назвать это упорством. Разве что упорство с каким-нибудь особенным маниакальным оттенком. Больше я никого не знаю, кто бы мог вести себя подобным образом.
Однажды я отказался его поддержать по одному важному вопросу. Он считал, что мои доводы малоубедительны и посему не могут быть приняты в расчет.
Он старался меня переубедить.
Когда же я объяснил ему, что разрешению вопроса препятствует не малоубедительность моих доводов, а обстоятельства иного, административного, от меня не зависящего порядка, тогда он стал взывать к моей партийной совести.
Утверждал, что обстоятельства эти ничем не мотивированы, требовал, чтобы я отбросил их, отмел, не принимал в расчет и тому подобное. И чего он только не наговорил тогда! Что я-де передовой советский человек и посему обязан сделать все, что в моих силах, ибо положительное решение вопроса отвечает народнохозяйственным интересам.
Говорить высокие слова он был мастер. Иной раз подпускал и демагогии, и, надо отдать ему должное, довольно умело. Как я ни старался держать себя в руках, но в конце концов он вывел меня из себя, и я прекратил спор, решительно отклонив его просьбу. Сказал, что продолжать разговор в таком тоне не намерен.
И тут-то началось, во всем блеске проявились его неуемная строптивость, его немыслимое упрямство и ослиная твердолобость. Берз не уходил из моего кабинета, зудел одно и то же, одно и то же, что он-де прав, что я это прекрасно знаю.
Черт побери, хотелось ответить, оттого, что я прекрасно это знаю, мне ничуть не легче.
Не скажу, что его домогательства носили агрессивный характер, но и просительного тона в них не было. Просто назойливый зуд. Рабочий день уже кончился. Я сказал, что должен уходить. Он заявил, что никуда я не уйду, так как вопрос надлежит разрешить немедленно. Два часа мы бесплодно проспорили. Я закрыл сейф. Сказал, что велю вахтеру выставить его за дверь, и ушел.
Наутро прихожу на работу: Берз уже около моего кабинета и умудрился проскользнуть вместе со мной. Я-то думал, он пришел извиниться за свою вчерашнюю бестактность. Забыл предупредить секретаря, чтобы его не пускали, он, как я уже вам сказал, пользовался особыми привилегиями.
— Смотри! — сказал мне Берз. Мы были с ним на «ты». — Вот телефон. Вот трубка. Тебе остается ее снять, набрать номер и уладить дело. Во имя истины звони, и поскорей, я не отстану от тебя до тех пор, покуда не позвонишь.
Что оставалось делать?
Сняв трубку, набрал номер и сказал, что ни в коей мере не поддерживаю предложения Берза, и тем самым вопрос был решен.
Берз прямо-таки позеленел и вышел из кабинета, не попрощавшись. Обычно он соблюдал приличия. Я тоже не успел ни слова сказать. Возмутительная его настырность меня огорчила, но я человек принципиальный и не намерен менять своих решений, даже когда я не прав».
Это, разумеется, было шуткой. Струга усмехнулся, а товарищ Антлав продолжал рассказ:
«Однако и на том дело не кончилось. Возвращаюсь вечером домой, там сидит Берз. Зашел вроде бы в гости, преподнес жене цветы, сидит в моем кресле, пьет минеральную воду, — в последнее время он пристрастился к минеральной — и чинно беседует с моей благоверной, с детьми.
Обе дочери — они у меня близнецы — натуры возвышенные, поборницы чистых идеалов, те его слушают, рты разинув. Жена, тоже безупречно честная, принципиальная, порядочная женщина. Так вот этим трем чувствительным дамам Берз описал нашу стычку, изобразив меня, разумеется, злостным рутинером.
Девочки, завидев меня, в один голос закричали:
— Папа, как ты мог?!
А тут еще жена им вторит:
— Истина, принципиальность, народные интересы!
Еще ни разу мне не приходилось переживать что-либо подобное. Ведь это, сами понимаете, не заседание партбюро, где приводятся доводы, выслушиваются возражения. Да какие там, говорю, народные интересы, коль они идут вразрез с интересами моего ведомства. Так попробовал я отшутиться, но, вижу, ничего не выходит.
Не терплю игры на эмоциях, я практик, реалист, строить воздушные замки — это не по мне. Если хотите, я прагматик и народные интересы ставлю превыше всего. Но тут — скандал в доме! А Берз, этот интриган и склочник, уже смылся. Сами понимаете, не в очень-то радужном настроении, потому как со мной отношения вконец расстроены.
Но своего он добился.
Жена и дочери так меня обработали, что назавтра утром я отменил свое решение и, скрепя сердце, утвердил предложение Берза. Потом у меня из-за этого, разумеется, возникли осложнения. Вопрос был недостаточно согласован. Хотя по существу прав был Берз.
Молод он, горяч. И уж совсем никуда не годится в такие дела впутывать детей и женщин. На мой взгляд, жены и дети вообще не должны знать, как их мужья и отцы решают важные вопросы.
И вот что я вам скажу: держите свою жену подальше от Берза. Представься у него возможность поговорить с ней полчаса, вы бы в своих розысках весь свет вверх дном перевернули.
Постарайтесь выяснить его связи с женщинами. Иной донжуан исчезает на неделю, а потом, вернувшись, всем пускает пыль в глаза, хотя прекрасно провел время со своей возлюбленной».
А что если так оно и есть? Тогда изымается состав преступления, тогда розыск следует прекратить. Если Берз убежал с женщиной, это его личное дело. Закон тут ни при чем, дело переходит в иную область.
Струга подумал: смог бы он сам убежать от семьи, работы, своих коллег, от всех видимых и невидимых уз, что связывают человека с обществом?
Нет, ни за что бы не смог. Всякое, конечно, бывало, иногда хотелось быть как можно дальше от родных, от службы, товарищей по работе, всех проблем вообще и людей в частности. Но он знал, это минутная слабость, и никогда он не захочет разорвать эти узы, лишиться почвы под ногами.
Словно на чертовом колесе, Струга поднимался все выше над жизнью Берза, и взору открывались новые черты этого человека. Невзначай оброненная фраза, случайно выскочившее слово, подобно лучу, пробившемуся сквозь толщу туч, высвечивали затененные прежде места и, напротив, набрасывали тень на иную, чересчур ярко освещенную деталь в характере Берза.
Но была ли верна картина, нарисованная столькими людьми? Не исказился ли в ней облик Берза? Ведь в комнате смеха каждое зеркало показывает свое.
Берз очаровывал женщин? С
