Конечно же, и парткомиссия после таких результатов голосования не взяла дело на контроль. Было бы дело, а то так — слон из мухи.
Кончилась эта схватка, что называется, боевой ничьей: и Чечевикин особо не пострадал, и не нашлось никого отбрить по заслугам Кукушкина. Но и то хорошо. Чаще всего в жизни так и бывает — без явных победителей и побежденных. А последнее слово всегда остается за временем…
Ну, что вы теперь скажете? Кто из нас оказался умнее? Вот так! Я говорю это вслух, кричу во всю силу своих легких, потому что сейчас меня никто не слышит! Никого, один я! Только купол парашюта над головой. И никого больше.
Жить — вот главная мудрость жизни! А хорошо жить — еще лучше! И я живу.
Что такое человек? Это такое же существо, как и все живое на земле. Так же, как все живое, он должен учитывать благоприятные и неблагоприятные факторы.
Только не надо на себя много брать. Лучше жить зайцем с силой льва, чем львом с силой зайца. Тогда у тебя никогда не будет врагов. Не беда, если разок-другой мне приходится побыть ягненком. Пусть дураки ломают себе шею, пусть воюют за что угодно, а я предпочитаю посмотреть на это со стороны.
Жаль только, что мудрость жизни я поздновато понял. Ну да ничего, может, наверстаю!
Я знал, что и в этом несчастном случае со мной ничего не случится. Не могут они меня бросить в горящем самолете. Не положено! В первую очередь командир отвечает за благополучное спасение всего экипажа. И я знал, что он до конца выполнит свой долг. Никуда не денется.
Так оно и вышло. Теперь передо мной земля, и я приближаюсь к ней, чтобы жить долго и еще лучше!
Не знаю, полез бы я выкручивать чеку Мамаеву, не будь в самолете Полынцева. Не о Мамаеве думал я тогда, а о Борисе. Это был человек! Он сделал все, что от него требовалось, что должен был сделать командир: вовремя дал команду на покидание самолета, выдержал необходимое для подготовки время. Дальше спасение собственной жизни-прямая забота каждого. Не повезло, так не повезло! При срочном покидании самолета катапультируются по готовности. Чего же Борис остался ждать? Мне кажется, в сложившемся положении проявилась какая-то кощунственная несправедливость жизни: из-за вопиющей заурядности должен погибать порядочный человек!
И все у нас хорошо — вот что интересно! Нет у нас ни подлецов, ни злодеев! Где же наши высокие критерии? Когда же мы отличим честных людей от жуликов, трудолюбивых от лентяев, таланты от бездарностей? Лишь бы нашей душеньке сделали приятное, и, пожалуйста, дорога для златоустцев открыта, они нам ближе достойного разума. Нет, сооружение, выстроенное на наших только личных симпатиях и антипатиях, не самое прочное. Мы полагаемся только на совесть и за ошибки не несем ответственности. Нужен беспристрастный компьютер: кесарю — кесарево! И ни на вершок выше!
Вы не забыли, кто оказался стрелочником? Кто больше всех пострадал? Косвенный виновник! Что касалось в приказе меня, я даже выписал себе на память, чтобы уже дословно: «… за грубое нарушение правил руководства полетами, а также за систематическое злоупотребление служебным положением в корыстных целях, компрометирование звания офицера подполковника Кукушкина Виктора Дмитриевича уволить из рядов Вооруженных Сил!»
Ни с чем не посчитались! Ни как я тянул и за того же Глушко, ни как болел за дело, ни как дорожил службой. Один росчерк — и вся жизнь насмарку. Кто этого шельмеца Мамаева за язык тянул? Как начал с испугу все рассказывать — точно из лопнувшего мешка все посыпалось. А я его еще в люди выводил…
Само собой разумеется, пришлось выложить партбилет. Что ж, я не спорил, им виднее. Всё правильно разобрали, всё правильно решили. Вот как оно бывает.
Еще в курсантах услышал и запомнил с тех пор: жизнь летчика, как детская рубашка, — коротка и замарана. Так оно и вышло.
Границы добра и зла проходят через каждого из нас. Все в человеке: и свободный разум, и темные силы. Когда только что берет верх. Мне казалось, что я иногда чувствовал в себе эту границу и сумел преодолевать страх перед мнимой опасностью остаться последним. Что получится, если все начнут жить хищниками? Первое и последнее слово между людьми должно оставаться за добрым разумом. Только поддерживая друг друга, только в движении плечом к плечу каждый из нас становится лучше. Прислушайтесь к себе: человек создан творить добро!
Я был счастлив жить в этом разноликом мире людей: добрых и щедрых, серьезных и легкомысленных, сильных и слабых. Я старался обратить их к себе только светлой стороной. Это было трудно, но тем и прекрасна жизнь.
Что поделаешь, если мне выпало уйти вот так преждевременно. Мне так хотелось еще увидеть свою Родину в половодье рек, тень «кучевки» на волнах колосистой ржи, Таню с внуками на руках, сыновей — достойными мужчинами. Настоящая цена нам, взрослым, в жизни — в наших детях! Мне бы хотелось дождаться еще доченьку — я бы вырастил ее на своих руках. Но не довелось. Я так и не успел перенести для Василька пониже кнопку звонка.
Мне еще хотелось дожить до того полета, когда пришло бы время прощаться с небом, последний раз взять штурвал на себя, подводя машину к земле, и в легком толчке приземления осознать конечную точку главного дела своей жизни.
Не довелось. Но и отпущено мне было немало: добрые руки матери, защитная сила отца, тепло моей тихой Родины, солнце лучшей на земле страны.
Я знал любовь, растил сыновей, имел друга. Если бы можно было с этим никогда не прощаться.
Но мне очень не хотелось, чтобы смерть, даже чужая, сказала что-то вопреки тому, что я сам утверждал жизнью. Никому не под силу перечеркнуть жизнь…
Те, кто наблюдал с земли за горевшим самолетом, думали только об одном: благополучно ли покинет его экипаж.
Первые два парашюта раскрылись, когда муаровый шлейф по голубому ситцу только набирал силу. Под этим шлейфом двумя случайными ромашками и вспыхнули один за другим раскрывшиеся парашюты. Прикидывали: если все так пойдут, то успеют.
С земли эту катастрофу наблюдали, как цветовую видеозапись. Только неозвученную.
Дымный след распускался веером на глазах, а в экипаже начались какие-то необъяснимые задержки. Считали: третий, четвертый…
Последний вырвался из клуба огня и дыма, самолета уже не было видно.
Последним был пятый. Потом взрыв: багрово-красная вспышка в неровно обтрепанной по краям, черно-клубящейся оправе. Брызнули, расходясь стебельковым букетом, осколки. Каждый, описав восходящую дугу, заскользил к земле, оставляя за собой пепельный росчерк следа. Только спустя секунды прокатился над весенним полем верховой гром.
Черное облако, разбухая, возносилось вверх, а пепельные ленты тянулись вниз. Все смотрели за самым большим осколком, сверкавшим в падении лезвием клинка. Позже установили, что это было правое крыло с частью фюзеляжа. Все ждали чуда и надеялись, что именно над этим клинком вспыхнет шелковая белизна купола парашюта. Крыло скользило вниз и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее закручивалось воронкой, как оброненное сверху перышко. Потом был еще один взрыв: глубинный, сильнее первого, волнами содрогнувший землю. И все кончилось…
Шестой покинуть машину не успел. Ни у кого не было сомнений, кто остался там.
В минуту последнего выбора — будь то поворот истории или событие в судьбе народа, или всего лишь несчастный случай среди людей — первыми поднимаются принять удар на себя лучшие представители рода человеческого…
Таков закон жизни. Таков же и закон бессмертия. Не только героя, а и нашего бытия.
Зенитный снаряд разорвался в кабине стрелка-радиста. Капитан Ратников услышал сзади глухой хлопок, самолет подбросило вверх, выхватило из строя шестерки. «Попали!» — Он почувствовал, как машина стала терять свою летучую легкость.
Пятерка штурмовиков проскочила вперед, а ведущий — командир звена — начал отставать от них. Его самолет потянуло в правый крен, завалило почти набок. Капитан увидел внизу, в глубокой поволоке, бирюзовую гладь Балтийского моря, тонкое лезвие песчаного откоса, а за ним почти бархатную зелень соснового леса. На земле был май, май не признавал войны. Он праздновал Победу.
Капитан Ратников поспешно отклонил ручку управления влево. Самолет неохотно вернулся в прежнее положение.
— Катя! — крикнул летчик по переговорному устройству.
Воздушный стрелок-радист не ответил. Ратников оглянулся. Сержант Катеринин сидел спиной к нему, уткнувшись головой в прицел пулемета, словно и после смерти защищал заднюю полусферу.
