Прекрасна и беззаботна курсантская пора! Хотя, конечно, и в курсантской жизни всякого такого немало, что отнюдь не вызывает восторга, — и ранние побудки, и подъемы по тревоге, и караулы в ночи на ножевом ветру, когда и холодно, несмотря на теплые портянки, и боязно, несмотря на то что в твоих руках карабин, и изнурительные марш-броски, от которых еще долго саднеют плечи и горят ноги. И все же если ты курсант, то считай, это самые лучшие годы в твоей жизни. Будешь лейтенантом, быть может, даже станешь генералом, но курсантом тебе больше не быть. Такова суровая диалектика!
Потешатся, насмеются вдоволь ребята после отбоя, а затем, как бы незаметно, разговор в другую колею перейдет, начинают о девчатах вспоминать.
Вот подал от стены звонкий голос Исмаилов:
— Трудно понять их. Ты ее обнять пытаешься, а она из себя такую недотрогу корчит, Мол, нельзя, не смей. Никому этого не позволяла. Хотя уверен, что она еще и не такое видывала, и тебя самого кое-чему поучит.
— Это точно, — согласился Быков, — все они ужасные притворщицы.
— Тоже мне нашелся знаток женских душ, — приподнялся на локте Якушев.
И верно, странно было услышать подобное суждение от Быкова, который, как было замечено, проявлял полнейшее равнодушие к женскому полу. Может, потому, что он, маленький, худенький, в свою очередь был обойден их вниманием.
— Не только же тебе одному знать, — отрезал Быков.
Этот дерзкий ответ прозвучал так неожиданно, что взводный даже не нашелся что и ответить.
Алексей Родин, до того рассеянно слушавший ребят, машинально думал о той, так и оставшейся загадочной проводнице с восемнадцатого скорого. И что-то похожее на зависть шевельнулось в нем. Все-таки он невезучий. Почти у всех ребят — девчонки, к которым они спешат в увольнении, о встречах с которыми вспоминают потом целую неделю, коротая однообразие курсантских будней, а ему и вспомнить не о ком. Сколько их было, разных знакомств, когда он ходил в связке с Якушевым, да что они оставили в душе?
Одну, одну лишь хотелось увидеть ему сейчас. Ту проводницу с восемнадцатого скорого. По вечерам он с удивительным постоянством вызывал в памяти эту странную, похожую на сон, ночь, гулкую площадку вагона, ее большие испуганные глаза. Что она испытала в ту минуту, когда он выпрыгнул на ходу из вагона? Страх, тревогу? Что значили ее слезы, если он остался живым, невредимым? Да и что могло случиться с ним. Такая ли мудреная штука — прыгнуть на ходу с поезда. Чему-чему, а этому он научился пацаном, цепляясь за подножки товарняков, проходящих через их небольшую станцию. У ребят их пристанционного поселка прыгать на ходу с поезда было любимым занятием. Садились у железнодорожного моста, где поезд, по обыкновению, сбавлял ход. Ленивому разве только не сесть! Не доезжая двух-трех километров до Диховского разъезда — прыгали. Летом там, в посадках, было уйма клубники, а зимой перед Новым годом они катили туда, в посадки, за елками, выбирая ровненькие, пушистые, в рост себе.
Правда, одна из таких поездок дорого обошлась их товарищу — Славке Золотову с окраинной Подвальской улицы, самому проворному из них. Славка прыгнул небрежно и повредил крепко ногу. Где-то с год провалялся в больнице. Пришел, припадая на правую ногу. И всем стало ясно — Славке больше не кататься на товарняках. Перестал он бегать с ребятами и на речку. До нее было не близко, километров пять полем. И Славке было не угнаться за ними, быстроногими, а охотников тащиться с ним не находилось. Славка рос, раздавался в плечах, а правая его нога — сохла, тоньшала. Он больше не ходил на уроки физкультуры, просиживая эти часы угрюмо в классе, на своей излюбленной задней парте.
Славка Золотов, ставший по своей глупости инвалидом, вспомнился ему не зря. Алексей и сам, после того ночного прыжка, ощутив боль в колене, не на шутку встревожился, и было отчего: первая мысль, которая обожгла, — а вдруг что-нибудь серьезное. Отчислят. Немедля. Как это уже было не с одним.
Об этом страшно было подумать. Он столько мечтал о летном училище, как и другие, немало гордился тем, что учится в том же самом училище, которое окончил первый космонавт Земли, серебристый «МИГ» которого стоял у главного входа в училище… дерзко, отчаянно будоража их души.
Но с коленкой, слава богу, все обошлось. Боль постепенно ушла.
Отгородившись мыслями от чужих разговоров, Алексей дотошно восстанавливал в памяти детали, относящиеся к той поездке, к тому вагону, в котором она была хозяйкой. Якушев на его месте вел бы себя, конечно, иначе. Не торчал бы, как Родин, дураком в проходе, затаенно наблюдая за этой девчонкой, что, по сути, не сидела на месте, то и дело находя себе работу: в белом переднике разнесла по купе чай, делая это сноровисто, ни разу не плеснув перед собой, хотя вагон изрядно качало; но вот уже она, сняв передник, сменив новый дорожный свой пиджак на старенький, бежит, крепко зажав в больших рукавицах кочережку, конец которой раскален добела, отогревать примерзшую систему.
Алексей удивлялся ее неутомимости, женской сноровке, как не раз удивлялся этому, наблюдая за матерью. Что-то схожее было в их усердии, деловитости, аккуратности и заботливости. У матери детей было много, но она не выделяла никого, каждый чувствовал ее заботу; и эта девчонка при всей своей занятости обходилась с каждым пассажиром так, как будто он был у нее единственным.
— Хорошая, предупредительная девушка, — отметил полный старый мужчина из соседнего купе, провожая глазами проводницу.
— Это пока молода, — возразила женщина одних лет с мужчиной, с прибранными наспех волосами, — потом все сойдет.
Мужчина развел руками. Трудно было понять, что означает жест — несогласие со словами спутницы или же, наоборот, принятие ее слов.
Алексею хотелось подойти к проводнице, ведь бросала она на него краткие взгляды, и заговорить. Но для этого нужно быть Якушевым, обладать его настырностью, уверенностью в себе.
Он допоздна торчал у окна, напротив служебного купе, придумывая удобный повод для знакомства, подыскивая нужные слова, но так ничего придумать не смог. Все казалось ему чушью, и от стыда у него горели уши. Он решил, что лучше вот так проторчать столбом, чем с какой-нибудь ерундой подступаться к этой серьезной девчонке. Лишь все испортишь, а ему не хотелось торопить события. Все впереди. Его не смущало, что через каких-нибудь семь-восемь часов он покинет вагон, а она покатит дальше. Он верил: судьба еще сведет их. Он не знал, на чем держится эта уверенность, но она, эта вера, крепла в нем с каждой минутой. Разве он не хозяин своей судьбы? И разве так трудно найти девчонку, если знаешь ее имя, фамилию (благо все это написано на табличке), вагон, номер поезда, наконец дорогу, по которой она ездит…
В каптерке, в чемодане лежала кукла, которую накануне купил в центральном универмаге. Близился женский праздник. Ему хотелось сделать ей подарок, и он выбрал куклу. Теперь надо было смотаться на вокзал и узнать у девчат с фрунзенского скорого, когда будет ехать она. До праздника оставалось около недели, и, конечно же, она должна еще объявиться тут.
Странно, все странно, думал он, вспоминая свою недавнюю встречу. И чего ему далась эта девчонка? Ведь даже если она и ответит взаимностью, все равно видеться придется не часто.
В школе Алексей сторонился девчонок, стесняясь себя, своей одежды, зная, что мать с отцом-инвалидом одеть его богаче не смогут, и вообще был тогда уверен: рано забивать голову девчонками. Он пропускал школьные вечера. И первый раз станцевал на выпускном вечере с невзрачной Ниной Билениной из параллельного класса, пригласившей его на белый танец. Теперь же, слушая признания товарищей, он стыдливо сознавал: то, что хорошо было известно другим, ему одному неведомо.
Ребята были готовы говорить хоть до утра. Вариациям на тему: я встретил девушку — казалось, не будет конца. Но тут приподнялся взводный Якушев.
— Ша, парни, о бабах ни слова! — и пояснил: — После таких разговоров ноги начинают мерзнуть.
Казарма раскололась от хохота.
Снова влетел дневальный, прикрикнул для порядка. Однако слов его никто не расслышал. Он постоял в проеме дверей, ожидая, когда казарма стихнет, но, так и не дождавшись, безнадежно махнул рукой.
Начальнику резерва проводников Борисенко предстояла неприятная процедура разбирательства. Хотя кое-что ему уже было известно, а именно то, что проводница двенадцатого вагона Антонина Широкова взяла в свой купейный вагон пассажира с плацкартным билетом, разумеется не оформив этого должным образом, и, видимо, заигравшись с ним, проспала станцию, вследствие чего вынуждена была сорвать стоп-кран. Не верить сообщению бригадира Муллоджанова у него не было оснований, да и Широкова не отвергала самого факта. Правда, когда Борисенко слушал Муллоджанова, то не мог отделаться от ощущения, что Муллоджанов, желая вконец обелить себя, сгладить то неприятное впечатление от прошлой планерки, когда Широкова так смело напала на него, чуть ли не сознательно подстроил все это. Хотя, конечно, при всем желании организовать подобное Муллоджанов не мог.
