— Молодцы! — одобрительно произнес Горн, нацеливаясь вилкой в кусок пирога на блюде, — в отца пошли, механики будут. Оба на физико-математическом… — Он «пропустил» обычные перед обедом «сто грамм», уговорив на это и Алексея.
Когда со стола было убрано, Горн сказал:
— Ну, юноша, давайте сюда ваши «плоды мучений и страстей», поинтересуемся состоянием младенца. Так, так, — говорил он, развертывая и разглядывая дополнительные, извлеченные из папки эскизы. — Ну-с!
Знакомился и разбирался он долго. Слушал пояснения Алексея, на ходу подправлял карандашом эскизы, соображал, записывал что-то на корочках папки… Наконец встал и стремительно заходил по комнате. В такт его не особенно легким шагам в буфете отзывчиво и тоненько позванивало что-то стеклянное.
— Знаешь что, Алексей Иванович, — сказал Горн, останавливаясь и ложась животом на стол с разбросанными по нему листами. Он подтащил к себе один из листов, изображавший общее расположение станков линии (надо сказать, что главный механик всегда, если придумывалось у него для Алексея что-то новое, вдруг обращался к нему по имени-отчеству и переходил на ты). — Знаешь что… Идея есть. Как ты посмотришь? — И он стал объяснять замысел.
Алексей слушал, переспрашивал и, когда Горн закончил и даже набросал принципиальную схему контролирующего аппарата, сказал:
— А ведь, ей-богу, здорово это, Александр Иванович!.. Это такое дело! Такое дело! Спасибо вам, Александр Иванович!
— Счастливо творить, юноша! — пожелал Горн, проводив Алексея на крыльцо. — Значит, за контрольный аппарат не волнуйтесь, вместе соорудим! Пока, пока! До скорого свиданья! — и помахал рукой.
И снова не стало оставаться времени на еду и сон. Алексей то застревал на фабрике и, поймав пробегавшего мимо Горна, советовался с ним, то устраивался за большим общим столом дома, раскладывал чертежи… Он сделался крайне рассеянным.
Как-то вечером он постучал в комнату Тани и, когда услышал в ответ «Да, да!», приотворил дверь.
— Татьяна Григорьевна, — сказал он, входя, — извините меня, потревожил… Просьба к вам: подскажите. — Он положил на стол чертеж, испещренный карандашными пометками Горна. — Вот посмотрите сюда… Вот… Ну не лезет в голову и только! В общем, заело. Думал до Горна слетать, да неловко, поздно уж, и так ему надоел… — Он помолчал и виновато добавил: — Вот вам теперь надоедать пришел.
— Ну, это пустяки, — просто сказала Таня, достав с этажерки справочник. — Где у вас остальные чертежи? Пойдемте.
2
Таня сидела возле Алексея за столом в общей комнате. За дверью в мастерской Ивана Филипповича слышалось частое покашливание, остро шипела цикля. Варвара Степановна ушла куда-то к соседям. На стене мерно стучали часы. Сильная лампа заливала просторный стол ярким светом. От резкого сентябрьского ветра позванивали черные стекла. В них изредка ударяли крупные хлесткие капли. Видимо, собирался дождь.
Выслушав объяснение Алексея, Таня подправила чертеж и открыла справочник. Она выводила на бумаге формулы, множила и делила на логарифмической линейке, изредка листала справочник…
Покончив с расчетами, Таня поинтересовалась проектом вообще. Алексей рассказал свой замысел, и она подумала: «Какой он все-таки молодец!»
— Сколько классов вы кончили, Алексей Иванович? — спросила Таня.
Услышав в ответ, что ушел из восьмого, она покачала головой. Даже восьми не кончил, а как интересно всё у него задумано! Не всякому инженеру это по плечу, он же только практик, простой рабочий, в сущности… Какие оригинальные решения!
Алексей стоял теперь у стола рядом с нею и тоже думал, все больше и больше мрачнея.
«Светлая голова у нее! До чего светлая! А я-то, чурбан!» Ей двадцать четыре года, а ему, Алексею Соловьеву… Да что там считать! Уж, наверно, половину своего века прожил, а знания? «Какой же я дурак, что не учился, когда возможность была!» Таня, как будто угадав его мысли, спросила:
— Почему вы не стали учиться дальше, Алексей Иванович? Как свободно, как радостно вы бы сейчас чувствовали себя!
Сказала она это без всякой тайной мысли, а у Алексея возникло тяжелое и странное чувство. Знаний мало. Да, конечно. И это не только мешает творить и стесняет свободу его мысли, это незримой стеной отделяет его от Тани вместе со всеми его чувствами.
— Из вас получился бы замечательный инженер, — сказала Таня, перебирая на столе чертежи.
— Татьяна Григорьевна, я даю вам слово: начну я учиться, начну, вот увидите! — взволнованно заговорил он. — В Новогорске открывается школа взрослых, заочная, я туда поступлю. Одного боюсь, как с работой. Справлюсь ли?
— Это будет зависеть от вас, от желания вашего, от упорства.
— Поступлю! — Алексей рубанул воздух ладонью и улыбнулся. — А затрет если? Вы поможете?
— Сколько хватит умения, — ответила Таня. — Постучите, и я приду, помогу…
«Не отталкивает, не гонит, помогать соглашается!» — подумал он. Это было самой светлой надеждой…
На столе лежала Танина линейка. Алексей подобрал ее, повертел в руках.
— Татьяна Григорьевна, — нерешительно проговорил он, — просьба у меня: научите пользоваться логарифмической линейкой, а?
— А не трудно покажется… так сразу?
— Я ведь не вовсе дурак, — улыбнулся Алексей, — пойму как-нибудь.
— Ну что ж, давайте познакомлю. Садитесь рядышком…
И Таня начала объяснять.
— Смотрите, вот это шкала ДЭ…
Понимал Алексей плохо. Его путало множество шкал, цифр, делений и, главное, то, что сидел он «рядышком». Его волновала близость Тани. Самый простой пример он не смог решить.
— Как же мне попонятнее вам объяснить? — огорченно проговорила Таня и начала объяснение снова. Закончив, она с надеждой взглянула на своего ученика: — Теперь поняли вы, Алексей Иванович?
— Понял, понял, — поспешно признался Алексей, ровно ничего не поняв, — только… повторите, пожалуйста, еще.
И Таня в третий раз начала объяснять…
Алексей добросовестно уставился на шкалу линейки. Придвинувшись совсем близко к Тане, он как бы невзначай касался ее локтя. От этого делалось жарко и хорошо, но зато шкала начинала издевательски плясать него в глазах.
— Алексей Иванович! Для кого я объясняю? — спросила Таня, отодвигая локоть.
Алексей сконфузился, и, может быть, именно это отрезало путь к отступлению. Таня была рядом. Перед ним было ее лицо, глаза, серьезные и немножечко лайковые, губы… вот-вот на них появится ее хорошая, особенная улыбка…
Алексей взял Танину руку. Она была теплой и мягкой по сравнению с его грубой ладонью.
— Таня! — голосом, переходящим на шепот, назвал он ее по имени. — Милая, позвольте сказать вам несколько слов…
— Отпустите мою руку, Алексей Иванович, — спокойно и чуть слышно произнесла Таня, потянув руку к себе.
Алексей сжал ее осторожно, но сильно.
— Выслушайте меня! Я давно…
— Отпустите руку… Алеша, — еще тише сказала Таня и поднялась.
Она назвала его по имени, и Алексей понял это по-своему. Он тоже встал, не отпуская руки.
— Таня!
— Я прошу вас, Алеша, никогда, — слышите? — никогда больше не начинайте этот разговор, если… хотите, чтобы я помогала вам по-настоящему.
И это было ответом на всё. Алексей выпустил Танину руку.
— Ясен вопрос, — глухо сказал он.
По стеклам стучал дождь. На столе все еще лежала маленькая логарифмическая линейка. Визирное стеклышко било в глаза Алексею отражением раскаленного волоска лампы. Словно издеваясь над ним, мелко рябила множеством делений шкала ДЭ.
3
Таня вернулась к себе и села за книгу, но в голову больше ничего не шло. Вдруг она вспомнила, что сегодня к ней собиралась прийти Валя. Вчера она сказала, что хочет поговорить о чем-то важном и безотлагательном. Было уже одиннадцать часов. «Наверно, не придет» — подумала Таня и снова попыталась углубиться в книгу.
Она не знала, что когда стояла с Алексеем у стола и он все не выпускал ее руку, с улицы на них смотрела остановившаяся против дома Валя. Она шла к Тане и невольно подняла голову, проходя мимо окон, в которых мог показаться Алеша. Он был перед нею и держал Танину руку. Нет, Валя не могла ошибиться. Комната была хорошо освещена, а занавески не были задернуты. Валя стояла недолго. Холодные капли дождя секли затылок. До этого она как-то не ощущала их. Вдруг сделалось холодно, почти до озноба. Валя повернула обратно и пошла к дому. В ветреную темноту из освещенных окон домов вырывались снопы света, переливавшиеся от косых дождевых струй. Вместе с дождем летели мертвые листья.
Придя домой, она отказалась от предложенного Егором Михайловичем чая, прошла в свою комнату, разделась и сразу легла в кровать.
— Все, все, конец теперь… теперь все, — повторяла она, ежась от какого-то внутреннего холода. Лежала она без сна, без мыслей, без слез. Холодно было так, что не помогало даже пальто, наброшенное поверх одеяла. Валя старалась убедить себя, что так все и должно быть, ведь она же давно знает это. Алеша сказал же ей прошлой осенью, чего же еще? Она начала беспощадно ругать себя за все, в чем была и не была виновата, за эту любовь, которая пришла не спросясь, а теперь не хотела уходить, давила и угнетала ее.
