
Анюта молча ходила и ходила по кругу.
— Ну что ты молчишь? Я сделал, что надо… Нельзя же так обижаться на все.
— Кто она? — спросила Анюта, и голос ее осекся.
— Да так… Одна старая приятельница. Давно не виделись.
— А почему ты ее не пригласил домой?
— Куда, Аннушка? О чем ты говоришь? Тут и сесть негде… разве что на кухне.
— Ничего, бывало, и двенадцать человек умещались, а она посидела бы и на кухне, если хорошая старая приятельница.
— Она действительно хорошая… Не надо так ограничивать меня, я сам себя ограничиваю, как могу…
— Ах, вот оно что… Ограничиваешь? Мучаешься? Едва сидишь тут рядом с нами. Иди, иди к своей приятельнице, катись без всяких ограничений!
Петр вскочил со стула, схватил с вешалки куртку и выбежал за дверь на лестничную площадку. Постоял, опомнился, хотел было вернуться: «Нет. Надо выдержать характер…»
И пошел, поплелся по ступеням, с каждым шагом погружаясь в боль, беду и тоску. «Известно ли ей, что я женат… Может, вернуться, успокоить Анюту?..» Вспомнились наставления Деда, и еще больнее стало, мучительнее оттого, что ничего сейчас не поправить, — будет или долгое тяжелое молчание, или длинный разговор обо всем и ни о чем…
«А вдруг Ольге негде ночевать, придется устраивать в гостиницу, а это не просто…» Петр расстроился еще больше, его унижала скованность, невозможность поступить, как он хотел бы. Угнетало еще и то, что в тупик его загнала банальнейшая ситуация — обычная семейная ссора и, в общем-то, беспочвенная ревность. «Так будет теперь всегда. Что ж, это и есть тот случай, когда логика бессильна, нужно просто-напросто научиться терпеть…»
Солнечно, ясно было на улице, играли дети во дворе, сидели на скамейках старики, старушки. «Как в тот раз, когда я приехал к Ольге… Но где же она?.. Неужели так изменилась, что не смогу узнать?» Петр пошел к дороге, к шуму пробегающих машин, остановился на углу дома. Снова огляделся — никого. Только тяжелый грузовик-рефрижератор стоял, прижавшись к поребрику мостовой. «Дом большой, длинный, не зря его зовут „колбасой“. Может, она ждет меня с другой стороны?»
И только хотел было вернуться, хлопнула дверца рефрижератора и на землю легко соскочила молодая женщина в синем комбинезоне и в берете, улыбаясь, направилась к Петру. «Ноги чуть-чуть косолапые, загребают… Точно, Ольга! Лихо подкатила».
Петр заметил еще издали, что Ольга изменилась не только внешне, — в походке, в лице, в глазах было больше уверенности в себе, свободы, появилась даже, чего раньше невозможно было и предположить в ней, — развязность.
— Привет, ленинградец! Наконец-то я тебя нашла.
Ольга подала руку, по-мужски сжала Петру ладонь.
Загорелая, невысокая, но крепкая и уверенная в себе женщина стояла перед ним.
— Здравствуй, Оля. Долго искала?
— Почти весь Ленинград пришлось исколесить. Там запрещено, тут «кирпич», инспекция на каждом углу…
— Даже не верится. Круто ты повернула свою жизнь, — сказал Петр — Довольна?
Он изо всех сил старался, чтобы Ольга не заметила его угнетенного состояния и не подумала бы, что он ей не рад.
— Я оказалась решительнее, чем думала… Сам же говорил — себя надо искать, а то погибнешь. Спасибо, подтолкнул, расшевелил меня… Вот и нашла счастье на колесах. Поверишь ли, маленькие машины мне оказались не по нутру, а полюбила этого слонопотама.
Помолчала, переступила с ноги на ногу, подбоченилась, оглядела Петра с ног до головы и сказала полусерьезно-полушутливо:
— Между прочим, долг платежом красен. Собирайся, поедем куда захочешь…
Она нарочно повторила слова, которые когда-то говорил ей Петр, приглашая в дорогу. Теперь он видел, стоит перед ним другой человек — взгляд прямой, решительный. Но нет, все-таки заметно, что за внешней отвагой скрывается все та же Ольга, застенчивая, ранимая, неуверенная в себе. Петр понял еще и то, что момент не для долгих объяснений, надо отвечать определенно и коротко — да или нет.
— Прости, Оля, не могу. Сын у меня родился… Дела, заботы.
Внешне ничто не изменилось в ее лице, смотрела почти в упор с легкой улыбкой на губах.
— Что ж, поздравляю… Вот и ты нашел, что искал. Всего тебе…
Что-то еще хотела сказать Ольга, но промолчала и решительно протянула руку:
— Будь счастлив. Мне пора…
И отвернулась, быстро подошла к машине, рывком забралась в кабину, завела мотор, коротко махнула рукой на прощанье и решительно, круто повернула руль вправо.
Рефрижератор с места пошел на разворот, стал набирать скорость, и долго еще потом слышалось сердитое урчание мощного мотора. «Вот и все…»
Когда машина скрылась за поворотом, странную тишину н пустоту почувствовал в себе Петр, потом появились боль и сознание вины, хоть и не в чем было себя винить.
Петр все еще стоял, вглядываясь в пустую перспективу улицы, и ясно вспомнилось, как уезжала Ольга из Суздаля к себе в Иваново в тесном автобусе на рассвете… Смотрели и смотрели через стекло ее горестные глаза. «Прости и прощай, Ольга… Будь счастлива и ты».
Петр медленно пошел к своей парадной, еще медленнее стал подниматься по выщербленным ступеням, остановился на площадке второго этажа. Не было сил идти дальше, никак не мог он сейчас войти в свой дом, предстать перед Анютой, оправдываться, объясняться или молчать…
Сейчас только один человек мог его выслушать спокойно, понять, посочувствовать — Даниил Андреевич.
Петр сбежал вниз, позвонил из телефонной будки, но никто не ответил. Он походил немного и снова позвонил. Молчание. «А что, если он на даче, в Солнечном? Это не так уж далеко, сорок минут на электричке, поговорим в тишине, чаю попьем, сходим к морю…» И Петр помчался к Финляндскому вокзалу.
Ехал и готовился к встрече. Думал об Ольге, о путешествиях, о поворотах судьбы, но больше всего об Анюте. «А почему, собственно, мы поссорились, в чем наш конфликт? Непонимание? У мужчин свое… У женщин свое… Но раньше-то, раньше, до рождения ребенка все было хорошо. Значит, сын виноват?.. Он отнял привычный покой, свободу, он потребовал терпения и жертв, к которым мы не привыкли. Ребенок — или книга… Ребенок — или мое будущее, наше будущее с Анютой… И будущее сына, — ведь многое зависит от того, как живут родители».
