Четверо остались один на один со штормовым морем и ночью. «Полоцк» развернуло кормой под ветер и тащило куда-то к берегу, который не был виден и слышен, но где-то недалеко поджидал их, оскалив гранитные клыки прибрежных скал.
— Плыви, наш челн, по воле волн, — бормотал Чепин, выливая из бахил воду: пока он проверял распорки и люковые крышки первого трюма, его тоже хлестануло ледяной водой.
— Теперь мы в герои попадем, да, боцман? — спросил Ванваныч. Росомаха приказал ему бросить помпы и подняться наверх. Моторист был теперь со всеми вместе, и его прямо распирало от радости по этому поводу.
— Садись на пол, ребята, — крикнул Бадуков из угла надстройки. — Сюда брызги не долетают.
Вокруг было так темно, что Росомаха не видел лиц своих подчиненных, но голоса их, пробиваясь сквозь рев и свист ветра, звучали спокойно. Все трое тесно сгрудились в подветренном углу.
Оживление покинуло боцмана. Тягучие мысли о себе, своей паршивой судьбе вновь вернулись и мучили. Только сейчас Росомаха до самого конца понял совсем простую вещь — разве простил бы сын, узнай он о малодушии своего отца, узнай он, что Зосима Росомаха дорожит своей шкурой больше, чем жизнью многих людей, больше, чем старыми русскими моряцкими законами? Никогда бы не простили ему этого ни сын, ни Мария. И чего он так долго решался, когда все равно никакого другого решения для него, Зосимы Росомахи, сегодня быть не могло?
— А в газете будет написано, что мы подвиг совершаем, а, ребята? — опять упрямо спросил Ванваныч, теперь уже у Чепина и Бадукова. Спросил и обнял их за плечи. Он так соскучился по ребятам за время сидения в одиночестве со своими помпами!
— А от тебя бензином несет, — пробормотал Бадуков. — Насквозь ты бензином пропах…
— Подвиг у нас боцман совершил, — сказал Чепин. — Забрался давеча один на мостик и стоит, как Наполеон…
— Ну, ну, ты не очень! — крикнул Росомаха. — Молод еще, щенок! Иди к первому трюму, замерь воду! Нечего лясы точить!
— Может, нам всем амба сейчас? — нерешительно спросил Бадуков.
— Чепин, проверьте уровень в первом трюме! — еще раз приказал Росомаха и чуть было не слетел со своей бочки от неожиданного крена.
— Есть, — покорился Чепин. Он на четвереньках пробрался к дверям и снова нырнул в воющую, мокрую тьму.
Оставшиеся молчали, напряженно вслушиваясь в гул и грохот моря.
— Хороший парень Мишка Чепин, — наконец сказал Ванваныч.
— Боцман, ты чего рацию ногами пихал? — спросил Бадуков, опуская уши на шапке. — Узнать бы о лесовозе… Верно, уж проводник им подают…
— У радиста на «Коле» сейчас и без нас дел много, — рассудительно сказал Ванваныч. — Правда, боцман? А «Полоцк»-то не переворачивается! Крутится, вертится, а не переворачивается!
— Да! — сказал Росомаха. У него совсем вылетела из головы рация. Он как-то очень твердо решил, что все уже кончилось, и сейчас вдруг удивился тому, что можно связаться с «Колой», разговаривать с радистом, знать все про «Одессу» и сообщать о себе. Но признаваться в этом своем удивлении он не собирался.
Вернулся Чепин, отдуваясь и отфыркиваясь, прополз в угол. Чертыхаясь, опять принялся стаскивать бахилы.
— Ну, что на воле — полундра? — спросил Бадуков.
— Не пройти к первому номеру. Вода накатом прет через спардек… Вроде погружается нос. Волна по нему так и гуляет.
— Берут носовые трюма воду. Оттого и развернуло кормой под ветер, — сказал Росомаха. — Спичку дайте.
Боцман так устал от борьбы с самим собой, так не любил себя сейчас, что ждал конца с равнодушным безразличием. Он испытывал еще какое-то чувство отчужденности к молодым матросам, которые мешали ему своими разговорами и сидели так близко от него.
— Миш, та девчонка, которая тебе канадку подарила на Диксоне, ты ее давно знаешь? — спросил Ванваныч.
Чепин долго не отвечал, закручивая на ступне отжатую портянку, потом сказал:
— Нет, недавно. Хорошая она — веселая и строгая, черт бы ее побрал… Ничего я с ней, ребята, такого сделать не смог, если по-честному говорить… Наврал я вам, что все, мол, у меня с ней в порядке. Не таковская она…
Прошел час после того, как Росомаха обрубил буксир, а «Полоцк» все держался на воде, хотя его и швыряло вверх, и вниз, и в стороны. При каждом особенно сильном крене Ванваныч упирался спиной в бочку, на которой сидел Росомаха, и крепко сжимал Чепина и Бадукова за плечи. Все четверо остро чувствовали свое одиночество на этом совершенно пустом судне, в кочегарке которого не полыхали пламенем топки, а в машинном отделении не крутились мотыли. Всем муторнее и муторнее делалось на душе.
— Надувай жилеты до конца! — вдруг громко сказал Росомаха и осторожно слез со своей бочки. — Берег скоро.
— А почему прибоя не слышно? — спросил Чепин. Ему не хотелось вставать и опять подставлять себя ветру и брызгам.
— Ветер прямо с моря, потому и не слышно. Вон — выше тучи чернеет, это, должно быть, мыс Высокий. Попрощайтесь меж собой, ребята.
Никто не стал прощаться, потому что не знали, как делать это. Бадуков торопливо пробрался к рации и попробовал запустить ее, но зеленый огонек настройки все не зажигался: подмокшие аккумуляторы уже сильно сели.
— А мы все-таки подвиг совершили, товарищи, — словно что-то очень важное для себя объявил Ванваныч.
— Иди ты… — буркнул Чепин на моториста. — Твердишь, как попугай…
Чуть слышно заворковала рация. Усталый, монотонный голос упрямо повторил: «Полоцк», «Полоцк»… Почему не отвечаете? Я «Кола»! Я «Кола»!
У Бадукова вдруг защипало глаза. Он всегда отличался чувствительностью.
— Я Росомаха! — крикнул боцман в микрофон. — Я «Полоцк»!
— Мы «Полоцк»! — заорал Бадуков.
Их не слышали. Или поломалось что-то в передатчике, или просто не доходили до «Колы» слабые позывные портативной рации «Полоцка». Когда боцман переключил на прием, опять раздалось монотонное: «Почему не отвечаете? Почему не отвечаете?»
И все смолкло. Только трещали разряды.
— Похоронили нас, братцы, — сказал Чепин. — Антенну бы надо проверить, а, боцман?
Росомаха не успел ответить. Угрюмый голос капитана «Колы» пробился через разряды:
— «Полоцк», я подал буксир аварийному судну и следую на зюйд-вест. «Кола» подала буксир аварийному судну и следует на зюйд-вест. Вы меня слышите? Вы меня слышите? «Полоцк»! «Полоцк»! Через два-три часа вернемся к вам. Держаться! Держаться! Я «Кола»…
— Успели, — сказал Росомаха и улыбнулся, отирая со лба вдруг выступивший пот.
— Успели наши, ангидрид их перекись… — сказал Бадуков. Чепин пососал ссадину на кулаке и сплюнул:
— Груши всегда к хорошему снятся, — оказал он.
Светало.
Низко посадив нос в воду, то и дело подставляя волне борт, «Полоцк» медленно приближался к первым бурунам. За этой грядой из рифов, на которой спотыкались и дробились ровные ряды накатывающихся с океана волн, показались из мглы гранитные уступы самого берега. Они вздымались отвесно и тяжело над серо-зеленым месивом прибоя. За черной полосой береговых мысов рыжела тундра; выше ее, на вершинах дальних сопок, лежал сизый снег. Низкие стремительные тучи клубились над снежными вершинами сопок, временами совсем скрывая их. Грохот прибоя нарастал. Казалось, навстречу «Полоцку» несутся, лязгая и сотрясая воздух, десятки поездов. А над рифами медленно и плавно, сопротивляясь ветру и перебарывая его, высоко поднимались белые каскады брызг.
Четверо смотрели на отвесные обрывы береговых утесов. Рация все еще передавала что-то, но никто уже не слушал ее.
Ветер надрывно выл. От его ударов содрогались стенки надстройки и вибрировали стальные стойки лееров.
Росомаха понимал, что это последний момент, когда он может сказать ребятам всю правду про свой разговор с Гастевым, но не сделал этого. Он с трудом оторвал взгляд от бурунов под берегом и оглянулся на море, прикрывая глаза от ветра локтем. Мутный горизонт качался вместе с «Полоцком». Струями поземки метались между волн полосы сдутой ветром пены. Вдали, где глаз не различал отдельных валов, море было пустынным, серым и равнодушным.
«Полоцк» ударило о камни кормой. Две тысячи тонн стали с размаху ударило о гранит. Скрежет рвущегося металла, грохот сорвавшихся с креплений помп и оглушающее гудение, которым отозвался на этот удар весь пустой корпус судна, заглушили невольный крик Ванваныча. Остальные молчали, судорожно цепляясь кто за что.
За первым ударом последовал второй, третий… От резких кренов, содроганий палубы, от потоков воды, которые со всех сторон обрушивались на беспомощное судно, у людей терялась способность ориентироваться, и никто уже не мог понять, где море, где берег, где небо. И только когда корма стала быстро погружаться в воду, а нос задираться, Росомаха понял, что первая гряда рифов осталась позади, и пробрался к дверям надстройки.
