Я не вижу сержанта, слышу только его голос: расплывшиеся перед глазами желто-красные круги мешают рассмотреть командира отделения.
— Ничего, пройдет, — наконец произношу с трудом.
Отдыхаем в кустарнике. Шилин разрешает открыть консервы, поесть. Сам он сразу принимается раскладывать карту. Буянов сидит между мной и Жорой Ратниковым. Вид у него спокойный и бодрый — не скажешь, что он находится уже пять часов в пути. Съев консервы, Жора открывает флягу с водой. Но прежде чем сделать несколько глотков, шутливо укоряет меня:
— Надо быть более внимательным, разве ты не знал, что я упаду на тебя. Сними гимнастерку, заштопаю дыру.
Он берет иголку и, наклонившись, молча зашивает. Закончив штопать, толкает в бок присмиревшего Буянова:
— А тебе приходилось дома выполнять такую работу?
— Не только штопать, но и стирать, — охотно отвечает Буянов. — Бывало, в страдную пору, когда отец с матерью все время в поле, я двух младших братишек обстирывал. Соседские девчонки надо мной смеялись, прачкой дразнили.
— Девчонки — вредное племя! — восклицает Жора. — Когда мне было десять лет, я не умел плавать, ходил на море с надувной камерой. Как-то барахтаюсь у берега, подплывает ко мне этакая быстрая щучка и хватается за камеру. Я ее отпугнул. Но она все-таки успела проколоть камеру. Ну я и начал пузыри пускать. Чуть не утонул… Тонькой ее звали, ту щучку… А вот сейчас письма мне шлет. Антонина! Хорошая девчонка! А в общем-то они вредные. Вот и Дима из-за одной на гауптвахту угодил…
— Приготовиться! — обрывает наш разговор командир. Шилин складывает карту и подробно объясняет, как мы должны двигаться к площадке, занятой «противником».
…Путь длинен и тяжел. Перед маршем Копытов сказал мне, что генерал Огнев интересовался, как я себя веду, держу ли свое слово. Что ж, после этого признаться, что мне трудно? Ни за что!
Ночь проводим в небольшом каменистом углублении, посменно дежурим, ведем наблюдение за «противником». Мы с Жорой только что сменили Буянова. Скоро будет рассветать. Камни остыли, холод пробирает до костей, а подняться нельзя, надо лежать неподвижно. Ледяная земля, ледяной автомат. Тишина до звона в ушах. Слышен стук собственного сердца. И вдруг тело начинает цепенеть. Голова невольно опускается к земле.
— Слышишь? — шепотом окликает Жора.
— Что?
— Голоса…
Напрягаю слух. Словно сквозь сои, улавливаю отдельные слова. Потом снова наступает тишина. И опять сковывает оцепенение.
— Дима, — шепчет Жора. — А правда хорошо, что нас вот так посылают? Закалка! Она для разведчика первое дело.
— Чего вы тут шепчетесь? — подползает к нам Шилин. — Прекратить!
Шилин неподвижно сидит минут двадцать. До слуха долетают какие-то шорохи, обрывки фраз.
— Ясно, — делает вывод сержант.
Меня он посылает в распоряжение Буянова, а сам остается на месте.
— Осмотри портянки и подгони хорошенько снаряжение, — советует мне Буянов. Потом мы ползем меж камней, все ближе и ближе к складу «противника». Буянов велит мне замереть на месте и быть начеку. Сам уже по-пластунски ползет дальше. Он должен поджечь склад.
Где-то поблизости находятся солдаты соседней роты, изображающие противника. Если они обнаружат нас, вылазка будет считаться проигранной.
Все четче вырисовываются горы. Они выплывают из темноты, молчаливые и суровые. Я осматриваюсь и ищу место получше, чтобы вовремя заметить сигнал Буянова и продублировать его Шилину. Над головой висит каменистый выступ. Если забраться на него, оттуда будет удобнее наблюдать за Буяновым. Подтягиваюсь на руках. Уже виден стог. Надо подняться еще выше. Неосторожное движение — и я падаю с выступа.
— Грач! — слышу голос Буянова. Приподнимаюсь и вижу голову Буянова, торчащую над выступом. — Быстрее вылезай! Склад поджег, горит, проклятый, здорово!
Один за другим гремят выстрелы. Стиснув зубы, бросаюсь по крутому скату наверх. Буянов подхватывает меня за руки. На этот раз он не ворчит. Все больше и больше я начинаю уважать этого человека. Да и он вроде бы потеплел ко мне. А может быть, он таким и был?
— Ты чего губы искусал? — сощурив глаза, спрашивает Буянов.
Я молчу, любуясь жарким костром.
— Может быть, ты и язык откусил? — не унимается Буянов.
— Губы? Ах, вот ты о чем, — отзываюсь я. — Давеча о консервную банку поранил.
Признаться, что упал с выступа, не могу. Стерпится боль.
Мы спускаемся вниз.
— А хромаешь тоже от мясной тушенки? — снова спрашивает Буянов.
— Это тебе показалось!
— Конечно показалось, — соглашается Буянов. Но после второй остановки решительно требует: — Дай-ка мне автомат, тебе полегче будет.
— Не отдам!
— Чудак ты, Дима! Я ведь сам все вижу! Ну ладно. Сейчас встретим своих…
И верно: навстречу нам идет Шилин. У сержанта на груди бинокль.
— Почему задержались? — спрашивает он. — Вертолет уже сел. Сюда прибыл сам генерал Огнев.
Буянов медлит с ответом. Видимо, ему не хочется признаться, что виноват в этом я. Что ж, сам доложу. Но трудно даже пошевелиться: так отяжелело все тело.
— Ушибся он, — говорит Буянов.
Шилин приказывает взять у меня автомат. Я протестую.
— Не кипятись, рядовой Грач, — успокаивает он. — С кем не бывает. Ведь солдатская стежка не из легких. Понял?
Как в тумане поднимаюсь в вертолет и почти падаю на сиденье. Кто-то подносит мне флягу ко рту. Несколько глотков — и мне становится легче.
Мы в воздухе. Надо мной склоняется генерал. Пытаюсь подняться.
— Сидите, сидите…
Сержант подробно рассказывает генералу, как прошли занятия. Говорит он тихо, потом я совсем перестаю слышать его слова. Усталость окончательно взяла верх.
Просыпаюсь от сильного толчка. С трудом открываю глаза. Вертолет уже приземлился.
И вот мы на аэродроме. Стоим у автомашин, чтобы ехать в расположение своей части. Сейчас начнется посадка. Буянов спрашивает меня:
— Ну как?
— Ничего.
— А вообще парень ты огневой.
— Меня в детстве Огоньком звали…
Стоявший неподалеку генерал резко оборачивается и пристально смотрит на меня. Должно быть, он слышал наш разговор.
Генералу подают «Победу». Он открывает дверцу, но почему-то не садится. Снова оборачивается и смотрит на меня.
— Огонек! — вдруг окликает он.
У меня подкосились ноги. Перед глазами вырастает живая цепочка людей, взрывы бомб, неподвижное тело матери…
— Дима! — Генерал протягивает вперед руки и медленно подходит ко мне. — Дима! — глухо повторяет он.
Я растерянно смотрю на него. А его руки уже лежат на моих плечах.
— Отец!
…Всю дорогу он рассказывает, как искал меня, как десятки людей, в том числе и майор Копытов, помогали ему отыскать иссеченную временем и поросшую быльем тропинку к потерянному сыну. И нашли все же…
Прошел уже год, как отец служит в другом месте. Каждую неделю получаю от него письма. Первое начиналось так:
«Дорогой Дима! Мы оба солдаты, должны делать все, чтобы никогда не повторился сорок первый год. Я знаю, тебе нелегко лазить по горам, проводить бессонные ночи в засадах, преодолевать крутые подъемы в стужу и под палящим солнцем. Но солдату это очень нужно, необходимо».
…Вокруг гарнизона все те же горы. Только люди в роте выросли. Буянову присвоили звание сержанта. Жора бросил курить. Шилин уволился в запас, уехал в Сибирь строить металлургический комбинат.
Мы с Жорой Ратниковым часто ходим на учебные задания. Когда бывает трудно, я рассказываю товарищам о войне — о живой человеческой цепочке, которую запомнил на всю жизнь, о гибели матери, о сожженной фашистами деревне. Жора при этом становится мрачным и торопит меня:
— Пошли, чего ждать!…
Мы идем. На пути — горные реки, скалистые вершины. Но разве они могут остановить солдата!
Мы идем.
— Огонек! — окликает меня Жора.
«Огонек!..» — повторяет в ущелье эхо.
Мы идем. Там — на озаренной солнцем вершине — ждет нас очередное задание.
И мы его выполним, чтобы Шилин спокойно трудился на стройке, чтобы девушка Алла, которая часто шлет мне письма, успешно окончила учебу… И вообще мы идем во имя многочисленных «чтобы»… Перечислить их невозможно: чтобы — вся наша жизнь…
За воротами ефрейтор Громов остановился. Прямо перед ним серой лентой уходила вдаль асфальтированная дорога, обсаженная деревьями по обочинам, правее шоссе лежало размашистое поле, а за ним возвышался лесок. Лесок как лесок — стройные сосны да ели, таких рощиц на родине, близ Подмосковья, много, но этот Громов теперь не забудет никогда…
Случилось это несколько недель назад. Шли тактические занятия. Надо было перебежать поляну: на противоположной стороне ее уже сосредоточилась вся рота, а он, Громов, замешкался — под ноги попался кусок колючей проволоки. Пока освобождался от цепких когтей неожиданного препятствия, местность оказалась под обстрелом «противника», и ее уже нельзя было пересечь напрямик. Командир взвода кричал ему:
